ного. Он избрал другую жизнь для себя и своего ребенка.
Наклонившись к нему, она прошептала:
– Прием очень изысканный, но я кое‑что поняла.
– Что именно?
– Поняла, зачем ты показал мне все это. Обещай, что у нас будет иначе. Я хочу устраивать пикники на лужайке и приглашать близких друзей.
– Конечно. Так для тебя привычней.
– Жаль, что тебе не довелось попробовать.
– Я это пережил, – улыбнулся Джереми. – Пойдем‑ка в «утреннюю гостиную», как маме нравится аристократично называть ее.
Засмеявшись, Тори встала из‑за стола. После ужина атмосфера вечера становилась оживленнее по мере того, как гостям подавали вино и бренди. Тори заметила, что Джереми почти не пил. Она спросила о причине.
– Предполагалось, что мы останемся на ночь, но, если не возражаешь, я бы вернулся домой сегодня.
У Тори не было желания задерживаться. Здесь она чувствовала себя рыбой, вытащенной из воды.
– Пойду попрощаюсь с матерью. Отправимся прямо сейчас, если ты устала.
Джереми оставил ее с Сарой, которая перешла с вина на джин с тоником.
– Знаю, что напиваюсь, но мне придется остаться на ночь, а этот прием можно вынести только в таком состоянии.
– Зачем ты здесь? – спросила Тори.
– Не знаю. Так принято. У нас комплекс вины по поводу того, что мы редко навещаем родителей. Мы не переносим друг друга, но два раза в год притворяемся, что это не так, чтобы облегчить совесть.
После нескольких бокалов алкоголя Сара не считала нужным сдерживаться.
– Но ты… ладишь с Джереми?
– Пожалуй. Из всей семьи он мне ближе всех.
– Я рада. Он много о тебе рассказывает.
– Думаю, ты ему подходишь, – призналась польщенная Сара. – Надеюсь, сегодняшний вечер не напугал тебя.
– Мы постараемся во всем разобраться, – вздохнула Тори, положив руку на живот. – Скажи мне, где туалет. Не была там весь вечер, а ребенок давит как раз на то самое место.
– Пройди через зал. Увидишь дверь налево, напротив кабинета Брюса, куда этот сноб уходит после ужина выкурить сигару, – скривила губы Сара.
– Спасибо. Когда вернется Джереми, скажи, что я скоро буду.
Тори пошла вглубь дома, куда почти не доносился шум голосов. Особняк представлял собой образец роскоши с кремовыми стенами, белой лепниной и коваными решетками балконов с развешенными на них украшениями из лент и венков. Везде царил идеальный порядок. Она не увидела ни одной безделушки или семейной фотографии, только рождественские цветочные композиции и картины на стенах. Все великолепно и совершенно безлико.
Она подошла к туалетной комнате, когда услышала через приоткрытую дверь кабинета напротив голоса Джереми и его матери. Тори с трудом различала слова, но ей показалось, что они спорили. Возможно, Клэр не хотела отпускать сына так рано. Тори остановилась и напрягла слух.
– Почему не рассказал тебе раньше? А когда ты последний раз звонила мне, мама, чтобы узнать, как дела? Разве тебе не все равно?
– Конечно, мне не безразлично, Джереми, – холодно заметила Клэр. – Я стану бабушкой.
– Сильно сомневаюсь. По сути, ты никогда не была матерью, как и не будешь бабушкой.
– Ты жесток, – упрекнула его мать. – Каково это – узнать новость в середине вечера в доме, полном гостей? Какой стыд. Ты сделал это нарочно?
Не дождавшись ответа, она продолжала назидательным тоном:
– Послушай, она по‑своему миленькая, но Джереми? Она не нашего круга. Малокультурная провинциалка.
– Ты поняла это, разглядывая ее две минуты?
– Серьезно. Можно подумать, что ты влюблен в нее. Ведь это не так?
Тори задержала дыхание. Ее гордость была уязвлена, но что скажет Джереми? Не удивительно, что он избегал мать. Она просто чудовище.
Джереми колебался. Потом Тори услышала его слова:
– Конечно нет. С чего ты взяла?
Сердце упало. Как он целовал ее, держал за руку, занимался любовью… Он не мог притворяться. Невозможно поверить.
– Не спрашиваю, как она забеременела. Тут все понятно. Избавь меня от деталей. Что ты будешь делать дальше?
– Она здесь, не так ли? – рявкнул Джереми, заставив Тори вздрогнуть. – Никогда мой ребенок не будет расти без отца. Вам с отцом нельзя было производить потомство. Он ушел, а тебе до нас не было дела. Вот что я скажу: чего бы мне это ни стоило, но я буду лучшим родителем своему малышу, чем вы оба.
В наступившей тишине Клэр тихо спросила:
– Притворишься, что любишь его мать?
– Именно так.
– Я знала, что ты не любишь ее.
– Оставь, мама.
Тори попятилась от двери, убитая презрительной интонацией его голоса. Она вернулась в зал, чтобы Джереми не увидел ее, и попросила прислугу проводить ее в другую туалетную комнату. Заперев дверь, Тори попыталась собраться с мыслями и разобраться в своих чувствах.
Она была лишь объектом манипуляции для Джереми. Она поверила ему, не так ли? Дорогие подарки, частный самолет, нежные слова… Он использовал деньги, чтобы получить то, что хочет, не прибегая даже к услугам юристов. Достаточно было играть на ее чувствах. Хотя утренние недомогания давно прошли, но от горьких мыслей Тори стошнило.
