После этого она позвонила Светке и договорилась о возврате долга. На похороны Филиппа Ивановича Лия занимала как раз у нее. Больше, как оказалось, взять денег было не у кого.
А как только закончила со Светкой, вдруг из ниоткуда объявился Мишаня. Именно из ниоткуда, поскольку она не могла разыскать его последнюю неделю, как ни старалась. Ни дома, ни на службе его телефон не отвечал. А через секретаршу Лия никогда с ним не связывалась, считая это великой пошлостью.
Сегодня Мишаня ей вроде как был и не нужен, а он тут как тут.
И как дела... И увидеться бы... И соскучился... И она еще, оказывается, совсем ничего не знает про его последнее разочарование. Какое именно из них? Как же ей не стыдно! Он с ней как с родным человеком, а она издевается. И вообще, он так устал, что готов плюнуть на все свои неотложные дела и приехать к ней прямо сейчас. Ей что же, придется готовить? Готовить ничего не нужно. Он все привезет с собой. А еще лучше, заберет ее и свозит куда-нибудь. Можно за город, поскольку погода исключительно прекрасная. Солнце, лес, свежий воздух, это как раз то, что им обоим сейчас нужно.
Когда Лия прервала его пространное вступление отказом, Мишаня замолчал. Молчал он непозволительно долго, сердито сопя в трубку. Потом прокашлялся, он всегда так делал, когда собирался отчитать ее за недостойное светской дамы поведение. Как то: лазание по подвалам в поисках беспризорников, к примеру, или преждевременный уход с важной для его бизнеса вечеринки.
И говорит ей после того, как сгреб все свои мысли и гнев в одну кучу:
– Ты?! Ты не хочешь видеть меня, дорогая?! Я правильно понял тебя?! Ты только что, мягко говоря, отослала меня с моим предложением куда подальше, так?!
– Нет, не так. – Лия нетерпеливо оглянулась на дверь, Гольцов в этот момент как раз вошел к ней в прихожую и загремел там чем-то. – Все не так, Мишаня! Просто мне...
– Некогда? Тебе?! Тебе некогда?! Ты это хочешь сказать?! – взвизгнул ее бывший муж истерично, перебив ее. – Чем, позволь узнать, ты собираешься заниматься? Чем? Ты же не работаешь!
Это всегда было главнейшим аргументом в его доводах.
Если она не работает, значит, у нее всегда должно быть время на него. Всегда! В конце концов, он платит ей и за это тоже!
– У меня проблемы, дорогой, – промямлила Лия, отмечая мимоходом, каким кислым сделалось у Димки лицо при этом ее «дорогой».
– Какие? Какие у тебя могут быть проблемы? – не снижая оборотов, продолжал бесноваться Мишаня. – Что может быть важнее нас с тобой?!
Ну что, начать говорить ему сейчас, что никаких нас с тобой не существует в природе, и уже, между прочим, давно? Так это еще полчаса плача и стенаний. А времени, судя по недовольству Гольцова, совсем нет. Его и правда же нет.
Кто знает, в какой стороне это Гагарино? Может, до него часа четыре езды, или все пять! На дворе сентябрь. Темнеет рано. Колеси потом по проселочным дорогам по ямам и колдобинам.
– Миша! Прекрати! – прикрикнула Лия, и тот неожиданно умолк. – Погиб Филипп Иванович, ты понял! Страшно, неожиданно погиб. Он был мне дорог, между прочим! У меня не было денег. Я разыскивала тебя. Ты был мне так нужен. А тебя нигде нет, черт возьми! Пришлось занимать деньги у знакомых. И носиться с подготовкой похорон в полном одиночестве.
– Извини, – вставил он все еще обиженным тоном, но много тише. – Но ведь похоронила же... Кстати, а с чего это у тебя нет денег? Я что, тебе мало даю?
– Даешь ты достаточно, но что-то случилось в банке. И целых две недели мой счет был заблокирован. То ли вирус там у них, то ли еще что... Но это сейчас и не важно уже.
Лия перевела дух и умоляюще глянула в потемневшие от злости Димкины глаза.
Злился тот страшно. Губы дул, как ребенок. Подбоченился и минут десять смотрел перед собой, почти не моргая. А потом принялся в циферблат своих часов указательным пальцем сердито тыкать, и глаза при этом закатывать.
Ну а что она могла поделать? От Мишани просто так не отмахнуться. Бывший муж, как-никак. Она от него ушла и теперь перед ним вся виноватая, не он же.
– Ты извини, Мишаня. Но мне и правда некогда, – закончила Лия, когда тот, немного остыв, снова начал настаивать на встрече.
– Что? Еще кто-то оказался неохваченным твоей опекой? – съязвил тот совсем невежливо.
– Именно!
– Кто же? Уж не сосед ли твой? Слышал, ты его в люди выводить стала. Или мне соврали? Ты учти, милочка, я...
Начинается! Если начать развивать еще и эту тему, это еще час времени. Неизвестно еще, чем все это закончится.
– Михаил! Дело не в Гольцове. Дело в Саньке, понимаешь!
Вот с кем не хотела бы она никогда говорить про Саньку, так это с Мишаней. Эти двое друг друга не просто презирали. Они друг друга почти ненавидели. И если у старшего еще хватало ума сдерживаться хоть как-то. То младший на эмоции был щедрее. Короче, козлом он именовал Мишаню в дни особого душевного к нему расположения.
