азу. И опера с этим долго возились — на озере никаких паспортов не осталось. Некие Топорков Виктор Валерьевич, Топоркова Светлана Валерьевна — видимо, брат и сестра. Плюс некий Галицкий Герман Матвеевич — напротив фамилии последнего значился в скобках вопросительный знак.
За ответами пришлось идти к эксперту Короленко.
— А бутылка? — не понял Петр Анисимович. — Приходишь с вопросами, а элементарную процедуру игнорируешь. Ладно, шучу, но в случае чего будешь должен. Объясни, зачем ты поднимаешь это дело? Мы всеми силами старались про него забыть, и КГБ нам всячески в этом помог. Никто не знает, чем все закончилось, и закончилось ли вообще. Лично нам безразлично.
Эксперт казался напряженным, украдкой всматривался в лицо собеседника, тщательно выверял слова.
— Дай-ка вспомнить, дружище… Что ты мне суешь эти бумажки? — Короленко недовольно засопел, но все же нацепил на нос очки, принялся освежать в памяти нюансы. — А, ну конечно, теперь вспоминаю. Хотя и не скажу, что это было как вчера… Отпечатки пальчиков мы сняли, по ним определили двоих из числа пропащих. Топорков и… Топоркова. Сводные брат и сестра — видимо, по отцу. Лет по тридцать им было, кто по профессии, не помню, но публика ушлая, раз отпечатки засветились. Что-то связанное с мошенничеством, азартными играми, перепродажей произведений искусства — точно не помню. На вид обычные люди, душевные, приятные в общении, могут поддержать любой разговор — вплоть до расщепления ядра. Новое поколение криминального элемента, так сказать — не разрисованные зэки с финками, матерящиеся через слово. На основании этих данных Комитет и забрал у нас дело — объяснили, что мероприятие всесоюзного масштаба, и нечего тут лезть с нашим провинциальным рылом…
— А третий, Петр Анисимович?
— А отпечатков третьего в базе не было, — простодушно объяснил эксперт. — Случай помог. Эти трое ведь не сразу пропали. Прибыли на автобусе, до бережка дотопали, лагерь разбили. Целые сутки их люди видели. С кем-то пообщаться успели — по крайней мере, этот третий. Потом, когда народ опрашивали, один местный товарищ узнал человека, тот по берегу со спиннингом ходил, таскал щурят. Поговорили даже, хотя тот особого интереса к беседе не проявлял. Оба оказались местными художниками, представляешь? Звезд с неба не хватали, но рисовали неплохо, даже в каких-то обществах состояли. У местного товарища фамилия была бесхитростная — Иванов, у второго — Галицкий. Первый, как сейчас помню, натюрмортами увлекался, второй пейзажи рисовал… Нет, писал, верно? — Эксперт задумался. — Картины не рисуют, а пишут, по морю не плавают — ходят…
— А в театре не работают, а служат, — добавил Павел. — И что с этим гением станковой живописи?
— Да какой там гений, — отмахнулся Короленко. — Были бы гении, не торчали бы в нашем захолустье. В общем, товарищ Иванов, гулявший по берегу, опознал старого знакомого Галицкого и провел с ним беседу. Вернее, пытался. Галицкий уклонился от разговора, отделался общими фразами — дескать, потянуло на день-другой в родные места. Сам живет то ли в Калуге, то ли в Можайске, работает иллюстратором или что-то такое, в общем, ушел от ответа. Товарищ Иванов человек был не назойливый, попрощался и ушел — о чем впоследствии добросовестно вспомнил. Галицкому в ту пору было лет тридцать пять. Первую половину жизни провел в Плиевске, учился в школе, заочно поступил в смоленский сельхозинститут. Здесь его родители умерли. Хорошо рисовал, подрабатывал оформителем в ДК. Видимо, воздуха ему не хватало, подался в область или еще куда, связался с плохой компанией — история темная. Ходил слушок, что он фальшивые деньги рисовал… — Петр Анисимович устремил в пространство задумчивый взгляд.
— А вечерами грабежами банков подрабатывал, — вздохнул Павел. — Ладно, Петр Анисимович, хоть на этом спасибо.
В краеведческом музее он также полезной информации не получил. Но к прекрасному приобщился. Валерия Ильинична Метелина сидела у себя в архиве и перелистывала атлас с иллюстрациями, делая попутные пометки. При этом слюнявила кончик красного карандаша и отпивала остывший чай из фарфоровой кружки. Подняла глаза, удивилась:
— О, это вы. Подождите, сейчас вспомню… Павел Сергеевич?
— Викторович, — поправил Болдин. — Можно просто по имени. Я вас не отвлеку, Валерия Ильинична? Помните, вы вспоминали историю с пропавшими на озере туристами? Запала она мне в душу, знаете ли.
— Это бывает, — улыбнулась сотрудница музея. — История странная и одновременно драматичная. Насколько я помню, тогда никого и ничего не нашли?
— Во всяком случае, широкую общественность не оповещали. Вам знакома фамилия Галицкий? Герман Матвеевич Галицкий. Дам подсказку: какое-то время считал себя художником.
— Он и был художником, — женщина отложила карандаш и устремила на собеседника заинтересованный взгляд. — Весьма талантливый пейзажист — от бога, можно сказать. Специально не учился, природа наградила. Надеюсь, он и сейчас творит, радуя ценителей пейзажной живописи своим талантом.
— Сомневаюсь, Валерия Ильинична. Галицкий был в числе тех, кто пропал на озере. Что вам про него известно?
