До моего переезда у Салливана не было ни одного фартука, поэтому он взял один из двух, которые я привезла с собой. К его несчастью, это фартук, который мама сшила для меня, когда я только начинала готовить, поэтому он розовый и с рюшами. Да ладно, мне тогда было всего восемь.
― Розовый ― твой цвет, ― дразню я.
― Правда? ― Он поворачивается ко мне, чтобы потрясти своей задницей. ― Я боялся, что он немного откровенный.
Она, конечно, прикрыта брюками, но с фартуком, обрамляющим ее розовыми оборками, совершенно невозможно игнорировать тот факт, что у Салливана Риваса фантастическая задница.
Когда он снова поворачивается, мои глаза все еще устремлены ниже пояса. Это невероятно очевидно, когда я поднимаю их и встречаюсь с ним взглядом. Салливан смеется надо мной.
Это возмутительно. Я должна быть здесь шеф-поваром.
― Хватит мельтешить этой штукой и приступай к работе. Можешь нарезать помидор?
― Конечно. ― Салливан ухмыляется. ― Если не возражаешь против кусочков пальцев в нем.
Я вынимаю нож из кухонного блока.
― Ты заставляешь меня нервничать…
Он подходит ближе, чтобы взять его у меня из рук.
― Правда? ― рычит он прямо у моего уха.
Его рука тяжело ложится на мою. Я чувствую его дыхание у ворота моей футболки. Все волоски встают дыбом на моей руке, и я знаю, что он это видит.
Салливан никогда не играет честно.
Я смотрю, как он режет помидоры, на что уходит больше сил, чем нужно, потому что его ножи затупились.
Он правда не умеет этого делать. Я должна научить его, на это больно смотреть.
― Вот так… ― Я кладу свою руку поверх его, на рукоятку. ― Поварским ножом нужно раскачивать лезвие…
Салливан уже снял пиджак и бросил его на спинку стула. Тепло его тела проникает сквозь тонкую рубашку, как будто ее нет.
Его запах смешивается с запахом жареного мяса и сладкого ананаса. Должно быть, я все еще нахожусь в режиме оборотня, потому что мой рот наполняется слюной…
Я думаю о его постели, о том, как ощущались его простыни.
Я вспоминаю, каково это ― быть окутанной его запахом…
Если Салливан будет продолжать возить меня на работу, когда я смогу пробраться в его спальню еще раз?
Боже, я гребаная извращенка.
Он не стал бы пробираться в мою комнату. Он же джентльмен.
Или нет?
Его задница прижимается к моим бедрам. Каким-то образом наши тела слились, моя рука обнимает его спину.
Чувство такое же, как когда мы танцевали, как будто ощущения не ограничиваются моим телом, а проникают в его руку. Двое движутся как одно целое. Это ощущение вызывает привыкание, потребность испытать это еще раз. Невидимая грань между двумя живыми существами стирается…
Мой подбородок лежит на его плече, его густые черные волосы мягко касаются моей щеки.
Я чувствую только его запах. Если бы он повернул голову, наши губы могли бы соприкоснуться…
Я отпускаю его и делаю шаг назад, задерживая дыхание. На кухне слишком жарко, у меня кружится голова.
Салливан смотрит на меня своими глубокими темными глазами.
Я отошла, но не очень далеко. Я все еще достаточно близко, чтобы видеть его черные, длинные ресницы и крупицы золота, сияющие в глубине его глаз. Его лицо приближается, в то время как остальная часть кухни расплывается от пара. Что за пар? У меня даже кастрюля не кипит!
― Ты хороший учитель. ― Его голос низкий и хриплый. Он шероховатый и царапает мою кожу…
Мое сердце бьется так сильно, что он не может не услышать его в тишине кухни, в долгом молчании, повисшем между нами.
Я спрашиваю:
― Что ты делаешь?
Салливан наклоняет голову, улыбаясь.
― Я ничего не делаю.
― Нет, делаешь.
Он поднимает брови так, что это должно выглядеть невинно, но не обманывает меня ни на секунду… Я знаю, что его все это забавляет. И только.
― Что я делаю?
― Ты… ― Как я могу сказать это, чтобы не показаться глупой? ― …сексуально режешь помидоры.
Ну вот. Я это сказала.
Салливан повторяет это, чтобы я услышала из его уст, насколько глупо я звучу:
― Я… сексуально режу помидоры?
Я скрещиваю руки на груди.
― Да.
Его губы дергаются, но он подавляет улыбку.
― Зачем мне это делать?
― Потому что тебе нравится издеваться надо мной. Тебе нравится чувствовать… — Скажи это, киска… ― …что ты меня привлекаешь.
Салливан подходит ближе, слегка опускает подбородок, чтобы мы смотрели глаза в глаза.
― Что ж, это проблема, Тео. Что мы будем с этим делать? Потому что я должен сказать тебе… что ты меня тоже привлекаешь.
Что?
Я делаю крошечный вдох.
Я думала, что, возможно, иногда… может быть. Немного. Некоторые части меня. Ему нравятся.
Но сейчас Салливан выглядит не так, словно я ему немного нравлюсь. Он выглядит так, будто хочет съесть меня целиком. Как будто он достаточно голоден, чтобы сделать это.
