– Мы зайдем? – спросила Лия, тогда как Гольцов уже скрылся за дверью строения.
– Да не хотелось бы... – замялся тот с заискивающей улыбкой. – Зловоние там, смрад.
– Это с чего же? – Глаза у нее полезли наверх. – Это же не хоспис, это же детское учреждение! С чего же там быть зловонию?
– Так гадят! Гадят под себя, сволочи! – пожаловался тот.
– Да?! А почему?! Больных много?! – Еще немного, и ее точно стошнит, в глазах уже потемнело настолько, что белый день вечером стал казаться.
– Есть больные, ага! – обрадовался Георгий Сергеевич внезапной подсказке. – Инвалиды же в основном. Денег государство жмет, не дает. Вот и крутимся как можем. Мне вон в день дорожки подметать приходится. Потом физкультуру вести. А вечером сторожить да за детьми еще приглядывать. Ох, дела твои тяжкие, господи!..
Он старательно кроил на лице скорбную гримасу, но выходило неубедительно. Да и не верила Лия ни одному его слову. Если и были лежачие, то не все. Несколько десятков пар детских глаз настороженно наблюдали сейчас из своих спален за их беседой. Лия за ними тоже осторожно наблюдала.
Дети были все коротко подстрижены и измождены настолько, что казались совершенно бесполыми. Все казалось серым: и лица, и одежда, и глаза. Серым, неумытым, грязным и помятым каким-то. Господи, она даже в колонии такого ужаса не видела. Да и нигде до сего времени. Бывали, конечно же, случаи и должностных преступлений, и воровства. Урезали рационы, экономили на игрушках, постельном белье, но чтобы так содержать детей в самом сердце России, так нищенски и убого...
Страшный сон! Страшный, беспробудный сон, из которого бедный Санька стремился исчезнуть, раствориться, убежать.
– Нас, собственно, интересуют не все ваши дети, – смалодушничала Лия, поняв, что ни за какие деньги не войдет в этот барак. – А всего лишь один. Мы спрашиваем. Вы отвечаете. И мы уезжаем. Идет?
– Кто такой? – выдохнул с явным облегчением Георгий Сергеевич и на радостях даже шапочку вновь натянул на грязные, цвета застарелой ржи, волосы. – Ответим! Чего же не ответить, коли наш! Чего же натворил? Кто такой?
Лия, прежде чем ответить ему, оглянулась вокруг себя, внезапно насторожившись от неприятного ощущения, заколовшего под коленками.
Все вроде было, как и прежде. Те же странные давно облупившиеся строения с грязными окнами без занавесок. Те же серые любопытные лица состарившихся без времени детей, облепивших подоконники. Все та же вытоптанная до асфальтного блеска земля. Будки собачьи по углам. Все вроде бы то же самое, но что-то незримо изменилось в один миг. Изменилось или затихло?
Лия не сразу поняла, почему замолчали собаки. Словно кто-то невидимый скомандовал им прекратить их лающую какофонию. А когда поняла, почувствовала настоящий ужас.
Почему они замолчали? Только что брехали так, что ей приходилось даже повышать голос, чтобы этот странный мужик ее услышал. А тут вдруг разом тишина.
– Почему? – Она подняла кверху указательный палец и снова оглянулась. – Почему стало так тихо?
– А что такое? – Георгий Сергеевич то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял.
– Собаки! Они замолчали! Почему?
– А-аа, собаки, ох и делов-то! – Он осклабил в радостной улыбке ровный ряд удивительно белых зубов. – Это Шалый их тихомирит.
– Шалый? А кто это? – Она сколько ни оглядывалась, никого во дворе не видела.
– Да цыган тут один. Работает у нас.
– Давно?
– Да! Сколько помню себя, столько и работает. С собаками управляется. На кухне помогает, еще на скотобойне в соседней деревне подрабатывает. Иногда ребятам мясца перепадает от него. Добрый он. Любит их. Собаки опять же его слушаются.
У нее просто язык чесался спросить Георгия Сергеевича о наличии у Шалого кнута. Вовремя притормозила. Не за тем она сюда явилась. К тому же с трудом установившийся контакт нельзя было портить неожиданными вопросами. Она же здесь из-за Саньки, а не из-за Шалого...
– Шурка?! Сушков?! Ну, как же я этого поганца не знаю! Знаю, конечно же! Как не знать!
Георгий Сергеевич расплылся в радостной улыбке, что совершенно не вязалось с его нелестным замечанием в Санькин адрес. Почему поганец-то?..
– О-ох, и непутевая, буйная его башка! Красив зараза, как бог красив! Это малолеткой-то, а вырастет, что станет? У нас тут даже одна воспитательница из-за него чуть не уволилась. Молоденькая такая, после техникума, прямо почти влюбилась в него, сил нету. То пирожок ему сунет. То котлетку из дома привезет. А один раз чего удумала... Торт ему к дню рождения приволокла. Заведующая ее чуть за косы не оттаскала за такое-то непедагогическое дело. Вовремя опомнилась девчонка, а то прям беда. Сейчас сторонится его, как же... – Георгий Сергеевич в который раз улыбнулся и глянул на Лию по-доброму, без прежней настороженности. – Он неплохой мальчишка-то, гражданочка. Не злой и не жадный совсем. Последнее отдаст... Дурной какой-то просто, до дому непривыкший. Вечно в бегах. Все бы ему гонять да гонять.
