екс-индустрии. Трясущейся рукой она выводила буквы, тщательно, одна за другой, пока клочки бумаги не усеяли весь ковер. Когда она закончила, их было около сотни. Каждое слово грубее предыдущего.
Эти слова были способны оставить в теле жертвы осколок шрапнели. У этих слов были зазубрины. Наоми заставила себя смотреть на них, пока зрение не затуманилось. Если она не выдержит этого, находясь одна в своей комнате, то никогда не сможет выжить. Наоми читала клевету, проклятия и ярлыки один за другим. Она позволила им проникнуть под кожу, проявить свою силу. Стало легче после того, как она представила себя специалистом по ядам, который испытывает себя на уязвимость, позволяя оскорблениям загрязнить тело и разум, пока не выработается сопротивление. Ее план по перевоспитанию себя требовал именно такого рода иммунитета.
Потребовалась целая неделя, чтобы она сумела произнести некоторые слова вслух, не ощущая тошнотворного привкуса. В первые два вечера ее на самом деле рвало. И причина была не в значении слов, а в воспоминаниях, которые те вызывали.
Наоми мысленно перенеслась в другой коридор. Тогда толпа была помоложе, и забот у тех людей было меньше. Ее накрыло поразительное осознание того, что жизнь в привычной ей форме закончилась, стерлась с лица земли или, скорее, запачкалась всего одной ночью.
Слово «шлюха» было явным фаворитом в то время. Однажды, много лет спустя, она с улыбкой задумалась, была ли причина в грубом «ха» на конце. В удовлетворении, которое испытываешь, когда зубы размыкаются в конце слова. Она даже подумывала вытатуировать его на теле, чтобы, когда в следующий раз кто-то назовет ее шлюхой, то она просто сверкнет своим запястьем или плечом и ответит: «В точку!».
Но в итоге ее остановило одно старое правило. Левит. Нельзя быть похороненным рядом со своей еврейской семьей, если на коже есть чернила. К тому моменту перед ней уже закрылось достаточно дверей, и она не собиралась добавлять еще одну, просто для того чтобы доказать свою точку зрения.
Какой же дурой она была, когда думала, что им с Итаном все сойдет с рук, если они просто сойдутся. Лекции, непринужденное одобрение молодых членов общины, их отвага и восторг – все это взрастило в ней благодушие и уверенность в себе.
– Вам бы постыдиться! – крикнул ей пожилой мужчина, протолкнувшись вперед и оказавшись прямо напротив нее.
Но мгновение спустя перед ней уже был Итан, встав между ней и толпой, что собралась за пределами стен аудитории, и загородив ее своим телом. Этого было достаточно, чтобы она наконец смогла понять, что происходит. Протестующие. Новостные группы. Встревоженные члены ЕОЦ, выбежавшие с занятий по зумбе и бочче, чтобы разобраться в происходящем.
– Как вы смеете говорить о стыде?! – возмутился Итан, ярость накатывала на него волнами. – В мире столько несправедливости, столько страданий, а вы приходите именно сюда, чтобы накричать на людей, чья деятельность вам неведома и совершенно вас не касается, находясь при этом в шаге от места, где играют дети!
– Простите, ребе Коэн. – Невысокая женщина с кудрявыми волосами коснулась его руки. – Я пыталась удержать их снаружи, но они не слушали. – Наоми поняла, что это директор ЕОЦ. – Я вызвала охрану. Она уже в пути.
Итан повернулся так, что его тело полностью закрыло Наоми.
– Я хочу увести тебя отсюда, – сказал он и наклонился ближе, словно хотел шепнуть ей что-то на ухо. Затем, отстранившись, он взглянул на нее. Его челюсть была напряжена, отчего очертания лица превратились в нечто твердое и неприступное, как камень. – А чего хочешь ты?
Чего она хочет? Ей хотелось сесть на пол и прислониться спиной к холодной бетонной стене. Хотелось обхватить ноги руками и опустить голову, чтобы ничего не видеть. Притвориться, что все происходящее – просто ночной кошмар. Страшный, но мимолетный. За последние десять лет она видела много подобных, и все они были так похожи один на другой, что утратили всякое влияние на нее.
Но Наоми не стала говорить ничего из этого.
– Я хочу закончить семинар. – Мимолетным, но нежным прикосновением она прижалась к его губам, чтобы напомнить Итану, что чувство, которое они разделяют, – достаточно прекрасное, чтобы бросить вызов ярости, царившей в коридоре. Или даже за пределами здания. Антисемитизм был причиной тому, что в ЕОЦ была круглосуточная охрана. – И доверяю тебе позаботиться об этом.
Он кивнул, беспокойство так сильно отражалось на его лице, что ей захотелось разгладить хмурую морщинку кончиками своих пальцев.
Но она никогда не заставляла зрителя ждать. Наоми повернулась спиной к двери и, подойдя к кафедре, отрегулировала громкость микрофона.
– Извините за это.
Публика была вне себя, половина людей повставали со своих мест, в их глазах читались тревога и неуверенность.
Рука поднялась вверх: Молли – ну конечно…
– Мисс Грант, вы точно в порядке?
