– Он сказал только, что это было по другую сторону границы и что ему и его людям не платили должным образом. Полагаю, что он служил какому-нибудь барону из окружения Стефана.
– Это не тот довод, чтобы принять его к себе.
– Весьма вероятно, милорд, что у него есть сведения, которые окажутся вам полезны, – проговорил Оливер, едва скрывая нетерпение.
Приводить другие доводы в пользу де Могуна рыцарь не собирался. Долг – долгом, но они никогда не были особенно близки, кроме того, у него появилась другая забота, не имевшая отношения к рекомендации старого знакомого, с которым он давно расстался.
Роберт немного подумал, потом щелкнул пальцами.
– Очень хорошо. Приведи его под вечер на тренировочную площадку во дворе, и я посмотрю, на что он годен. Если это действительно хороший боец, то приму на службу.
– Да, милорд, спасибо.
Оливер получил разрешение уйти, поклонился и направился в зал. Его ноги двигались независимо от кипевших в голове мыслей. Кэтрин пошла в учение к Этель, и графиня одобрила это. Этель всегда подумывала о молодой женщине, которая займет ее место, но Оливер почти не обращал внимания на ее ворчание и намеки, отлично зная, что старая повитуха живет только за счет своего дела и гордости искусством. Когда требовались ее услуги, воля пересиливала слабость тела. Ему и в голову не могло прийти, что Этель выберет Кэтрин, когда были и другие женщины, уже освоившие основы ремесла, которым она могла бы передать свои знания. Догадайся он об этом заранее, то уж нашел бы способ расстроить все это дело, хотя сердиться было гораздо легче, чем разбираться, откуда взялся гнев.
Кипя от негодования, рыцарь направился прямо к Этель, но ее костер погас, и никто не видел старую женщину с середины утра. Ни в одном из помещений, лепившихся к внутренней стене двора, ее тоже не было. В дурном расположении духа Оливер приступил к исполнению своих дневных обязанностей, первая из которых заключалась в том, что ему надлежало спуститься к причалу, пересчитать бочки с вином и сопроводить груз в крепость.
Гавейн в отличие от Оливера пребывал в отличном настроении. Он насвистывал какую-то мелодию, в глазах плясали черти.
– Женщины, – говорил он с широкой ухмылкой. – Они брыкаются, пока не отстанешь, а затем внезапно проявляют благосклонность.
– Женщины, – коротко бросил Оливер, – не стоят хлопот, которых на них тратишь.
– Смотря какая женщина. Та, которая у меня сейчас, можно сказать, приносит сплошные хлопоты. – Гавейн опять ухмыльнулся. – Но я всегда готов уделить ей часок времени в пустом стойле.
Оливер недовольно фыркнул.
– Ты о всех женщинах судишь по готовности залезть в пустое стойло и задрать юбки.
– Лучше так, чем вообще не обращать на них внимания и хмуриться, как грозовая туча, – пожал плечами Гавейн, затем склонил голову набок и добавил: – Это все девчонка, которую мы спасли, да? Залезла тебе под кольчугу и щиплет, как грубая рубашка.
Оливер только рыкнул в ответ. Гавейн улыбнулся еще шире.
– Тут только одно лекарство, – весело заметил он. – Дать подержать себя за яйца, а можно и за весь пах.
Оливер закрыл глаза и сглотнул. Бить своего напарника посреди бристольской улицы – это неминуемый скандал и лишнее беспокойство графу; во всем, что касалось приличий, совесть Оливера была гораздо более чуткой, чем у Гавейна. Он поднял веки и смерил своего спутника взглядом, исполненным ледяной ярости:
– Жаль, что твои мозги расположены ниже пояса. Ты просто не можешь ими не брызгать.
– Мои мозги работают идеально, – парировал Гавейн, продолжая в том же духе. – Уж им-то не грозит засохнуть от бездействия.
Оливер предпочел промолчать. Он прекрасно понимал, что подобная перебранка может зайти слишком далеко. Разделать Гавейна под орех легко, но ему совершенно не улыбалось, чтобы точно так же обошлись с ним самим.
Кэтрин действительно колола Оливера под кольчугой, как грубая рубаха, но он совершенно не собирался заваливать ее на спину в ближайшем стойле. Ему хотелось говорить с ней, следить за сменой выражений в ее глазах, наблюдать, как морщится носик, когда она улыбается. Ему хотелось защитить ее от любых бед, и пусть будет свободной и независимой, с воинственно задранным подбородком и алыми чулками, выглядывающими из-под подола. И ему совершенно не хотелось, чтобы она стала повитухой. Душу Оливера раздирали противоречия. Он постарался отвлечься, сосредоточившись на исполнении задания.
Доставив вино в замок графа Роберта и передав его по назначению, Оливер снова вышел на внутренний двор и направился к деревянным помещениям, выстроенным вдоль его стен. Громкий рев осла привел его к самому дальнему из них. Утром это помещение было занято кучей соломы и тремя овцами, предназначенными на убой, теперь здесь разместилась Этельреда со всем своим скарбом. Старая повитуха показывала молодому солдату, где рыть яму для огня, а Кэтрин снимала со спины ослика тюфяк и одеяла.
