«Иногда силишься посмотреть на все со стороны, – писал Билибин Людмиле Чириковой в июле 1922 г. – Ну, в жизни маленького человека Ивана Яковлевича встретилась какая-то девушка, Людмилица. Он к ней, а она от него…».
В отчаянии Билибин вспоминал эпизоды, когда, как ему показалось, Людмила отвечала ему взаимностью. Один раз – в Крыму. «Раз, когда я делал этюд на Вашем участке, в щели между камней, Вы вдруг появились высоко на верхушке камня, посмотрели вниз и улыбнулись. На Вас было желтое платье, Вы были освещены солнцем, и казалось, что Вы были самим ласкающим солнышком, поцеловавшим мою душу».
«Вдали – Вы, мой маяк, к которому стремится мой корабль, а здесь – я». Это – из письма Билибина в том же июле 1922-го… Людмила отвечала на письма художника, но не так часто и не так пылко, как хотелось бы Билибину. Он жаловался, что ее письма «коротковаты» и «суховаты»: «Ну хорошо, Вам трудно писать раз в неделю, пишите, как некогда, открытку. И на открытку нет времени три минуты? Что за невероятный вздор!».
«Безо всякого преувеличения, каждую секунду без перерыва, когда фактически не сижу за работой, думаю только о Вас. Поэтому я стараюсь вложить все свое время в работу, т. е. борюсь изо всех сил с этой самой тоскою, но она, очевидно, сильнее», – признавался Билибин.
И Билибин, и Чирикова были совершенно измучены сложившейся ситуацией. Ситуация разрешилась сама собой. В октябре 1922 г. Билибин получил многообещающее письмо из России от своей ученицы Александры Васильевны Щекатихиной-Потоцкой, не так давно овдовевшей. В смятении Билибин пишет Людмиле Чириковой: мол, он уже отправил предложение Щекатихиной стать его женой, но если Людмилица наконец-то скажет «да», то он откажет Шурочке.
«Если бы я получил Ваше „да“, то ради него я готов поступить подло по отношению ко всем женщинам земного шара, – обращается Билибин к Чириковой. – Шурочка будет мне хорошей женой. Она устала и так же, как я, не ищет бури… Я хочу мирного очага. Милую и не мятущуюся подругу моей жизни, так как одиночество – моя гибель».
Ответом стала «однословная» телеграмма от Людмилы Чириковой. Решение было принято. В феврале 1923 г. Шурочка Щекатихина-Потоцкая приехала в Каир. С тех пор долгие годы Билибин был с нею вместе.
Между тем Людмила Чирикова еще в ноябре 1922 г. перебралась в Париж, где в 1923 г. вышла замуж за экономиста Бориса Николаевича Шнитникова, с которым была знакома еще по Крыму. Он был старше нее на 10 лет. Билибин предполагал, что так может случиться.
«Я верю, что настанет и такой день, когда Вы, веселая и спокойная, войдете в мастерскую Вашего уже сильно поседевшего маэстро, – писал он Людмиле в ноябре 1922 г. – Я был бы рад, если бы за Вашей спиной я бы увидел долговязую фигуру близорукого и улыбающегося… Б[ориса] Н[иколаевича Шнитникова]. Подумайте-ка о нем. Это верный друг».
В 1924 г. в семье Чириковой и Шнитникова родилась дочь Елена. В 1925 г. они переехали в Нью-Йорк, где Людмила два года была дизайнером по разработке узоров для шелковых тканей, затем сосредоточилась на книжной и плакатной графике для различных американских издательств.
Со своей бывшей возлюбленной Билибин увиделся впоследствии только один раз, в Париже. Там, на своей выставке, он вручил ей ее карандашный портрет, нарисованный им еще в Каире. Потом судьба навсегда развела их. Билибин в 1936 г. вернулся в СССР и погиб от голода в Ленинграде в первую блокадную зиму, а Людмила Евгеньевна дожила до глубокой старости и умерла в США в 1995 г.
За четыре года до смерти она передала в Советский фонд культуры письма Билибина к ней и свой портрет работы мастера. Портрет этот теперь является одной из главных «жемчужин» московского Дома-музея Марины Цветаевой. Там же хранятся и письма художника к женщине, которую он так страстно любил.
Свидание в Эгейском море
Кому не знакомы детские стихи замечательного поэта Самуила Яковлевича Маршака? Они поистине вечные: «Вместо валенок перчатки натянул себе на пятки…»; «Дама сдавала в багаж…». А ведь к детской литературе он пришел не сразу. Печататься начал в 1907 г., когда ему было 20 лет, опубликовав сборник «Сиониды», посвященный еврейской теме. В 1911 г. писатель отправился в путешествие по Ближнему Востоку, и там произошло счастливое событие: он познакомился со своей будущей женой – Софьей Михайловной Мильвидской.
Самуил Яковлевич и Софья Михайловна прожили вместе почти 42 года, пережили немало радости и горя, но никогда не теряли жизненной стойкости. Лучше всего облик Софьи Михайловны передается стихотворением, которое Самуил Яковлевич написал после того, как она скончалась от тяжелой болезни 24 сентября 1953 г.: «Порою печальна, подчас безутешна, / Была ты чужда суеты / И двигалась стройно, неслышно, неспешно, / Как строгие эти цветы»…
С. Маршак и С. Мильвидская незадолго до свадьбы
В 1911 г. Маршак отправляется в свое первое заграничное путешествие, на Ближний Восток, вместе со своим другом поэтом и переводчиком Яковом Годиным. Из Одессы они отплыли на корабле, направляясь в страны Восточного Средиземноморья – Турцию, Грецию, Сирию и Палестину. Маршак поехал туда корреспондентом петербургской «Всеобщей газеты» и «Синего журнала». Под влиянием увиденного он создал цикл стихов под общим названием «Палестина» и некоторое время жил в Иерусалиме.
