Если кто-то заезжает к нам в гости – это случается совсем редко, – я веду себя по-дурацки и говорю разный вздор. Так, как это было, когда пришел твой приятель, Андрей.
Я не боюсь только тебя. Я люблю тебя больше, чем ребенок любит родителей, и, оставаясь одна дома, изнываю от тоски.
И еще я очень люблю летать…
Три раза в неделю – по вечерам, уже в сумерки – ты выходишь со мной в сад и позволяешь мне раздеться: почему-то я не могу летать в одежде. Скинув все, что на мне, поднимаюсь вверх и кружу, кружу между деревьями, забыв о своей жизни в человеческом доме и даже о тебе. Но все-таки бессознательно, маленькой частичкой своего «я» ощущаю твой взгляд – он словно держит меня на привязи. И когда ты приказываешь спуститься, не могу не послушаться.
А в другое время мне не позволено выходить из дома.
Увидеть, как я летаю, некому. Мы живем за городом, и на работу ты уезжаешь на машине. Вокруг дома большой сад, а сад огражден забором. За забором, по правую сторону от дороги, начинается лес. С противоположной стороны – заброшенные огороды и пустующие дачи.
Здесь совсем тихо. Никто не ходит и не ездит.
Тем лучше. Ведь если бы к нам приезжало много людей, то кто-нибудь из них непременно сказал бы мне что-нибудь плохое, правда?
А вдвоем нам гораздо лучше. Никто не мешает нам любить друг друга, а мне – заниматься всем, что я так люблю… И летать, летать!
В возбуждении бегаю по комнате – от окна к двери, от двери к окну, – подпрыгиваю и, кажется, вот-вот полечу. Но я не могу взлететь к потолку. На мне одежда. А ты приказал мне не снимать одежды, когда тебя нет дома. Как жаль…
Звенит звонок. Это видеофон. Подбегаю к аппарату и по привычке отключаю экран, прежде чем нажать кнопку связи. Не хочу, чтобы меня видели посторонние, которые звонят. Я боюсь этого, как будто я – чудовище, как будто у меня изо рта растут уши, а на лбу – второй нос.
Женский голос:
– Макс, это ты? Если нет, то позовите его, пожалуйста.
Мелодичный, спокойно-уверенный, даже слегка иронический голос.
– Он еще на работе, – с трудом выдавливаю из себя я.
– А ты… его кукла, да? – Она чуть-чуть подчеркивает это слово: «кукла».
Молчу секунд десять.
– Кто это спрашивает?
– Его знакомая.
Короткие гудки.
У нее голубые глаза. Я почему-то в этом уверена. У нее прозрачные, сияющие, распахнутые, как окна в небо, глаза.
Я замечаю, что по-прежнему стою у видеофона и до боли стискиваю руки.
У меня глаза бесцветно-серые, невыразительные. Твои глаза – темно-карие, блестящие, пристальный взгляд их обжигает. Я пытаюсь сравнить себя, какой бываю в зеркале, с твоей внешностью – и с ней… звонившей по видеофону… какой она мне представляется. Но о ней знаю только, что у нее голубые глаза (откуда знаю?), а о тебе…
Темно-карие глаза. Умное, волевое лицо. Сильные руки. Широкая грудь, к которой так легко прижиматься, прячась от невзгод… И это все. Я не могу представить тебя целиком.
Я не знаю, какой ты.
Я не знаю, не знаю, не знаю!
Вбегаю в свою комнату и, захлебываясь в плаче, падаю на кровать…
– Познакомимся? – Она смотрит на меня, улыбаясь. Большущие, как у куклы, и по-кукольному невинные, ярко-лазурные глаза.
Я отступаю на шаг и прячу руки за спиной.
Она оглядывается на тебя:
– Нехорошо.
Ты сидишь, непринужденно раскинувшись на диване, и тоже улыбаешься – такой знакомой многозначительной улыбкой. В ответ гостье киваешь и сочувственно прищелкиваешь языком.
– Как, по-твоему, может быть, стоит ее наказать? – спрашиваешь ты.
– Я тоже так думаю. Но после, – отвечает она.
Ты бросил на меня взгляд, от которого захотелось куда-нибудь спрятаться.
– Садись вон туда, в угол, – слова прозвучали холодно, это приказ.
В углу стоял стул, и я сама не заметила, как очутилась сидящей на этом стуле. Было стыдно до дрожи, словно меня уже сейчас наказывают.
Гостья пересела на диван. Ты рассказывал ей что-то, а она смеялась переливчатым смехом и придвигалась ближе, ближе. Наконец ее голова легла на твое плечо; ты взял гостью за подбородок и впился в ее губы страстным поцелуем. Я хотела встать и уйти, но с ужасом поняла, что не могу пошевелиться…
И вот она уже лежит, хохоча и извиваясь, на твоем колене, а ты быстро и уверенно расстегиваешь ее блузку. Визг отдается у меня в ушах. Она визжит так, будто ее щекочет сотня мужчин.
Огромные, как арбузы, груди послушно сминаются под твоими руками.
Она на диване, полностью раздетая; упруго изгибается тело, роскошное, точно на фото в цветном журнале… это неправильно, у обычных женщин не бывает таких форм! Ты ложишься на нее и входишь медленно, с наслаждением. Она стонет и содрогается всем телом.
Еще чей-то крик. Это кричу я. Я просыпаюсь.
– Ненавижу ее! Ненавижу!
– Успокойся, птичка моя… Это был сон.