Вымыв лицо и поправив макияж, она постаралась взять себя в руки. Тори не собиралась плакать. Ей хотелось поскорее вернуться домой, чтобы залечить душевные раны и подумать, как одной воспитывать ребенка. Обида и злость разрывали сердце, но Тори собрала волю в кулак. Она доверчиво соглашалась на все предложения Джереми и в конце концов полюбила его. Но она обманулась. Он прикидывался тем, кем не был на самом деле, для того чтобы получить желаемое. Самое ужасное заключалось в том, что Джереми собирался использовать ребенка, чтобы залечить собственные детские травмы. Решить свои проблемы.
Тори достала из сумочки телефон и забронировала билет на самолет до Галифакса на следующий день, потратив почти все оставшиеся на банковской карте деньги. Она услышала стук в дверь в тот момент, когда по мейлу пришло подтверждение брони.
– Тори, с тобой все в порядке?
– Да, сейчас выйду, – сказала она, глядя на себя в зеркало. Она ненавидела свое платье. В нем Тори не узнавала себя. Ей казалось, она сможет стать другой, но это была ложь. Такая же ложь, как все, что говорил Джереми.
Она расправила плечи и вышла в коридор. Больно было видеть его озабоченное лицо, но Тори знала: он хотел ребенка, а не ее. Лучше бы ему сразу признаться, а не манипулировать ее чувствами.
– Извини, но я съела что‑то не то за ужином. Мне бы хотелось вернуться… в квартиру, – сказала она, не в состоянии произнести слово «домой».
Джереми молча смотрел на нее со странным выражением. Он проводил ее до лестницы.
– Как пожелаешь. Сейчас принесу пальто.
Им предстояла долгая дорога до Нью‑Йорка, но выбора у Тори не было. Она не собиралась устраивать сцену в этом месте. Не попрощавшись с Сарой, а тем более с хозяйкой дома, Тори вышла на улицу и села в машину, дожидаясь, пока Джереми сметет с крыши снег. Метель, к счастью, прекратилась.
– Уверена, что не заболела? У тебя горит лицо.
– Просто устала, – сказала Тори, стараясь подавить возбуждение и злость на Джереми и на себя за то, что оказалась такой дурой. Она отвернулась к окну, закрыла глаза и притворилась спящей, но мысли не давали покоя.
Ее сердце разбито, доверие предано. Она поверила ему, когда Джереми обещал не использовать деньги против нее, но не сдержал слово. Он никогда не говорил, что любит ее, предпочитая обходиться другими словами. Хотя бы тут он не пошел против совести. Но как она позволила ему так легко одурачить себя! Тори с трудом сдерживала слезы.
Наконец они въехали в город.
– Тори, просыпайся, мы почти дома.
Она сделала вид, что только открыла глаза и даже потянулась, разминая затекшую шею. Скоро ей предстояло начать разговор, которого, к сожалению, не удастся избежать. Тори решила, что ни за что не сбежит домой молча, как побитая собака. За ней нет вины.
– Тебе уже лучше?
– Немного, – соврала она и больше не произнесла ни слова, пока они не вошли в квартиру.
– Мне стало плохо не от еды, – сообщила она, снимая в прихожей пальто. Тори не собиралась брать с собой эту очень дорогую вещь – символ фальши в их отношениях. Она заберет только то, что привезла с собой. Старые вещи вполне сгодятся для дома.
– В чем же причина? – озабоченно спросил Джереми, и ей хотелось закричать от его притворной заботы.
– В тебе. – Тори скинула туфли. – Я слышала твой разговор с матерью. Тебе следует знать, что я купила билет домой на утро завтрашнего дня.
Лицо Джереми вытянулось, уши и шея покраснели.
– Не знаю, что ты услышала…
Гнев и ярость охватили Тори.
– Не смей лгать мне в лицо. Я не ошиблась. У меня хороший слух.
– Мать пробуждает во мне худшие качества.
– Такие, например, как лживость. Ведь ты сделал именно то, что обещал не делать.
– Не понимаю. Почему ты кричишь на меня?
«Потому, что ты не любишь меня», – хотела сказать Тори, но не стала: не желала выглядеть жалкой и униженной.
– Пусть ты не любишь меня, я могу это понять: мы слишком мало знаем друг друга, хотя у нас будет ребенок. Но ты использовал меня, притворяясь внимательным и заботливым. Ты пошел на все, чтобы показать своей матери, как она разочаровала тебя. Готов был имитировать любовь ко мне. Это твои собственные слова.
Джереми замер. Тори ждала.
– Ты не должна была это слышать, – прошептал он.
– Конечно. Но я рада, что услышала. Ты манипулировал мной, а если так, значит, будешь манипулировать ребенком? Использовать, чтобы залечить собственные детские травмы, связанные с папой и мамой.
Щеки Джереми вспыхнули.
– Тебе легко рассуждать. Родители любили тебя.
Тори шагнула вперед.
– Ты взрослый мужчина. Перестань сваливать все на мать. У тебя был шанс поступить достойно. Никто не принимал решение за тебя, – чуть не плакала Тори. – Мало того, что ты использовал мои чувства, ты потерял мое уважение, а это еще хуже.