– Не может быть… – Он был явно смущен. – Слушай… а ты здесь как?
– Работаю я здесь. Бухгалтером.
– Погоди… как бухгалтером? Ты ж вроде в педагогическом училась?
Ох ты, смотрите, ну, надо же! Помнит! А я-то думала, что он совсем меня не замечает. Внезапно я расправила плечи, выпятила вперед грудь и вроде бы стала даже чуть выше ростом. В меня вселился какой-то мелкий бес, озорно нашептывавший на ухо: «Ну, не стой как статуя, скажи ему что-нибудь! Погляди, какой он красавчик! И смотрит на тебя с явным интересом – неужели ты не видишь, как у него глаза заблестели?» Повинуясь этому бесу, я проговорила:
– Училась. Но жизнь-то движется, Владик, нужно успевать как-то. Я ведь девушка свободная, мне все самой приходится.
Я произнесла это совершенно не свойственным мне раньше легкомысленным тоном и сама удивилась – неужели я флиртую со Стрыгиным?! Я?! С ума сойти…
А он, похоже, тоже это понял – улыбнулся, сверкнув идеальными зубами – хоть сейчас в рекламу какого-нибудь «блендамеда»:
– Тогда вот что… может, кофейку после работы? – предложил, глянув на часы. – Посидим, пообщаемся…
Как же мне хотелось завопить: «Да! Да, конечно, я согласна!»… Но…
– Не могу, к сожалению, – тем же легкомысленным тоном отказалась я. – Вечер занят.
Стрыгин недоверчиво посмотрел на меня и растянул губы в ехидной улыбке:
– Да ну? И чем же?
– А вот это уже не твое дело, Владик, – отрезала я, стараясь скрыть досаду по поводу того, как быстро он меня раскусил, и спешно ретировалась к себе в кабинет.
Там, прислонившись к запертой на ключ двери, я почувствовала, как дрожат коленки от напряжения. Господи, ну почему, почему человеком, пригласившим меня на чашку кофе, оказался именно муж моей подруги?! Неужели нет никого, кто мог бы меня заметить и оценить по достоинству? Ведь я уже совсем другая!
Однако Влад не прекратил своих попыток обратить на себя мое внимание. Он, как оказалось, ничем не отличался от остальных представителей мужской породы – стоило ему напороться на отказ, как кровь взыграла – мол, как так? Кому, мне, мне – великолепному?! Снести подобного Стрыгин не смог. Он начал настоящую охоту со всем, что к ней прилагается, – цветами, письмами по электронке, эсэмэсками и просто как бы случайными визитами в контору под предлогом своего ремонта. Ну, кто устоял бы? Вот и я не устояла…
Мы стали встречаться сперва осторожно, раз-другой в неделю, чтобы не вызывать подозрений у Натальи, но вскоре совсем обнаглели. Я знала, что именно сейчас Наталья переживает бурный и страстный роман с актером нашего местного театра, который не так давно делал в их клинике пластику носа, а потому совершенно не замечает, во сколько возвращается домой ее супруг. Нам это было только на руку.
Я старалась устроить все так, чтобы Владу каждая встреча со мной казалась подарком, праздником. Мне хотелось быть для него кем-то особенным, а не просто очередной любовницей, от которой он спешит к своей такой же неверной, как и он сам, Наталье. Во многом помогала, как ни странно, Ангелина, с чего-то вдруг решившая принимать живое участие в устройстве моей личной жизни. Она иногда разрешала нам пользоваться своим загородным домом или второй квартирой, купленной «на черный день», обставленной дорогой мебелью и бытовой техникой, но сейчас пустовавшей. Влад никогда не интересовался, кому принадлежат эти апартаменты, какая подруга одалживает мне ключи – ему было абсолютно все равно, главное, что там чисто, уютно и – самое основное – ему, Владу, не приходится ничего искать самому. Я же была так глупо влюблена и ослеплена его присутствием, что не обращала внимания на такие мелочи. Влад никогда не забывал привезти цветы, иногда баловал меня конфетами или дорогими духами – словом, играл по правилам.
Однако со временем я стала замечать, что он постепенно охладевает ко мне. Влад уже не так бурно выражал свои восторги, не так регулярно и часто, как прежде, звонил мне. Наши встречи из праздника превращались в рутинный секс – встретились, потискались и разбежались. Меня это удручало…
И только Ангелина, бывшая в курсе, поддерживала меня.
– Да брось ты, Люсь, не придумывай. Я же вижу – нравишься ты ему. Он, может, в тебе разглядел то, что со школы еще не замечал, – говорила она, когда я в слезах приезжала к ней в магазин и подолгу сидела в ее уютном кабинете, запивая обиду на Влада коньяком и кофе. – Пойдем лучше, я тебе покажу новую коллекцию юбок – закачаешься, как раз на тебя! – и Ангелина тащила меня в зал, хватала с вешалок какие-то тряпки и волокла все в примерочную, а там увлеченно переодевала меня во все это и одобрительно хмыкала, заставляя меня тоже улыбаться сквозь слезы.
После таких поездок и разговоров мне вновь начинало казаться, что все в порядке.
Однажды Влад, расслабленно отдыхая после занятий любовью, вдруг впился взглядом в фотографию на стене – маленький мальчик на фоне какого-то деревенского дома, вполне невинная картинка из тех, что продаются вместе с рамками.