И это очень опасно.
Потому что то, чего я хочу… и то, что на самом деле хорошо для меня… это две противоположные вещи.
Каждый удар моего сердца я ощущаю, как сжатие кулака.
― Мы не будем ничего с этим делать… это было бы катастрофой.
― Правда? ― мягко говорит Салливан. ― Почему?
― Потому что все это не по-настоящему. Мы не встречаемся. И если мы займемся сексом…
― То, что? ― Он снова стоит очень близко, наши тела почти соприкасаются. Он протягивает руку, кончики пальцев касаются изгиба моего бедра. ― Что ужасного произойдет, если мы займемся сексом?
Ничего.
Все.
― Мне будет больно.
Я говорю это тихо, чуть громче шепота. Но Салливан отдергивает руку.
― Ты права, ― говорит он. ― Я был жадным.
Даже это слово… жадность… ощущаются как укус на моем затылке. Мои колени слабеют и дрожат.
Я не могу заняться сексом с Салливаном Ривасом, как бы сильно мне не хотелось. Потому что я знаю себя. Я не сторонник случайных связей ― за всю мою жизнь у меня был секс только с четырьмя парнями, и с каждым из них у меня были отношения.
Я никогда не отделяла секс от эмоций, и сейчас не время пытаться, потому что я уже и так полностью потеряла контроль из-за Салливана. Когда он рядом, меня бросает то в жар, то в холод, словно у меня климакс. Я говорю то, что не должна говорить. Он убеждает меня сделать то, что я никогда не стала бы делать.
Салливан, наверное, занимался сексом с миллионом женщин. Наверное, он относится к этому как к жевательной резинке.
Он бы не придал никакого значения нашему сексу, это ничего бы не изменило.
Но для меня это будет означать падение последних осколков моей брони. А моя защита от Салливана и так слаба — она из мокрого картона, из лапши для спагетти.
Я должна защитить себя.
Поэтому я скрещиваю руки на груди и говорю:
― Мы не можем заниматься сексом. ― Я говорю это для нас обоих.
Салливан вздыхает. Он снова берет нож и прижимает его к кожице свежего помидора.
― Это правда… мы не должны заниматься сексом.
Это то, что я только что сказала, и все равно испытываю разочарование.
Я бегу обратно к хибачи, чтобы снова окунуться в дым.
Прекрати это, идиотка. Ты ставишь себя в неловкое положение.
Это влечение к Салливану никуда не денется. Более того, все становится только хуже.
Я никогда не испытывала таких чувств к Тренту, а ведь мы встречались больше года.
Трент мне нравился. Секс был достойным. Но я никогда не зацикливалась на нем. Я никогда не бросала на него взгляды, не вдыхала медленно и неглубоко его запах, не падала в обморок каждый раз, когда он проводил пальцами по своим волосам…
Это какая-то магия.
Уровень притяжения, который, на самом деле, вызывает беспокойство.
Даже сейчас я не могу перестать наблюдать за Салливаном через кухонное окно. Я не могу оторвать взгляд от него, нарезающего наш салат.
Что это? Почему все мое тело ноет от одной только формы его плеч? Что такого особенного в пропорциях этого мужчины, в том, как он стоит, как наклоняет голову, линии его челюсти, что зовет меня, шепчет: только этот и никто другой…
Уже сейчас его движения стали более плавными, нож лежит в руке как надо. Он быстро учится.
Его рукава закатаны до локтя. Каждое движение посылает зыбь по его рукам, по венам и мышцам, по гладкой смуглой коже…
Капелька пота скатывается между моих грудей и падает на гриль.
Салливан поднимает взгляд, и наши глаза встречаются через окно. Он не сердится на мои слова — улыбается так, будто я их вообще не произносила, правая сторона его рта чуть выше, чем левая.
Его кривая улыбка — единственный его недостаток.
Конечно, это вовсе не недостаток.
Именно это делает его улыбку такой, какая она есть, ― моей любимой.
Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, как все нормальные люди, я отворачиваюсь, словно меня поймали с поличным.
Моей любимой?
Нет, нет, нет, нет, нет.
Салливан не может быть твоим любимым ни в чем.
Потому что он не останется с тобой. И ты не сможешь пережить еще одну потерю.
Вот оно. Ясно как день. Я не хотела этого говорить, но придется.
Ты в полном дерьме, Тео, и ты не выдержишь еще один удар. Хоть раз в жизни защити себя…
Я украдкой бросаю взгляд на Салливана.
Он слегка хмурится, проверяя на морковке свою новую технику нарезки. Когда он сосредотачивается, кончик его языка касается центра нижней губы.
Запах подгоревших перцев напоминает мне о том, чем я вообще-то должна тут заниматься.
― Черт! ― Я начинаю переворачивать шампуры так быстро, как только могу.
Дверь домика у бассейна открывается. Отец Салливана выходит в угасающие сумерки, моргая так, будто сейчас полдень и светит солнце.
Он выглядит немного лучше, чем вчера, в том смысле, что его волосы не такие грязные, а глаза меньше налиты кровью. Но его одежда все еще выглядит так, будто ее подняли с пола, а щетина уже на пути к полноценной бороде.