— Вы в этом уверены? — Женщина открыла рот от удивления. Потом опомнилась, закрыла. — Извините. Ну что ж, осталось еще в нашей жизни то, что удивляет… Ей-богу, не знала, Павел. Намекаете, что он имеет… имел отношение к криминальным кругам? Но это ведь не доказано?
— Верно, — подтвердил Болдин. — Вы расстроились, Валерия Ильинична?
— Немного. Но не очень, чтобы очень, как говорится, — она мягко улыбнулась. — О Галицком, после того, как он покинул город, ничего не известно. Во всяком случае, мне. Лично мы не знакомы, хотя я видела его пару раз. Весьма активный и целеустремленный молодой человек. Учтивый, демонстративно доброжелательный, вежливый — хотя чувствовалось в нем некое пренебрежение к окружающим. Но я могу ошибаться. Фигура, безусловно, талантливая. Понятно, что в нашем городе у него не было будущего, хотел чего-то большего. Уехал из Плиевска лет десять назад, хотя опять же могу ошибаться. Родители Германа погибли до этого — просто трагический случай на Каинке. Мне кажется, он недолго переживал. Бывают такие люди — эгоистичные, равнодушные к окружающим, полностью лишенные эмпатии — то есть переживаний по поводу кого-то другого… Знаете, нет ничего удивительного в том, что Галицкий связался с криминалом, хотя с его-то талантом… Как-то странно все это.
— Но гением он точно не был? — уточнил Болдин.
— О, нет, гением он не был, — Валерия Ильинична снисходительно улыбнулась. — Но тем не менее… Пойдемте, молодой человек, я покажу вам кое-что, — женщина поднялась, отставила стул.
Она провела Павла в один из залов музея. Здесь царила тишина как на кладбище. Ни одного посетителя. Даже бабушка — «хранительница» зала, и та отсутствовала. Метелина подошла к картине среднего размера, выполненной в темных, но контрастных тонах. Картина изображала русло полноводной реки и покатые холмы вокруг нее, на которых паслись лошади. Солнце недавно село, над горизонтом стелился багрянец. Творение было выполнено вполне реалистично, прописаны детали — заросли кустов под холмами, лошадиные гривы, кнут в руке задремавшего пастушка.
— Неплохо, согласитесь. Неподготовленному человеку может показаться, что это Куинджи. На самом деле это Галицкий. Картина написана маслом и буквально вся пропитана тревожностью. У Архипа Куинджи пейзажи умиротворяющие, здесь же все наоборот. Созерцая это полотно, вы чувствуете беспокойство, как будто что-то должно произойти. Так действует багровый закат, посмотрите, как рассыпается мерклый свет на холмы…
— Весьма неплохо, — признался Павел. — На взгляд дилетанта, разумеется.
— На взгляд специалиста тоже, — улыбнулась женщина. — Но, к сожалению, не Куинджи, хотя автор явно работал под впечатлением творчества великого русского живописца. Эту картину Галицкий безвозмездно передал в фонд музея. Не все измеряется деньгами, — назидательно сказала женщина. — Это понимают даже люди, ставящие заработок превыше всего. Вот еще одна картина Галицкого, — Метелина перешла к противоположной стене. — Размер 69 на 130. Обстоятельств приобретения картины не знаю, но это точно Галицкий. Напоминает «Сенокос» Аркадия Пластова. Только вместо косарей автор изобразил грибников. Красиво ведь, признайтесь?
Возразить было нечего. Картина дышала жизнерадостными красками. Опушка березняка, зеленый луг, небо, усыпанное перистыми облачками. Грибники застряли у кромки леса, пожилой мужчина ковыряется палкой в гуще жухлой листвы, мальчишка со счастливой улыбкой режет внушительный белый гриб. Рядом с пацаном, задрав хвост, вертится собака.
— Очень выразительно и реалистично, — согласился Павел. — Автор не бесталанный, это факт. Одно настораживает. На одну картину повлиял Куинджи, на другую — Пластов. А как насчет своего — чтобы ничего заимствованного?
— Ну, что вы хотите от провинциальных даровитостей? — Валерия Ильинична негромко засмеялась. — Собственных Платонов и Невтонов земля смоленская пока не рождает…
— К Ваншенину дуй, просил зайти, — мрачно объявил Чекалин, входя в отдел. Судя по вытянутой и побледневшей физиономии, у начальника РОВД его угощали не пряниками.
— А обоих вызвать он не мог? — проворчал Павел. — Будет каждого вызывать, чтобы индивидуальный пистон вставить?
— Ой, иди, не рассуждай, — Чекалин сел за стол и отгородился от мира папкой с уголовными делами.
Совсем недавно майор Ваншенин выпустил пар, и это было хорошей новостью. Он сидел за столом, рисовал рогатых чертиков черным карандашом и уже не кричал. Поднял хмурое лицо, смерил вошедшего взглядом.
«Может, Алена проболталась?» — испугался Болдин, но вида не подал.
— Похвастаться, разумеется, нечем, Болдин? — процедил майор. — Перехвалили мне тебя. В плане раскрываемости ты такое же унылое ничто, как и прочие…
— Спасибо на добром слове, товарищ майор, но мы работаем. Правда, не сидим, отрабатываем все версии.
— Кстати, насчет версий, — майор помедлил, пожевал губами. — Тебя до сих пор интересует история, связанная с деньгами Госбанка и пропажей трех человек на Лебяжьем озере?