– Ты что? – удивилась я, рассеянно перебирая его пальцы.
– Кто это, не знаешь? – Он кивнул на рамку, и я рассмеялась:
– Да ты что? Это же штамповка, такие вкладыши всегда в рамках бывают – где-то животные, где-то девушки красивые, а где-то вот такие ребятишки.
Влад почему-то ощутимо расслабился, выдохнул и проговорил с каким-то странным облегчением:
– Надо же, не знал… Мы вообще на стены никаких картинок не вешаем, Наташа не любит этого, считает мещанством. Но, похоже, у твоей подруги вкус менее изысканный.
Мне стало почему-то обидно за Ангелину – ну да, не всем даны такие таланты, как Наташке. Возможно, в Гелькиной спальне было слишком много розового, слишком вычурные шторы с золотыми кистями, излишне «державная» мебель с позолотой – но, в конце концов, именно Ангелина предоставляла нам возможность быть вместе.
– Хорошо, что у меня вообще есть такая подруга, пусть и не с изысканным вкусом, – с обидой проговорила я, садясь в постели. – Иначе нам приходилось бы встречаться в машине.
Влад не был глуп и намек понял.
– Люсенька, я не хотел задеть твою подругу, – примирительно проговорил он, целуя меня в плечо. – Это очень хорошо, что она дает тебе ключи, я ей благодарен за возможность видеть тебя такой… красивой… желанной… – голос Влада стал глуше, поцелуи – чаще, и вскоре мы уже совершенно забыли о неприятном разговоре.
К этой картинке я неожиданно вернулась в разговоре с Ангелиной. Не знаю, по какой причине, но буквально через три дня, когда мы пили кофе в ее офисе, я вдруг спросила:
– Гель, а почему ты в спальне в рамку не вставишь какую-нибудь фотографию? У тебя ведь много красивых снимков из разных путешествий.
Ангелина почему-то разозлилась, покраснела, как будто я застала ее за чем-то неприличным, и процедила:
– Не твое дело, ясно? И вообще – ты туда зачем ходишь, по сторонам башкой вертеть? Или Владик не настолько хорош в постели, что у тебя есть время стенки да картинки рассматривать?
Я обиделась и умолкла, сосредоточилась на допивании кофе. В самом деле – что я вцепилась в эту рамку, какое мне дело, что там в ней, какая картинка?
С какого-то момента Стрыгин вдруг начал избегать меня. Мог отменить свидание, сославшись на усталость или просто желание полежать дома на диване – как будто я не работала и не уставала. Мог не позвонить и не проявляться дня два-три. Отчуждение все нарастало, я никак не могла понять причины, чтобы как-то все исправить.
Сколько раз я пыталась поговорить с Владом об этом, но он только отшучивался, заявляя, что жениться на мне и сразу-то не предлагал, а уж теперь…
И в конце концов однажды он просто не приехал в назначенное время. Я прождала его весь вечер – мама как раз была с сиделкой Леной в санатории, и мы могли спокойно встречаться в моей квартире, где я успела сделать хороший и недешевый ремонт. Всю ночь я проревела за накрытым столом, чувствуя себя последней дурой.
В слезах наутро я кинулась к Ангелине – а к кому еще. Она выслушала мои сбивчивые рыдания и жалобы, периодически протягивая очередной бумажный платок, выкурила пару сигарет и вдруг улыбнулась.
– Не расстраивайся, Люсек. Он еще пожалеет.
Это меня мало утешило, и я прорыдала уже дома до самого вечера, то и дело посматривая на упрямо молчавший телефон.
Влад так и не позвонил…
А потом случился этот клятый вечер встречи выпускников…
Я до сих пор не могла понять, откуда мог взяться пистолет в сумке, которую я не выпускала из поля зрения практически ни на секунду. В жизни никогда не держала оружия в руках, понятия не имею, как им пользуются, куда там вставляется патрон – или как это правильно-то сказать? Какая из меня убийца – с такими познаниями?
Утром меня вызвали к следователю. Сказать честно, я вообще ничего не соображала, будучи абсолютно разбита и морально уничтожена событиями прошлого вечера, арестом и бессонной ночью в камере наедине с воспоминаниями.
Следователь оказался молодой, с нахальным взглядом и твердой уверенностью в моей виновности. За полчаса он смог запутать меня вопросами так, что я под конец уже сама сомневалась – а вдруг на самом деле застрелила Влада?
Ужаснее всего было другое – реакция мамы. Приехать ко мне сама она, понятное дело, не могла, а потому отправила Лену, и та по телефону через стекло в комнате свиданий в красках рассказала мне о том, как маму едва не хватил удар. В квартире был обыск, но ничего компрометирующего не нашли.
– Лена, позвоните, пожалуйста, Ангелине Васильевне, – твердила я, цепляясь за Гельку как за последнюю возможность спастись. – Позвоните ей, пусть она приедет…
– А она приезжала сегодня утром, – огорошила меня Лена. – Привезла вашу зарплату, но мы не открывали конверт. И сказала, что уезжает в Америку – мол, это давно решено.
Я лишилась дара речи… Гелька ни словом ни разу не обмолвилась о том, что уезжает… Последняя надежда рухнула.
Я плохо помнила потом следствие и суд. Меня признали виновной в предумышленном убийстве и осудили на восемь лет.