К толпе за дверью присоединились новые голоса, более громкие, призывающие к порядку и явно встречающие сопротивление.
Крейг и Дэн тихо поднялись на ноги и, встав по обе стороны от двери, повернулись лицом к помещению. Их руки были скрещены, а в глазах читалась решимость, когда они кивнули ей с занятых ими позиций.
Сердце Наоми сжалось. На глаза навернулись слезы. Ей и раньше было известно, что такое порицание и презрение, но сейчас все иначе. Теперь на ее стороне люди, которые стоят за нее горой. Теперь ей есть что терять помимо своего достоинства. Теперь она борется не просто назло, а потому что верит, что когда-нибудь наступит день – и ее сопротивление поможет кому-то познать мир.
Наоми кивнула в ответ.
– Я знаю, что должна продолжать говорить о сексе, и, поверьте, у меня есть много соображений на этот счет. Но, прежде чем это сделать, хочу отметить один важный момент о современном устройстве интимной жизни, который выходит за рамки нашей первоначальной программы.
Нежность подобна океану, который возвращается на берег вопреки постоянному отливу.
– Этот мир полон людей, которые скорее будут вас ненавидеть, чем попытаются разобраться в причинах собственной боли. Они постараются диктовать, кого вам позволено любить, с кем вы можете проводить время и с кем можете спать. Некоторые из них будут вести себя так, словно их осуждение – для вашего же блага. Словно наступит день, когда вы поблагодарите их за то, что они указали вам на ошибки. Другие же воспринимают собственную жизнь лучше, когда отрицают правильность чужой.
Голоса в коридоре становились все тише, шаги унесли их, подобно пыль ветром. Наоми выдохнула один раз, затем – второй, расправила плечи и продемонстрировала испуганной публике кое-какое подобие улыбки.
– Я уже много лет являюсь изгоем и могу сказать, что не стоит тратить ни секунды драгоценного времени, дарованного вам на этой земле, беспокоясь о том, кем вы должны быть, по мнению других людей. Ваше тело – это дар, и ваша жизнь принадлежит только вам.
На этот раз, когда ее взгляд метнулся к двери, Итан уже стоял там. Его руки были скрещены, щеки – покрыты румянцем, кудри растрепались, а губы приняли такие уже знакомые очертания.
«Эй», – произнес он, словно бы говоря: «Ты в безопасности».
Обхватив себя рукой за запястье, она крепко его сжала.
– Иногда любовь – это твой личный тихий протест, – произнесла она почти шепотом, но микрофон донес их до нужного человека.
Глава 27
Атмосфера в гостиной Итана была, мягко говоря, напряженной.
Наоми приготовила чай, потому что, судя по фильмам, это помогает людям успокоиться и у него был электрический чайник, что делало процесс понятным даже идиоту.
– Спасибо, – сказал Итан, когда она протянула ему горячую кружку, которую он сразу же поставил на кофейный столик.
Вот тебе и фильмы…
– Это не твоя вина, – сказала она мягко.
Он расхаживал перед книжными полками, его руки то сжимались в кулаки, то разжимались.
– Мне не нравится, что тебе пришлось пережить это. Не нравится, что я не смог это предвидеть. Никак не предотвратил это, – он понизил голос, – чтобы защитить тебя.
Наоми подошла к нему и взяла за руку, заставляя остановиться и посмотреть на нее.
– Твой порыв прекрасен, и я ценю это, но такая реакция общества является своего рода неизбежной и неприятной реальностью. Мир, в котором мы живем, по тем или иным причинам может не приветствовать наши отношения. Но я не заинтересована в одобрении общества. Я уже победила.
С его лица упрямо не сходила хмурость.
– Как это?
Наоми задумалась о том, как бы правильнее все объяснить.
– Когда читаешь проповедь, ты ведь иногда берешь конкретную историю и используешь ее как аллегорию?
– Да.
– Я попытаюсь сделать то же самое.
У него нервно дернулась щека.
– Хорошо.
– Давным-давно…
– Хм. – Он нахмурился. – Не так я обычно начинаю…
– Тсс. – Она быстро чмокнула его, чтобы он не возмущался, но еще и потому, что был очень милым.
– Давным-давно, – повторила Наоми, – жила-была кошка, которая выросла в уютном кошачьем доме, и у нее было все, чего она только могла пожелать. Но однажды она встретила кота, и этот кот был очень груб с ней. Тогда кошка подумала, что все коты злые, и поэтому тоже решила стать грубой: выпустить коготки и научиться драться. Вот так она тоже стала злой.
Итан провел большим пальцем по линии ее челюсти.
– Бедная кошка.
– Не жалей ее. Она стала очень успешной. Долгое время кошка держала всех на расстоянии, шипела на котов, царапала и кусала их, и ей это очень нравилось. Но потом, когда кошка стала старше, она встретила другого кота, и это был самый милый кот на свете.
Он хмыкнул.
– Я не милый.
– Он пытался скрывать свою доброту, – продолжила Наоми, перебив его, – но кошке было виднее. Ведь он позволял ей шипеть на него и неустанно повторял: «Думаю, ты отличная кошка. Может, даже самая лучшая. Я знаю не всех кошек, но у меня такое предчувствие».