дущему названию ГУЛАГ.
– Ты можешь подобрать мне надежного человека? – спросил Цвигун у Каторгина после короткого изложения ситуации в таможне.
Спустя неделю Каторгин прислал Цвигуну личные дела трех начальников сибирских лагерей, известных всему уголовному миру под кличками Бешеных. Причем в каждой из этих папок лежали рапорты инспекционной службы ГУИТУ, которые характеризовали кандидатов – двух мужчин и одну женщину – как совершенно неподкупных.
Изучая их личные дела, Цвигун с первой же минуты остановил свой выбор на женщине. Будучи сам мужчиной в полном расцвете сил, он понимал, что абсолютно неподкупных мужчин в природе не бывает. А что касается женщин, то черт их знает. Начальница Салехардского женского лагеря номер ЯЩ/527 майор Седа Рагимовна Ашидова – татарка, 42 года, холостая и член КПСС – была награждена двумя медалями «За трудовую доблесть», семью Почетными грамотами «За образцовую службу», тремя Кубками за первое место в социалистическом соревновании исправительно-трудовых учреждений Сибири и именным пистолетом системы «Макаров», подписанным ей лично министром МВД СССР генералом Щелоковым. А у зечек – кличками Стерва, Фашистка и Бешеная. Поэтому Цвигун решил, что лучшей кандидатуры для противостояния сионистским искусителям и придумать невозможно.
Были ли у Цвигуна какие-то личные планы насчет Седы Ашидовой в тот момент, когда он рассматривал ее черно-белую, 6x8 фотографию, или не было никаких намерений – этого никто не знает. Доподлинно известно только, что жену свою, обычно посвященную во все его служебные дела, он на этот раз не поставил в известность ни о переводе майора Ашидовой из системы МВД в систему таможенных войск КГБ, ни о выделении ей в Москве двухкомнатной квартиры за счет жилой площади, освобожденной лицами, выехавшими на постоянное жительство в государство Израиль.
И Седа Ашидова оправдала возложенные на нее надежды. В первую же неделю исполнения обязанностей начальника таможни в ее кабинете скончался от инфаркта подпольный бакинский миллионер Гутман, во вторую – потомственный саратовский дантист Розенцвейг. У обоих были обнаружены в карманах ювелирные изделия стоимостью от трех до пяти тысяч рублей и конверты с деньгами на сумму в 10 000 рублей. А вскрытие и тщательная проверка их багажа, задержанного в таможне, показали, что в числе запрещенных к вывозу предметов там были старинные персидские ковры ручной работы, музейная золотая и серебряная посуда, а также золотые «червонцы» и бриллианты, спрятанные в предметы домашнего обихода.
Третья неделя пребывания Ашидовой в таможне принесла четыре инфаркта, три обморока и попытку выброситься из окна ее кабинета.
А когда слухи о неподкупности майора Ашидовой расползлись по эмигрантским кругам и поток посетителей в кабинет с матово-стеклянной дверью пресекся, Седа спустилась в общий зал досмотра багажа и быстро навела там такой же образцово-тюремный порядок – глухой бетонной стеной немедленно отделила инспекторов и упаковщиков от владельцев багажа и стала сама следить затем, чтобы не допускать никаких контактов между ними.
Маленькая, узкоглазая, кривоногая, в хромовых сапожках и с мелкой оспинкой на круглом лице, майор Ашидова прохаживалась меж огромных багажных ящиков, постукивая себя стеком по голенищу сапога, и зорко, как ястреб, следила за малейшим подозрительным движением как своих сотрудников, так и клиентов, отправляющих багаж.
– Назад! Что это вы передали? Идите сюда! Покажите! Откройте этот ящик! Не важно, что он уже проверен! Открывайте, я буду проверять!
Еще через неделю врачи близлежащей больницы имени Склифосовского уже знали, что каждый новый вызов «Скорой помощи» по адресу Комсомольская площадь, 1-А, наверняка означает очередной эмигрантский инфаркт в отчаянии от непробиваемости Седы Ашидовой.
И если раньше слава майора Ашидовой была узковедомственная, только среди зечек и уголовниц, то теперь Седа Ашидова стала всесоюзной знаменитостью – все деловые евреи от Киева до Владивостока и от Норильска до Душанбе знали, что ее пробить нельзя. И к трем записанным в личное дело Ашидовой кличкам прибавились еще три: Чингисхан, Сталин и Могила. Причем первые две ей дали сами ее подчиненные – инспекторы, лишившиеся своих мелких, но ежедневных взяток.
– Если ее нельзя купить, – рассуждали евреи, тормознувшие свой отъезд из-за непробиваемости Ашидовой, – то есть только два выхода. Или убить, или трахнуть.