Я билась и кричала; темнота душила меня, и душило одеяло. Я пыталась сбросить его, но ты не давал – крепко стискивал меня под одеялом и прижимал к себе.
– Тихо, тихо. Все в порядке.
– Она такая… такая… Мне жарко, убери одеяло! (Одеяло тут же исчезло – ты стащил его с меня и бросил на стул.) У нее голубые глаза! И волосы… я знаю, какие они, они золотистые… Она высокая, у нее розовые полные плечи, большая грудь… Отпусти меня! Я ее ненавижу!
Выдохшись, затихла. Ты по-прежнему удерживал меня, прижимая к себе, но молчал, и молчание это показалось мне жутким. Ну, говори же, упрашивала тебя мысленно, что угодно говори, только не молчи.
Я перестала вырываться, и твоя хватка мало-помалу ослабла. Я включила ночное зрение. Ты лежал на боку, придерживая меня левой рукой, и смотрел поверх моей головы куда-то в стену, как смотрят в потолок, когда думают о своем.
Молчание длилось.
– Скажи… – Мой голос прозвучал спокойно. Так со мной бывало редко, в минуты наисильнейшего ужаса – все на свете становилось безразлично. – Скажи: может, ты соврал мне, что она умерла? Может, она просто ушла от тебя?
Ты убрал руку и повернулся на спину. Нащупал провод рядом с кроватью и включил торшер. Я зажмурилась от яркого света и не сразу открыла глаза.
– Так. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, – в твоем голосе тоже не было ни признака волнения.
– Вчера звонила женщина. Я отключила экран…
– Ты отключила экран?
– Да. И у нее был такой… мелодичный голос…
– И что?
– Она попросила позвать тебя, а я сказала, что тебя нет.
Ты заложил руки за голову.
– Вероятно, это был кто-нибудь из сотрудниц – или просто по деловому вопросу.
– Но я же говорю, у нее был мелодичный голос! У сотрудниц не бывает таких красивых голосов!
Ты быстро скосил на меня глаза, и я поняла, что опять сказала смешно, и ты сейчас, наверное, рассмеешься. Но ты молчал, и от молчания этого мне стало холодно, как в ледяной пустыне.
– Номер сохранился?
– Да.
– Пойду посмотрю.
Ты встал и, хлопнув меня по плечу, сказал: «Спи». Направился к выходу. Раздались твои шаги на винтовой лестнице, ведущей вниз.
Мне показалось, что тебя не было долго, очень долго.
– Ну что? – спросила я, когда ты вернулся и молча лег.
– Я же сказал: спи, – ты отвернулся, закутавшись в одеяло, и больше не проронил ни слова.
И вот он наступил, этот день, когда она наяву пришла в наш дом. Я сидела в своей комнате, пока ты спустился вниз и, заведя машину в гараж, пригласил гостью на веранду. Было жарко, очень жарко в эти невыносимые, тянущиеся, как вечность, дни, а веранда хорошо продувалась ветерком, и на ней мы завтракали, обедали и ужинали.
Ты поднялся за мной на второй этаж.
– Пошли, малыш. Как ты себя чувствуешь? – Ты провел рукой по моему лицу, пригладил волосы. Я машинально поцеловала руку. – Постарайся, если можешь, держать себя в руках. Хорошо?
– Да…
– Лариса – в сущности, неплохая женщина. Она умеет быть доброй… если захочет. Попробуй с ней подружиться.
– Подружиться?
Я встала; ноги едва держали меня.
– Послушай, моя девочка, – сказал ты жестко. – Смотри мне в глаза… Вот так. Не упрямься и не робей. Ты не такая уж и стеснительная на самом-то деле. Веди себя с Ларисой как человек. Поговори с ней о том, что знаешь, не скрывай, что у тебя богатый внутренний мир… о, черт, какие слова… ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Малыш, от этого многое зависит…
Мы спустились и пошли через гостиную. Стук, стук – это мои шаги. Я умею, оказывается, ходить на каблуках. Стук, стук. Я закрыла глаза. Ты обернулся, будто что-то почувствовал. Быстро подняла веки. Нет, так не годится. Нужно держать глаза открытыми, но на время отключить центр зрения. Чтобы ее не видеть. Потому что если я ее увижу, то умру.
Стук, стук.
Мы подошли к двери веранды. Я двигалась уверенно: знаю ведь в нашем доме все наизусть и могу ходить вслепую точно так, как если бы видела, что вокруг меня.
Я переступила через порог.
– Вот, Лариса, – сказал ты. – Это Птица. Моя любимая и… жена.
– Здравствуйте, – проговорила я.
– Рада видеть тебя, – ответила она сладким голоском. – Какое чудо, совсем малютка!
И добавила – словно бы во сне:
– Познакомимся?
Голос идет с той стороны стола. Значит, этот стул пуст. Я положила руку на спинку стула, выдвинула его и села.
Так голубые у нее глаза? Голубые или нет?
– А ты и вправду умеешь летать? – Проклятье, до чего все же красивый голос! – Никогда о таком раньше не слышала. Наверно, у тебя очень сильные мускулы, которые и поднимают тебя в воздух?
Я машинально дотронулась до руки, прикрытой легким платьем. Нормальные мышцы. Даже наоборот, слабые и мягкие, почти как у младенца.
Я сказала, держа голову так, чтобы создавалась иллюзия, что смотрю ей прямо в глаза (запомнила, откуда шел голос):
– Я – человек. И даже больше, чем вы. Потому что вы – тварь.