Оттуда он привез много впечатлений, стихи и красавицу-жену Софью Михайловну Мильвидскую, с которой он познакомился на корабле. Оба – и Самуил Маршак, и Яков Годин – были увлечены Софьей. На журнальном оттиске со стихотворением «Година» рукой было подписано: «Очень хорошей, славной, милой, прекрасной спутнице – Яков Годин. Эгейское море, 8 июня 1911 г.», а Маршак адресовал ей такую запись: «Вы M-elle – воплощение всего, что сейчас было названо… Я думаю, что Ваша юность и Ваше сердце взволнованы…».
Сохранилось несколько писем С.Я. Маршака к Софье Михайловне, посланных после ее отъезда в Россию, когда она уже стала его невестой. В этих письмах есть такие строки: «…Если наши отношения не будут безукоризненно светлы и прекрасны, значит, мы сами настолько плохи, что никуда не годимся. Значит, ничего хорошего от нас ждать нельзя. Ибо данные все есть. Любим мы друг друга сильно. Оба мы правдивы. Оба очень молоды и, не убегая от жизни, хотим узнать ее всю, учимся у нее. Оба свободны и так сильны духовно, что можем быть одиноки. Одиноки, даже будучи вместе, вдвоем. Ведь не всегда люди близкие открыты друг для друга. Это бывает только минутами. Это большое счастье, когда так бывает. А главное: ценить друг друга и видеть другого не в мелочах, а в целом.
С.М. Маршак
Но увидим, увидим. Я надеюсь на себя, на свою волю, которая окрепнет в первые же минуты свободного и разумного существования, надеюсь на вкус и такт и мою любовь к тебе. И жизнь – она ведь великая учительница…
P. S. Никому не говори, что… Для всех посторонних я всегда самый счастливый и веселый человек».
До встречи с Самуилом Маршаком София Михайловна с 1908 г. училась на химическом факультете Петербургских женских политехнических курсов, а перед этим окончила в 1907 г. женскую гимназию в Ковно (ныне – Каунас в Литве). Согласно аттестату, практически по всем предметам ее оценки были «отличные», «очень хорошие» и «весьма хорошие» при отличном поведении.
«Сверх того, она обучалась пению и танцеванию». И далее: «На основании… Устава училищ для приходящих девиц, имеет право, не подвергаясь особому испытанию, получить свидетельство на звание домашней учительницы тех предметов, в коих оказала хорошие успехи».
Берта Бабина, в ту пору студентка-революционерка, вспоминала: «София Михайловна сразу покорила мое сердце необыкновенной редкой красотой. Передо мной была библейская девушка с картины кого-либо из старинных художников: чистый овал нежного смуглого лица, большие темно-серые глаза с длинными ресницами, густые темные волосы и удивительная тихая грация всего ее юного существа».
С. Мильвидская во время путешествия в Палестину. 1911 г.
«…Верь мне всегда, – писал Маршак Софье вскоре после знакомства. – Пусть у тебя не будет недоверчивости и, не дай Бог, подозрений. Жизнь не без облаков, не без туманов. Но какие бы ни были облака или туманы, даже самые страшные, – ты будешь свято верить, что наше солнце все-таки выглянет.
Молод я, во многом – что касается меня самого – не разобрался, но одну черту я подлинно открыл в себе: это – верность близкому человеку. Но и на какие-то падения я иногда способен. Но мы много, часто говорили с тобой об этом. Может быть, я даже клевещу на себя… я только хочу, чтобы наши глубокие-глубокие отношения не зависели от случайностей, от чего-то, что иногда вне нас.
Может быть, так нельзя говорить милой девушке, милой невесте, – напротив, надо заботиться о том, чтобы с ее лица не сходила радостная улыбка, чтобы ее глаза смотрели весело, смело и безмятежно. И ты, читая эти строки и любя меня, будешь светлой, безмятежной и радостной…».
И еще два красноречивых письма Самуила Маршака невесте, написанные 3 и 4 января 1912 г. из Петербурга в Литву, куда София Михайловна поехала навестить родных за две недели до свадьбы. «Вчера переехал на Бронницкую, откуда и пишу тебе… Я отдал паспорт, а вернется он не раньше воскресенья – понедельника. Как бы из-за этого не вышло еще новой задержки с нашим венчанием. Но во всяком случае к этому времени будь в Петербурге. Хотелось бы мне, чтобы наша любовь вышла наконец из этого мрачного фазиса – посторонних вмешательств и помех. Глубокое, интимное чувство так нуждается в замкнутой интимной обстановке. Вот в чем преимущество так называемой „свободной любви“ в благородном ее смысле».
Сестра Самуила Яковлевича Юдифь (в замужестве Файнберг) вспоминала о брате: «Ждем возвращения Самуила Яковлевича со дня на день. Мама уже волнуется, что он не едет, боится, не заболел ли. И действительно, ее предчувствие оправдывается: у брата приступ малярии, и он немного задерживается. „А пока, вместо меня, – пишет он в письме, – приедет к вам моя невеста – Софья Михайловна Мильвидская“.