Странно...
Гольцов медленно двигался между столиками. Вежливо улыбался. Кивком отвечал на приветствия. Пожимал чьи-то руки. Отвечал на дежурные вопросы: про то, как у него дела и где он так долго пропадал. Целовал женщинам тонкие ухоженные пальчики. И все искал глазами Марту. В зале царил полумрак, и рассмотреть дальний столик у эстрады было не так легко. Но он чувствовал каждым нервом, что она здесь.
Где-то... Где-то за чьими-то плечами и спинами сидит сейчас его Марта.
Его ли? Нет, не так. Хочет ли он, чтобы она все еще считалась его женщиной?
Гольцов не знал, вот в чем беда! Не знал, чего именно ждет и чего именно хочет от этой встречи. И волновался, и злился, и Лия с ее несчастьями из головы не выходила.
Заявилась к нему пару часов назад, уже умытой и причесанной, и говорила долго и сумбурно. Что-то про деньги, которых у нее нет. Что-то про собственное сердце, осколки которого ей уже ни за что не собрать. И еще про то, что непременно поможет ему – Гольцову. Только пускай он ее не оставляет одну. А ему и жалко ее, и отойти на шаг хочется.
Это же проблемы! Проблемы, огромные причем. Масштабы которых, как у айсберга, не определить даже навскидку. И отступать вроде уже поздновато, раз пообещал. И браться за все это голыми руками, так вот сразу, было страшно. Не навредить бы...
Марту он увидел раньше, чем она его. Увидел и тут же сбился с шага, едва не споткнувшись. Надо же, и не думал, что, увидев ее, так растревожится.
А растревожиться было от чего.
Она была мало сказать подавленна. Она была просто убита горем. Будто надломилось в ней что-то основное, сломалось, превратилось в прах и воспоминание.
Нет, шика в ней по-прежнему было на троих. И красота никуда не подевалась. И волосы все той же сияющей волной ниспадали по спине. Но вот взгляд... Взгляда как будто не было. Была пустота. Гольцова даже мороз пробрал от того, какими отсутствующими и неживыми показались ему ее глаза.
– Привет, – тихо обронил он, останавливаясь в метре от столика.
Марта, вздрогнув, вскинула хорошенькое личико.
– Дима-аа... – прошептала она, часто заморгав. – Димочка мой... Господи! Как же я по тебе соскучилась...
Вскочи она сейчас из-за стола и наплюй на всех, кто исподволь за ними наблюдает, и повисни на нем, и зарыдай, кто знает, может, и простил бы он ее. И забыл бы все на свете обиды и зло. И глядишь, и сладилось бы. И вернуться бы все смогло: и любовь, и нежность, и доверие.
Но Марта из-за стола не встала. Просто смотрела на него все теми же потухшими глазами и повторяла без конца дребезжащим шепотом:
– Димочка мой... Как же я рада-то, господи... Как же я рада-то, что ты теперь со мной...
С подобным утверждением он мог бы поспорить. Ну, про то, что он теперь с ней. У него на данный момент других обязательств выше головы. Но Гольцов не стал торопиться.
– Я присяду с твоего позволения, – обронил он с излишней сухостью и, отодвинув стул с высокой резной спинкой, сел напротив Марты.
– Да, да, конечно, дорогой. Это же ты платишь за ужин. Мог бы и не спрашивать.
Это была прежняя Марта: колючая и бестактная. Даже глаза ожили, наполнившись ледяной влагой. Плакать собралась? Да на здоровье! Первый шок от встречи с ней прошел. Да и встретила она его совсем не так, как он боялся. Так что он немного успокоился и решил для начала поужинать. Со всеми своими и соседскими страхами и неприятностями, он совершенно позабыл про еду. И утренний кофе с бутербродом на теперешний час оставались единственной его трапезой.
– Давай закажем что-нибудь, – предложил он ей, раскрывая меню. – Выбирай... дорогая.
Сарказм его она тут же уловила и оценила по достоинству. Вспыхнула, уткнулась в меню и принялась заказывать самое дорогое, что в нем перечислялось. Гольцов не противился. Хочется девочке потешиться, пускай себе. Даже хорошо, что все с самого начала пошло именно так, а не иначе. Чтобы он стал тогда делать?..
– А ты хорошо выглядишь, дорогой, – произнесла Марта с холодком, не отрывая взгляда от него. Взгляда ледяного и оценивающего. – Костюм, сорочка, ботинки... Все по-прежнему стильное и самое дорогое. А я слышала, что ты вроде бы был на мели. Это что же, неправда, так?
Гольцову совершенно не хотелось вступать с ней в словесные пикировки. Ему очень нравился салат, что он заказал. Ароматом исходила баранья лопатка под винным соусом. Вино искрилось в бокале, напрашиваясь на то, чтобы его пригубили. И, чего уж лукавить, он от души наслаждался забытой обстановкой.
Мягкий приглушенный свет, скрадывающий грубость ярких красок и сгустившийся по углам причудливыми тенями. Негромкая музыка. Саксофонист был чудо, как хорош, и, главное, ненавязчив. Осторожное позвякивание столовых приборов, мелодичный звон хрусталя.
А он, оказывается, скучал без всего этого. Сам того не осознавая, скучал.
Что еще должно было случиться, чтобы он понял, как соскучился по настоящей жизни?! По ее трепету, суете, риску и опасности... Что, кроме приглашения бывшей невесты на ужин?