– И от вас убегает? – спросила она, невольно проникаясь симпатией к этому мужику, который считал ее Саньку неплохим мальчишкой.
– А то как же! Уж сколько раз бегал. То на день, то на два. Правда, всегда возвращался. Заведующая поначалу его наказывала. Потом перестала. Сколько можно?.. Сейчас вон опять в бегах. Уж прилично нету его. А вы?.. – Тут до него начало наконец доходить, что неурочный визит милицейской дамы может иметь под собой нехороший подтекст, и Георгий Сергеевич моментально опечалился. – Натворил все же таки что-то поросенок?! Так ведь?
Любому другому она бы ни за что не рассказала, в чем и за что обвиняют ее Саньку. Но Георгий Сергеевич так тепло отзывался о нем, что она, вопреки собственным правилам, поделилась с ним своей бедой.
– Да не может такого быть!!! – Это было первое, что выпалил сторож и физрук в одном лице, дослушав ее рассказ. – Ни за что не поверю! Чтобы Санька! И убил!!! Вот сныкать что-нибудь, это может. Тут врать не буду. Украсть может. И соврать еще, медом не корми. Но чтобы с бандой какой-то... Да еще на убийство пойти... Не-еет, гражданочка, тут ваши коллеги просто крайнего нашли. Ох, и беда! Ох, и беда!!! А ведь засудят его! Засудят, как пить дать! Заступы-то никакой, гражданочка... Кто же за сироту заступится?! Некому!..
Да, заступаться за Саньку точно было некому, кроме нее, конечно. Тишаков – тот уж точно не станет. Тот теперь дело парню шьет. И делает это весьма профессионально и с удовольствием. Интересно, как у них прошел следственный эксперимент? Лия пыталась разузнать, но тщетно. Тишаков после ее свидания с Санькой на контакт не шел.
– Послушайте, Георгий Сергеевич, – перебила Лия, с трудом сдерживаясь, чтобы не разреветься у него на плече. – Мне нужно знать о каждом его шаге, поминутно! Что делал, с кем говорил, когда исчез из интерната Сушков Александр Александрович. Все буквально, поминутно! Может быть, он ни при чем, понимаете! Может быть, его подставили, я не знаю. Или... Он просто оказался не в том месте, не в то время... Поможете?
Георгий Сергеевич глядел на нее теперь, широко раскрыв глаза от удивления. Представить себе инспектора по делам несовершеннолетних в роли адвоката ему, видимо, было весьма затруднительно. Он покрутил, прошептал что-то неслышное и снова полез в карман ватника за папиросами.
– Так сразу сказать я вам не могу, с кем он тут общался, – произнес он, пыхнув в ее сторону густым клубом сизого дыма. – Дружить вот точно ни с кем не дружил. А общаться... Они ведь все тут друг с другом общаются. Живут ведь вместе. Но он скрытный – Сушков. Улыбнется загадочно и отмолчится. А то такое выдаст, что учителя рот открывали. Меня учить тоже пытался, я его быстро отослал куда подальше с его жизненной философией. Умник тоже еще!..
– Итак, если я правильно понимаю, – перебила его Лия, все еще продолжая оглядываться от неприятного колющего ощущения в затылке. – Сушков ни с кем здесь не дружил, никому не поверял своих тайн и не делился планами. Так?
– Ну, да, так. – И тут вдруг ни с чего Георгий Сергеевич тоже насторожился. Пару раз глянул настороженно куда-то ей за спину и заторопился сразу. – Пора мне, гражданка. Работы полно. Листва словно очумела. То зеленая стояла, стояла, а теперь сыплется дождем. А вам... Вам тоже, думаю, пора. Где же спутник-то ваш? Как ушел в спальник, так и пропал.
Гольцов вышел на улицу минут десять спустя. По тому, как именно он оттуда вышел и с каким выражением ужаса на застывшем, будто маска, лице, Лия поняла, что правильно сделала, отказавшись от идеи посещения корпуса. Такого, наверное, не выдержали бы даже ее подготовленные нервы.
– Идем отсюда. – Он ухватил ее под руку и потащил к воротам, приговаривая треснувшим каким-то голосом: – Господи! Какой ужас, Лия!!! Какой это ужас!!! Это же наши дети... Хорошо, что ты не пошла туда! Очень хорошо... Готов поспорить, такого ты еще не видела...
Они выбрались с территории детского дома-интерната и быстро пошли вверх по грунтовой пыльной дороге туда, где они оставили машину Гольцова. Старенький «Фольц» уткнулся потрепанной мордой в заросли бузины, терпеливо дожидаясь их возвращения.
Лия быстро шла под руку с Гольцовым, то и дело оглядываясь на поселение осиротевших детей.
– Не смотри туда, не нужно, – попросил он вдруг и легонько сжал ее ладонь в своей.
Она послушалась, ускорив шаг. До машины оставалось еще метров пятьдесят, не больше.
Продуваемая насквозь березовая посадка, вдоль которой тянулась грунтовка, неприветливо встряхивала бронзовой листвой. Солнце без конца ныряло в пухлые облака, нагоняя на землю широкие полосы мятущихся теней. По воздуху привидением скользила липкая паутина. Пахло сухой травой, подпревающими листьями, за неделю успевшими устлать землю плотно и ровно, и холодным загородным запустением.
Именно этим, думала Лия, вышагивая рядом с Гольцовым, должно быть заполнено запустение: холодным сквозным ветром, неуютными шорохами и тревожным треском крыльев вспорхнувших птиц.