Но хотя серьезные деньги, которыми обладали эти люди, давали, казалось бы, возможность реализовать и то и другое, на практике оба варианта оказались неосуществимыми. Первый – потому, что слишком явным был бы мотив убийства: кому Седа мешала, те ее и убрали. Репрессии обратились бы против всех евреев, а лучшие ищейки МУРа были бы брошены на поиски конкретных убийц. И нашли бы они этих истинных убийц или нет – не важно, несколько евреев все равно получили бы «вышку». Таким образом, первый вариант был отвергнут с самого начала.
Что касается варианта трахнуть, то тут за дело брались как любители, так и профессионалы. К любителям следует отнести тех, кто ради своих собственных золотых побрякушек, спрятанных в мясорубке или в утюге, готов был закрыть глаза на сталинские оспинки и кривые ноги майора Ашидовой и осчастливить ее своим бурным еврейским темпераментом. А к профессионалам относились нанятые группой крутых евреев четверо известных московских жуиров разного возраста, один из которых был тенором из театра «Ромэн», второй – довольно известным, но спивающимся русским киноактером, третий – эстрадным конферансье с армяно-французской внешностью, а четвертый – чистым альфонсом, выдающим себя за знаменитого грузинского художника.
Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашения в театр «Ромэн», ни на эстрадный концерт Аркадия Райкина, ни даже на премьеру «Сладкой жизни» Феллини в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря грузина.
Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «Ну ее на…»
Но ехать-то надо!
Десятки людей – и каких людей! – уже имея на руках заветные разрешения из ОВИРа, вместо того чтобы уже-таки заняться бизнесом в Тель-Авиве, или гулять по чистым улицам Вены, или загорать на солнечных итальянских пляжах Остии и Ладисполя, были ради отсрочки отъезда вынуждены лежать в советских больницах с фиктивными воспалениями легких, липовыми микро- и макроинсультами, самопальной желтухой и поддельной кровью в моче. И главное, без всякой надежды на выздоровление!
Майор Седа Ашидова, маленькая, весом в сорок пять килограммов татарка, или, как образно выражались некоторые заинтересованные лица, «п…а с погонами», вдруг сделала то, что не смогли сделать самые злостные ястребы в Политбюро КПСС, – осадила эмиграцию. Не остановила, конечно, нет, но, закупорив московскую грузовую таможню, резко снизила количество выезжающих.
Безусловно, чуть не с самого начала кем-то было высказано подозрение, что, поскольку Седа была начальницей женского лагеря, то она скорей всего лесбиянка. И к Седе на пробу были подосланы несколько баб самого разного калибра и профиля. Но и эту породу женщин Седа в силу своей прежней должности распознала с первого взгляда и выставила из своего кабинета с выражениями еще более звучными, чем при общении с мужчинами.
И тогда догадались: «Седа – целка!»
И стон пошел по кругам еврейской эмиграции.
– Слушайте, что может быть страшней девственницы – майора КГБ? – причитали одни.
– Чтоб у нее там не только засохло, чтоб у нее там кол вырос! – говорили другие.
Но что бы и кто бы ни говорил – это не имело никакого практического значения.
Седа Ашидова на посту начальника московской городской таможни стала не только костью в горле еврейской эмиграции.
Она стала национальным вызовом.
Или еще одним испытанием, которое Бог послал всем евреям России.
Но так же щедро, как Он посылает нам испытания, так, надо отдать Ему должное, Он порой дарует и избавления от них.
На этот раз избавление ввалилось в кабинет Седы шумной толпой лилипутов из единственного в Европе профессионального театра лилипутов «Мечта», состоявшего на балансе Московской филармонии. Будучи людьми наглыми и беспардонными (и превосходящими в этом и евреев, и цыган, вмеcте взятых), лилипуты вломились в кабинет Седы не только не постучав, но даже не поздоровавшись. И немедленно устроили дикий тарарам и представление:
– Не пускай его!
– Останови его!
– Сделай что-нибудь, чтобы он не уехал!…
Одна лилипутка, удивительно похожая на диснеевскую Белоснежку, взобралась на письменный стол Седы и, скрестив свои ножки в мини-юбке, зашептала Седе на ухо:
– Я подложила ему в багаж бриллианты. В коробку с зубным порошком. Конечно, не настоящие, но ты можешь сказать, что настоящие, и задержать его за провоз контрабанды. Ну пожалуйста! Что тебе стоит! Мы же погибнем без него!…
А в это время кто-то из лилипутов играл на скрипке что-то щемяще-жалостливое, еще кто-то ходил на руках по подоконнику и кричал: «Если он уедет, я свалюсь за окно!» – а трое плачущих пигмеев бесцеремонно уселись в углу кабинета прямо на пол, открыли бутылку вина «Кахетинское» и, размазывая слезы по щекам, стали пить по очереди прямо из горлышка.
Седа растерялась. Впервые в жизни она имела дело с людьми, которые были не выше ее ростом, а почти в два раза ниже. И к тому же эти полудети не просили ее пропустить чей-то багаж, а наоборот, просили задержать…