Да, все было ясно и просто Иосифу в его молодые годы в отношениях с этими русами. Когда русские князья набегами врывались в его земли, чтобы жечь, грабить, насильничать и пленять его подданных славян, булгар и печенегов, он воевал с ними, опустошал их города, брал с них большую дань, а молодых русов – мужчин, женщин и детей – уводил в плен и по дорогой цене продавал в рабство в Армению, в Иран, в Персию и даже в Константинополь. Потому что только язык меча понимает держащий меч, и только Сила управляет мужчинами-язычниками, как Трепет управляет женщинами, а Мудрость управляет миром.
Но если говорить с полной честностью, то нельзя отрицать и того, что никакие войны – ни с венграми, ни с уральскими гузами, ни с абхазами или с турками – не привлекали и не возбуждали Царя Иосифа так, как войны с русами. Хотя к самой-то войне с ними он относился только как к разминке перед главной охотой, как к тому, что купцы, приходящие с севера, называют закуска. А главным блюдом и его главной, царской добычей было во время этих походов совсем не золото и меха, и не мед, и не тысячи молодых рабов, а тот особый тип юных женщин, который невозможно обрисовать простым словом красавица. Да, конечно, они были красивы, и даже больше того – они были прекрасны и лицом и телом. Не зря же с самого детства они носят на каждой груди по маленькой круглой золотой, серебряной или – если уж их родители совсем бедны – деревянной накладной коробочке. Эти коробочки не допускают роста груди, а удерживают их в малом и приятном для глаза и рук размере. А уж если девушка обучена с детства следить за своей грудью, то она следит и за красотой всего своего тела и лица. Но помимо этой внешней красоты лица и тела, тонких волос, золотых, как пчелиный мед, и глаз, синих, как северные озера, и высокой шеи в зелени бус, и белых лебединых рук в серебряных браслетах – помимо всей этой красоты, искал Иосиф среди пленных русских красавиц еще что-то, невозможное высказать словами. Искал – и находил. И всякий раз, когда его взгляд натыкался наконец на ту, которая заставляла замереть его охотничье сердце, он обнаруживал, что и эта, новая, роднится со всеми его предыдущими русскими наложницами одним непременным качеством.
Это всегда были юные женщины с вытянутым станом, бездонными синими глазами, удлиненным лицом, тонкой прозрачной кожей и прямым взглядом. Казалось, что ничто не отличает эту новую находку от других пленниц, но Иосифу было достаточно именно этого ее прямого взгляда, чтобы среди сотен женских лиц выделить и опознать ту, иметь которую было для него тайным, навязчивым и почти маниакальным вожделением с момента выхода из его крепости в Итиле. И когда это случалось, когда он – наконец! – натыкался глазами на эту единственную – желанную, все замирало в нем – пульс, мысли, дыхание. И какой-то неизвестный и непереводимый на слова способ внеречевого общения возникал между ним, Царем, и этой русской дивой, возникал сразу, в тот первый момент, когда глаза их встречались. И – Царь огромного государства, Каган и Владыка просвещенных иудеев, хазар, мусульман и диких идолопоклонников, сын Авраама и потомок иудейских царей, которые были осью и корнем всех народов со дней Адама и Евы, – Иосиф Тограмский даже затылком чувствовал в этот миг, как эта дива, вглядываясь в него, постигает его своими глазами, синими и бездонными, как северные озера. Никто, даже хакан-бек, самый первый заместитель Царя, не имел права смотреть ему в глаза, а эта дива не опускала перед ним своих дерзких и хладных очей. И Царь собирал всю свою волю, чтобы тоже проникнуть в глаза и душу этого грациозного и нежного зверя, застывшего на высоких и тонких ногах. И ему казалось, что – да, там, за влажной синей роговицей этих сливоподобных глаз, он ощущает нечто широкое, темное, теплое и густое, как кровь, и оно, это нечто, только ждет его знака, чтобы вобрать его в себя и растворить в своем лоне. Этот внеречевой обмен взглядами-стрелами длился недолго, но Царь ощущал его как удар клинка. А затем его сердце спохватывалось и швыряло по ослабевшим царским венам такое количество жаркой крови, что желание немедленно иметь эту русскую красоту пронизывало Иосифу не только низ живота, пах, гениталии и ноги, но даже волосы на груди. Все в нем вздымалось и вставало, как всадник в стременах и как шерсть на звере, узревшем добычу, и он даже готов был уподобиться русским купцам, которые сочетаются со своими красавицами прилюдно, если вожделение входит в их члены.