Оливер закусил губы. Значит, это правда. Он немного надеялся, что не совсем верно понял утренний разговор, но приходилось верить собственным глазам. Кэтрин с трудом втащила в помещение неудобную поклажу и принялась устраивать постель. Этель оторвала глаза от будущей ямы и встретилась со взором Оливера. По губам старухи промелькнуло что-то похожее на улыбку, но она тут же спрятала ее, повернувшись к Кэтрин и что-то пробормотав ей. Молодая женщина выпрямилась, пристально посмотрела на рыцаря, затем положила руку на рукав Этель, тоже что-то сказала и вышла из помещения к нему.
Оливер широко расставил ноги и расправил плечи. Сине-зеленое нижнее платье облегало ее тело. На груди еще виднелось небольшое пятнышко от просочившейся сквозь верхнюю одежду жидкости из корзины для угрей. Прядка темных волос выглядывала из-под скромного шарфа, пришедшего на смену более пышному плату, а щеки разгорелись от движения. Полные губы, сверкающие зеленые глаза, воинственно вскинутый подбородок – все было так, как он представлял себе. Рыцарь окончательно расстроился.
– Графиня сказала мне, что тебе взбрела в голову шальная идея стать повитухой, – начал он без всяких предисловий. – Мне не хотелось ей верить, но вижу, что придется.
Она склонила к плечу голову движением, которое сводило его с ума, и внимательно посмотрела на него, слегка прищурив глаза.
– Я знаю, что вам это не нравится, но это не ваше дело. И это не шальная идея. У меня есть разрешение графини, в вашем я не нуждаюсь.
– Это совершенно очевидно. Ведь ты скрыла от меня свое намерение этим утром, когда мы вместе завтракали.
Кэтрин оглянулась на убогое помещение.
– Если вы собираетесь кричать и браниться, прошу не делать этого перед Этель. Ее здоровье не каменное, и она уже перенесла достаточно.
– Я не нуждаюсь в том, чтобы ты говорила мне об Этель, – буркнул рыцарь, в свою очередь посмотрев на старуху.
Та словно не обращала на них никакого внимания, однако Оливер знал, что уши Этель на макушке. Как бы ни пошатнулось здоровье старой женщины от прожитых лет, но слух ее оставался острым, как иголка. Он взял Кэтрин за руку и увел за угол, туда, где их было не слышно и не видно. Замечание, которое она сделала, вероятно было произнесено с целью заставить его перестать кричать и браниться, но рыцарь только еще сильнее рассердился. По какому праву эта женщина предполагает, что он не умеет держать себя в руках?
Как только они покинули поле зрения Этель, Кэтрин высвободила свою руку и потерла ее.
– А Этель не нуждается в том, чтобы ей говорили о вас. Она сказала, что, как только вы услышите, вы порвете свою кольчугу, и, судя по вам, она была права.
– Она объяснила тебе, почему?
Голос Оливера звенел от сдержанного гнева. Он скрестил руки на груди, прижав пальцы к кольцам кольчуги. Этель, которая знает о нем больше всех людей, обсуждает его с Кэтрин! Это смахивало на предательство и вмешательство в личные дела.
Кэтрин залилась краской.
– Да, но строго доверительно. Она сказала, что повитуха должна молчать так же, как священник после исповеди.
– Жаль, что сама она, похоже, не придерживается этого правила, – сердито произнес Оливер. – И какими же драгоценностями своей мудрости она поделилась, или это тоже слишком доверительно?
Кэтрин выпрямилась:
– Она не имела намерения уязвить вас, а просто пыталась объяснить мне, почему вы можете плохо к этому отнестись. Она рассказала мне о вашей жене и предупредила, что вам не нравится… вы боитесь всего, что связано с женскими делами и ремеслом повитухи.
Травянисто-зеленые глаза молодой женщины сверкали жаждой битвы. В них была тревога, но и твердая решимость. Оливер возвышался над ней, и его глаза тоже сверкали:
– Ты знаешь, как умерла моя жена. После этого было бы странно, если бы я не избегал любых разговоров о рождении ребенка. Это не страх, – добавил он, скривив губы. – Если уж я и могу порвать на себе кольчугу, то только при мысли о том, каким опасностям ты подвергаешь себя, занявшись этим ремеслом.
Кэтрин выдержала его взгляд с упорством принятого решения:
– Не большим, чем при любом другом занятии. Завтра же я могу уколоться об иглу и умереть от вспухшего пальца.
Вспомни, что произошло в Пенфосе! Или вам было бы легче, если бы меня похоронили вчера вместе с другими?
– Может быть, но это еще не причина, чтобы уменьшать свои шансы на жизнь из-за идиотской глупости! Этель рассказала тебе о том, как она попала в Бристоль? – грубо добавил он. – О том, как ее чуть не сожгли в доме за колдовство? О том, как она пробиралась в полночь через лагерь и город? О ворах и всяких отщепенцах, для которых молодая женщина является легкой добычей? Господи Страдающий, да я бы не привез тебя в Бристоль, чтобы увидеть, как ты кончаешь жизнь в вонючем проулке, чтобы твое тело выловили из реки!
Рыцарь схватил ее за плечи.
– Но зачем ты привез меня сюда? – резко проговорила Кэтрин. – Чтобы я сидела с другими женщинами графини, пока скука и мелочность не заставят меня выброситься из окна? Если бы я знала, что ты собираешься превратить меня в рабыню, я бы лучше осталась среди остывающего пепла!