– Ах, во-он в чем дело! – протянул ее бывший, обиженный муж насмешливо. – Этот твой малолетний уголовник! Тот самый, из-за которого ты меня и оставила. Так, кажется?
– Ты прекрасно знаешь, что это не так.
Это и в самом деле было не так. Эти двое не знали друг о друге до самого последнего момента.
А узнав... Но это уже другая история. Длинная, печальная, а местами и очень неприятная.
– Как же не так?! Как же не так?! – снова взвился Мишаня. – Если сейчас ты как раз именно это и делаешь!
– Что я делаю? – Лия устало привалилась к стенке, уткнувшись лбом Гольцову в плечо, глянула на него с виноватой улыбкой и беззвучно одними губами извинилась.
– Ты же сейчас из-за него как раз мне и отказываешь! Разве не так?!
Господи, Мишаню так распирало, что могло показаться, будто он радуется представившейся возможности обвинить ее во всех смертных грехах.
– Миша. Ты меня извини, но, кажется, в мою дверь звонят. Это не ты, случайно?
Вот тут она испугалась по-настоящему. Нет, нет, не того, что будто бы в дверь позвонили. Это она ему солгала. Испугалась того, что Мишаня сейчас мог быть на подступах к ее дому. Он же имел привычку звонить ей из лифта, например.
– Это не я! Я сейчас еще в кровати! – соврал он ей в отместку, знал же, что она знает про его привычку не залеживаться, как проснется. – Итак, встречи сегодня не будет, я правильно понял?
– Извини! – Лия не знала, что делать и что говорить, чтобы сгладить ситуацию.
С одного конца провода ее мучил бывший супруг, рассерженный ее неожиданным отказом.
С другой...
С другой молчаливо сердился Гольцов. Гольцов, который за одну ночь стал ей роднее и ближе, чем Мишаня за все время супружества.
– Ладно... – с заметной угрозой в голосе обронил Мишаня. – Поговорим, когда ты вернешься. Я буду ждать тебя, дорогая! Буду ждать у тебя дома, учти это.
– Черт!
Лия положила трубку на аппарат и задумчиво закусила губу.
Она совершенно забыла, что Мишаня распоряжается ее жилплощадью, как своей собственной. Вылетело из головы, и все тут. И ключ у него имелся, и свободный доступ, не преграждаемый, допустим, ее обнаружившейся вдруг личной жизнью. Он просто и думать не мог, и предположить, что у нее может быть какая-то личная жизнь. Это у нее-то!
Что же будет, когда он узнает о Гольцове?
– Все будет хорошо, не печалься, – шепнул ей Димка на ухо уже в лифте. Поцеловал в шею, в ту самую родинку, которую так долго когда-то рассматривал, и снова пообещал: – Я все устрою, Лия. Все будет хорошо. Нам вот только с тобой мерзавцев всех призвать к ответу, по местам расставить, и тогда уже начнем свой быт налаживать.
– Черт! Я даже за этим его нытьем забыла у него спросить, на самом ли деле звонил ему Санька или нет?
Мишаня смолчал, никак не упомянув о звонке. Забыть он бы точно не смог, поскольку с Санькой их связывала устойчивая не проходящая неприязнь, граничащая с ненавистью. Даже если бы и забыл, непременно вспомнил бы, они же говорили как раз о Саньке. А он не упомянул. Наверное, все же Санька соврал ей о звонке. Тогда как он мог узнать адрес ее дачи? Как? Она никогда не рассказывала ему, в каком направлении ездит за теми чудесными яблоками, которыми потом начиняет пироги...
Глава 15
Гагаринский детский дом-интернат со стороны походил на казарменное поселение.
Три деревянных спальных корпуса с давно некрашенными стенами стояли буквой «п» по отношению друг к другу посреди продуваемого всеми ветрами поля. Чуть дальше, ближе к опушке, засаженной березняком, располагался кирпичный административный корпус с яркой вывеской «Школа». Вся территория была огорожена двухметровым частоколом и венчалась высоченными воротами с небольшой калиткой, запертой на замок.
– Нас сюда никто не пустит, – озадачился Гольцов, подергав за ручку калитки и легонько постучав в нее.
– Почему? Почему это они нас не пустят?!
Лия, если честно, пришла в ужас, рассмотрев с дороги место, где до недавнего времени содержался ее Санька. Именно содержался, а не жил, поскольку жить в таком месте невозможно. Один вид дощатых спальных корпусов чего стоил. Прибавить к этому полностью вытоптанную, лишенную какой бы то ни было растительности, территорию. Отсутствие занавесок на окнах. Уныло блуждающих между строениями воспитанников. И несколько собачьих будок по всему периметру с беснующимися овчарками на цепях.
– Здесь только вышки не хватает с автоматчиком, – сами собой горестно сложились ее губы скобочкой. – И еще проволоки колючей. Ты видел, во что они одеты все, Дим?!
– Да видел. Думаешь, в других подобных учреждениях лучше?
Лучше! Много лучше! Уж ей ли не знать. Она столько лет возилась с ребятней, расселяя их, распределяя, устраивая. Приходилось много ездить и с инспекциями. Проверять, обыскивать даже, и еду пробовать из общего котла.
Нигде ей не встретилось такого ужасного места. Даже колония для малолеток на нее такого уныния не навеяла. Хотя там и бегала по стадиону однотипно стриженая ребятня в однотипных черных робах.