– А если ночью?
– Тогда это может знать наверняка только его жена. Интересно, ее ты чем собираешься припугнуть? – В голосе у Клима было откровенное ехидство.
Я пожала плечами:
– Будем импровизировать. Сегодня же получилось?
– Везет гораздо реже, чем не везет, – философски заметил мой парень. – Я давно это заметил.
– Поедем, Клим, а? – взмолилась я. – Это последнее.
– Ну хорошо, – сдался он.
Адрес мы узнали на бывшей работе у Клима. Секретарша ему сказала по старой дружбе. Мамаев ведь съезжался с тещей, и, само собой, был в клиентской базе риелторского агентства. Жили Мамаевы недалеко от работы отца семейства, видимо, им это было удобно. А вот почему они вдруг решили съезжаться, это нам предстояло узнать.
Чего только я не передумала, пока мы туда ехали! Сначала хотела давить на жалость, потом на совесть. Брат все-таки. Дожали невиновного. Потом подумала: а тут-то муж! И трое детей. Скорее всего, с нами вообще не пожелают разговаривать. Пошлют, и все. Имеют полное право, потому что уголовное дело почти закрыто. Остались формальности. И если Мамаевы будут молчать, дело об убийстве Виталины Барановской благополучно отправится в архив.
Получилось все гораздо проще. Когда мы подошли к нужному подъезду, тяжелая дверь, пискнув домофоном, открылась, и оттуда вышла пожилая женщина в накинутом на плечи болоньевом пальто. Она остановилась, придерживая массивную дверь и помогая другой женщине, помоложе, выкатить из подъезда инвалидное кресло. В нем сидела седая худющая старуха с пустыми глазами, из уголка ее перекошенного рта стекала струйка слюны.
– Спасибо, – безразлично сказала молодая старой, прилаживая колеса инвалидного кресла к пандусу. Слава богу, здесь был пандус!
Мы с Климом подскочили помочь. Та, что катила коляску, все также безразлично кивнула и, достав из кармана блеклой куртки несвежий носовой платок, вытерла старухин рот. После чего все с тем же безразличным видом покатила кресло дальше. Женщина, видимо, уже привыкла к этому. К жалости, к суетливому стремлению помочь, к виноватым взглядам. Мы-то, мол, здоровы. И у нас на руках нет инвалидов.
– Леночка, вы не торопитесь, – залебезила консьержка. – Погода сегодня получше. Пусть Ирина Станиславовна подольше погуляет.
Мы с Климом переглянулись. Леной звали жену Мамаева. А его тещу… О господи!
Я замерла, так и не зайдя в подъезд. Клим застыл рядом с виноватым видом. Женщина, которую назвали Леной, молча покатила кресло со старухой в сторону торгового центра. Спина у супруги красавца Сергея Мамаева была сутулая, плечи поникшие и весь вид какой-то жалкий. Словно сидящая в кресле старуха отбрасывала тень, такую же печальную и почти уже мертвую. Сама старуха сидела с безразличным видом, свесив голову на бок. Похоже, она была полностью парализована, эта Ирина Станиславовна. Но еще жила, если это можно назвать жизнью. Я невольно поежилась. Врагу не пожелаешь!
– Что делать будем? – тихо спросил Клим.
Я вздохнула и пошла догонять инвалидное кресло. Качалов за мной.
– Здравствуйте, Лена, – сказала я, поравнявшись с той, что катила к торговому центру старуху.
Женщина остановилась и поправила одеяло, укрывавшее ноги ее парализованной матери.
– Вам помочь? Давайте я повезу кресло, – вызвался Клим и попытался перехватить ручку. От его неловкого движения с ближайшей березы посыпался иней. Я вздрогнула, потому что он попал мне за шиворот, но ни Лена, ни ее мать ничего не замечали. Ни холода, ни снега, ни погоды, которую сегодня с большим трудом можно было назвать хорошей. Похожа, эта погода для них всегда была теперь одинакова. Небо цвета горя, и деревья, похожие на скелеты, или на кладбищенские кресты.
– Вы кто? – наконец-то спросила Лена, уступая моему Качалову место рулевого.
– Мы дру… Знакомые Виталины Барановской. – Я хотела сказать «друзья», но не смогла.
– А-а-а… – безразлично протянула жена Мамаева.
– В ее убийстве обвинили вашего брата, но мы знаем, что… – Я резко замолчала, не выдержав этого зрелища. Парализованная старуха в инвалидном кресле, присыпанном инеем, равномерный скрип колес по утрамбованному промороженному снегу, несчастная дочь, у которой кроме этой разбитой параличом старухи еще и трое несовершеннолетних детей, и их надо растить, кормить, водить по кружкам и репетиторам…
Я старалась не смотреть на Лену. Хотя бы не смотреть ей в глаза. Сальные пряди неопределенного цвета выбиваются из-под вязаной шапочки, которая больше подходит подростку, чем молодой еще женщине, тусклые глаза такого же неопределенного цвета, бледные губы. Вид у Лены просто убитый. Не усталый, а именно убитый. Сразу видно, что ей достается.
– Знаете? Что ж, – сказала она все так же безразлично. – Считаете, я мало наказана? – Она кивнула на кресло.
– Значит, это вы… – вырвалось у меня.
– Да. Я, – сказала она отрывисто.
Мы с Качаловым потрясенно молчали.