– Как дела, Марта? Как ты жила без меня все это время? И с кем жила? – вместо ответа спросил Гольцов, глянув на нее с пониманием и насмешкой.
– А то ты не знаешь! – фыркнула она зло и непримиримо, неповторимо грациозно заправив за левое ухо прядь белоснежных, будто облако, волос.
– Я не в курсе городских сплетен. – Гольцов вонзил нож в баранину. – Так с кем ты, Марта?
– Я?.. Хм-м... – Она думала неприлично долго, поводя оголенными точеными плечиками. – Я одна по-прежнему, дорогой. Я же была твоей невестой, если ты не забыл.
– Забыл.
Гольцову было не до политесов, баранину он съест гораздо раньше отведенного приличием времени. С десертом расправится и того быстрее. Заказывать что-то еще не хочется. Да и вести пустой светский разговор, переливая из пустого в порожнее, не прельщало. Наскучило уже через минуту. И уж если до конца быть честным: сколько сидел напротив Марты, столько сравнивал ее с Лией. Не нарочно, нет. Как-то само собой получалось.
Ну, молода Марта, да. Ну, хороша, слов нет, как хороша. Но и только! Ни жизни, ни огня, ни искренности. Ничего же не было, кроме лоска кукольного. Как вот тут было не вспомнить Пушкина: «Ты прекрасна – спору нет, но живет без всякой славы...» и так далее...
Живет ведь и в самом деле! Не среди лесов и дубравы, а в квартире напротив. Да, в квартире напротив живет женщина, которая казалась ему сейчас много желаннее и красивее его бывшей невесты. А главное, много искреннее. Надо же, даже сподличать была готова ради мальчишки, что когда-то ее предал. Вот это любовь! Это верность! Это чувства, что называется...
– И я, значит, тебе больше не нужна?! – холодный взгляд Марты затуманился слезами. – Совсем, совсем! И совсем меня не хочешь, Дима?! Дима! Как же так!!! Мы же так любили друг друга.
– Ты не ответила мне: с кем ты была это время, Марта! С кем и как была? Я хотел бы услышать это именно от тебя... К примеру, как ты искала встречи со мной, да не нашла. Как без конца звонила мне на мобильный, номер не сменился, кстати... Ты звонила, а я все время оказывался недоступен. Как день за днем подкарауливала меня у подъезда моей квартиры. Адрес тот же, представляешь! Забыть его ты не могла, выбирали квартиру мы с тобой вместе. Незадолго до того, как все произошло, выбирали. По твоей, между прочим, рекомендации... Ну! Марта! Ну же, дорогая! Ответь мне, расскажи, как все это происходило с тобой! День за днем. Час за часом. Как ты искала меня, расскажи! Почему за все это время мы с тобой самым невероятным образом ни разу не пересеклись. Прямо как две параллельные прямые... О каком еще желании речь, любовь моя? Никаких воспоминаний на нас двоих не осталось, Марта, милая. Никаких! Нас с тобой больше нет. Прими это, как факт, и только...
Он сделал это, ура! Не хотел поначалу ничего такого, никакого выяснения и сцен. Боялся, что голос изменит ему, что может сорваться на крик или начнет предательски подрагивать. А тут вдруг начал говорить, и получилось вполне пристойно. Даже, кажется, удалось улыбаться, перечисляя ее промахи.
Марта опешила. Такого поворота она не ожидала. Тоже, видимо, делала расчет на его истерику. А вышло все не так. Не пришлось ей его уговаривать и утешать. Выводить под руку из зала. Усаживать на заднее сиденье своей машины, Гольцов ее заметил на стоянке. И уговаривать, и утешать уже там, прижимаясь к нему молодым трепетным телом.
Не сработало, что называется...
Закусив губу, она исподлобья наблюдала за тем, как Гольцов расправляется с десертом. Хмурила брови и молчала. Думала...
Придумать, видимо, ничего не удалось, потому как, капризно изогнув пухлые губы, она протянула с холодком:
– Ну и что дальше, Гольцов?
– А ничего. – С мороженым было покончено, пора было просить счет. – Дальше ничего не будет, Марта.
– Но... – Она попыталась было вернуть на лицо прежнее выражение горестного участия и нежности, но не получилось, злобная гримаса все испортила. – Но мне-то что теперь делать?!
– А что пожелаешь! – Он с улыбкой развел руками над столом. – Выйди замуж, к примеру. Ты красивая, молодая.
– Ага! – фыркнула она сердито и потянулась к золотому портсигару, что дарил ей Гольцов когда-то на Рождество. – Красивая... Молодая... И без денег! Кому я нужна без денег, Гольцов?! Кому?! Все, что у меня осталось после моего папаши, перевернуться бы ему в гробу, так это бесполезный домище! Я его даже продать не смогу по достойной цене. Дешево – не хочется. Дорого – никто не берет.
Вот, вот! Что, собственно, и требовалось доказать! В этом была вся Марта. В телефонную трубку печалилась о смерти папы. Теперь же желала ему непонятно чего. Чем-то насолил ей старик. Чем-то серьезным. Но уж точно не тем, что его – Гольцова – не пустил в свое время, год назад, на порог. Что-то подсказывало ему, что Марта подобный удар судьбы перенесла стойко.
Что же такого сотворил ее покойный папа, раз единственная дочь шлет на его бедную покойную голову такие проклятия?..