Но конечно, Иосиф не позволял себе такого прелюбодеяния, он был Царь и умел ждать своего ночного часа. А ночью…
Ночью, в своем шатре, при свете золотых светильников, на китайских шелках, армянских коврах и византийской парче убеждался Иосиф, что не ошибся в выборе. Новая русская наложница была сильна и бездонна не только своими дерзкими скифскими глазами, но и своей «фарджой», мощной, как мышцы питона, и нежной, как звуки русской лютни…
Да, все было ясно и просто Иосифу в его молодые годы в отношениях с этими русами. Потому что тогда этими русами правили мужчины, с которыми можно и нужно было воевать по правилам мужских войн. Но затем случилась беда: владыкой русов стал не мужчина, а прекраснолицая Ольга, богатырка и княжна. Конечно, на набеги ее дружин Иосиф тоже отвечал мечом, но только удары этого меча уже не отличались такой, как прежде, разрушительной силой, а отряды Иосифа не достигали главной крепости Ольги – города Киева. Не признаваясь себе, Иосиф щадил прекраснолицую Ольгу и тайно мечтал о мире с ней и о личной встрече. И всякий раз, когда выпадал тому удобный случай, он давал ей понять о своих дружеских чувствах и мирных стремлениях. И даже когда донесли ему доносчики, что Ольга вышла из своей столицы и ушла походом на север покорять дикие племена на реках Мете и Луге, Иосиф воздержался от похода на Русь, хотя и хакан-бек, и кундур-хакан, заместителъ хакан-бека, и даже джав-шыгыр, заместитель кундур-хакана, просили его, валяясь в ногах его, ударить по русам большим войском, сжечь их крепости все до одной и разрушить их столицу, чтобы вновь, как при предках Иосифа, покорить этих дерзких русов власти Хазарского кагана. И видел тогда Иосиф правоту этих советов, но ведь и Ольга не могла не понимать великодушия Иосифа, который не пересек в тот год даже границы Ольгиного княжества.
Мира искал тогда Иосиф с русской княжной, мира и личной встречи. Потому что крепкий союз с Киевом мог быть на пользу и Ольге, и Иосифу, и русам, и хазарам, он учредил бы мир и процветание на гигантской территории от Белого северного моря до Черного моря и Каспия. И повели бы они – Иосиф и Ольга – повели бы они историю своих народов по пути просвещения и мудрости. Но не зря говорят, что вероломство – обычное дело среди русов, а женскому вероломству и вообще нет предела среди всех народов. Обложив северные племена большой данью, Ольга так укрепилась, что, презрев Иосифа, отправилась в Константинополь и приняла там крещенье, закрепив тем свой союз с Византией против Хазарского Царя. Но и даже тогда, когда была Ольга в Константинополе и блистала там своей красотой на приеме у византийского императора Константина Багрянородного, – даже тогда не ударил Иосиф по Руси. Еще не поздно было, еще можно было исправить этим ударом предыдущую ошибку перемирия, но и снова воздержался Иосиф от набега на Русь.
Что стремяжило его дерзость и силу? Что притупило остроту его мысли и точность расчета? Что ослабило его мудрость и отвергло от него покровительство еврейского Бога?
Только сам Иосиф да евнухи его русских наложниц знали точный ответ на этот вопрос.
Но евнухи умеют молчать и не оставляют истории своих отчетов и дневников. А Иосиф…
В этот год – 4725 год по еврейскому календарю, 355 год по мусульманскому и 965 год по христианскому – Иосиф решил исправить обе свои предыдущие ошибки. Уже нет в живых прекраснолицей Ольги, уже ушла она в сады своих родителей – ушла, так и не ответив на мирные знаки Хазарского Царя, а наоборот, воспитав и оставив киевским князем сына своего Святослава, который еще воинственней и злее в битвах, чем мать его. Уже трижды нападал этот Святослав на подданных Иосифу славян. Но теперь Иосиф не пощадит и отрока. Сила, Трепет и Мудрость правят миром, и гулом гудит земля под копытами его войска, идущего на северо-запад. Двенадцать тысяч конных воинов в крепких латах сидят в кожаных седлах на сильных боевых конях. И еще десять тысяч воинов возьмет Иосиф у буртасов, и столько же – у булгар, и у славян, и даже у печенегов. И не будет пощады ни русскому князю, ни жене его, ни отроку его, ни рабу его. Ни дому его, ни деревне его, ни граду…
Но что это за шум позади Иосифа? Что за трепет в войске его, идущем длинным обозом? И кто это скачет к нему чрез колонну?
Иосиф остановил коня и повернул его к этому вестнику. Он узнал его, это был кундур-хакан, заместитель хакан-бека, оставленный в Итиле управлять городом и защищать его от персов и турок, периодически набегающих с юга, от Дербента и Бешбармака. И когда узнал Иосиф в этом всаднике заместителя своего заместителя, то холодные руки страха охватили его сердце мощным объятием молодого питона. И крепкое копье ужаса вошло в его ребра, как входит рог дикого носорога в тело овцы.
То, что кундур-хакан, презрев вековой обычай, оставил город и, минуя даже хакан-бека, сам подскакал к Царю на расстояние дерзкой близости и прямо с крупа коня своего упал под копыта царского скакуна, – все это только подтвердило самые худшие страхи Иосифа.
– Говори! – тихо приказал он хакан-беку.
– Русы! Русы сожгли Итиль! – выкрикнул кундур-хакан, не поднимая головы от пыльной дороги и свежего лошадиного помета. – Печенеги пропустили русов по Большой реке, и они сожгли Итиль! Все погибло, все царство погибло, о великий Каган! Бог Израиля оставил нас!
– Говори еще! – снова нетерпеливо приказал Иосиф.
Они пришли на боевых ладьях, ночью, когда твое войско спало, о Царь. Их тысячи тысяч! Они многочисленны, как песок, молоды, как молодые волки, и не знают пощады ни к мужу, ни к жене его, ни к детям нашим… – быстро заговорил кундур-хакан, глотая пыль. – Они разграбили все, что принадлежало людям хазарским, булгарским и буртасским на реке и вокруг нее. Они убили всех, кого застали спящим и живым, а кто сумел спастись, убежал и уплыл по морю в сторону армян. Пало Царство твое, о Царь царей…