Лена
Я всегда была маменькиной дочкой. Моя мать, женщина властная, умная, волевая, с раннего детства приучила меня к тому, что все решения принимает она. За меня, за моего отца, за моего старшего брата. Это она мне сказала:
– Лена, борись.
И я по привычке послушалась.
Нет, она не выбирала мне мужа, с Сергеем Мамаевым мы познакомились случайно, на вечеринке у наших общих знакомых. Но мама против Сережи не возражала. Сказала:
– Что иногородний, это неплохо. Будет всю жизнь нам обязан и благодарен.
Нам – это нашей семье, коренным москвичам. Благодарен – значит, будет безропотно тянуть лямку, уважать тещу и тестя, лелеять и холить жену, обожать своих детей, тоже коренных москвичей. До поры до времени все так и было. Мама, используя папины связи, устроила Сергея на работу, потом помогла стать генеральным директором небольшой, но вполне успешной фирмы, отделиться и наладить собственный бизнес. Мы с Сережей купили отдельную квартиру, отстроили двухэтажную дачу вместо старого дома, чтобы летом дети и мама жили на природе, а не дышали бы в Москве смогом и выхлопными газами. Жили большой, дружной семьей, как нам всегда казалось.
И вот появилась эта… Я даже не знаю, как ее назвать. Разорительница семейного очага? Слишком уж мелко. Она разрушила всю нашу жизнь, мою, Игоря, мамы… Настоящая гадюка. А ведь поначалу прикидывалась моей подругой! Как ловко она втерлась в доверие! Потом я узнала, что она ездила с Сережей в Питер, в ту злополучную командировку, где у них все и началось. И когда я им звонила, сначала ему, а потом ей, своей лучшей подруге, они сидели вместе в ресторане и после разговора со мной пошли к нему в номер, и…
Нет, я не могу об этом говорить!
Мой муж мне изменил. Когда, в какой момент кончилась эта бесконечная благодарность за то, что мы его, провинциала, приютили и пристроили? Дали путевку в жизнь, как говорит моя мама, бывший номенклатурный работник. Нет, далеко не бесконечной оказалась эта пресловутая благодарность. Мой муж нашел родственную душу? Такую же захватчицу из тех, что не перестают переть в Москву, которая, как оказалось, та еще резиновая! Потому что прут и прут…
Ненавижу!!!
Весь этот ужас начался, когда мы, вся наша семья Корнеевых, решила дать бой захватчице Барановской. Когда моя мама сказала:
– Лена, борись.
Странно, но эта ненависть к Виталине Барановской нас вдруг сплотила. До этого мы с Игорем почти не общались, а мне мама постоянно делала замечания. Дети подрастали, и с ее точки зрения я не уделяла должного внимания их воспитанию. Все чаще у нас с мамой случались стычки:
– Да оторвет наконец твой сын взгляд от этого проклятого айфона!
– Почему Диана бросила фигурное катание? Что ты за мать, если не можешь ее заставить?
– У Ники явные склонности к рисованию. О чем ты раньше думала? Талант надо развивать с раннего детства!
И так далее.
И вот у нас появился общий враг. И очень вовремя, как выяснилось. Мы перенаправили всю копившуюся годами ненависть и усталость на захватчицу. Мы нашли наконец причину своего подавленного состояния. Это все она виновата, Виталина Барановская!
И в том, что Игорь спивающийся неудачник. Это ведь она положила конец его карьере и нанесла удар, от которого мой брат так и не сумел оправиться. Именно Барановская виновата в том, что моя мама стареет и пьет горстями лекарства, постоянно ходит по врачам, а толку нет, возраст есть возраст. Мама превращается в развалину из-за Барановской, которая заставляет ее нервничать и пить все больше таблеток. Виновата Виталина и в том, что я домохозяйка без всяких перспектив куда-нибудь устроиться. Я ведь этого не умею, ходить на службу и выполнять какую-то работу, требующую умственных усилий. А на ту, которая не требует умственных усилий, я сама не пойду, потому что мне, коренной москвичке из семьи потомственных интеллигентов это не престижно. Они, все эти Барановские заняли лучшие места под солнцем, и вытеснили нас, коренных москвичей со всех престижных должностей!
Ненавижу!!!
Мы выпускали пар, часами обсуждая Виталину. До этого у нас не было темы для разговора, интересной всем, а теперь мы почти не расставались, вспоминая все перипетии наших с Барановской отношений. Игорь стал подолгу у нас зависать, раздражая Сережу. А я этим упивалась, потому что это была моя месть за измену. Но семья есть семья. В начале осени ту чашу весов, на которой лежали семейные ценности, потянуло вниз. Сережа, похоже, сделал выбор. Он решил Барановскую бросить. Мы, Корнеевы, торжествовали.
В тот день я решила, что называется, додавить. Данька пожаловался на горло, и я тут же сделала из этого трагедию. Хотя, мальчишка, скорее всего, симулировал и просто не хотел идти в школу.
– Или ты ее бросишь, или твой сын умрет! – орала я в телефонную трубку. – Тебе дороже твоя сука или твои дети?!
И Сережа дрогнул. Сказал:
– Хорошо, я сегодня же положу этому конец.
Я тут же позвонила брату, похвастаться своей победой.
– Я поеду, посмотрю, что будет, – оживился Игорь.