— Уговорили, — женщина устало улыбнулась. — Придется ставить чайник…
Только в девятом часу вечера закрылись двери этого учреждения. Задачу выполнили и перевыполнили. Сердце колотилось, желчь стояла у горла. Но внешне Павел сохранял спокойствие. Он отвез сотрудницу архива в отдаленный район, где она жила, с чувством поблагодарил:
— Не жалейте потраченного времени, Лидия Васильевна. Спасибо вам огромное. Считайте, что именно вы раскрыли серию жестоких преступлений.
Женщина засмущалась, искоса поглядела на спутника. Дома ее ждали муж и восьмилетний сын. Павел подождал, пока она скроется в подъезде, развернулся и погнал обратно через весь Смоленск. Движения практически не было. Инспекторы ГАИ были снисходительны: остановили только раз, глянули в служебное удостоверение и посоветовали не гнать.
Но он не мог не гнать! Впрочем, на разбитой загородной дороге пришлось сбавить скорость. Вечер был безлунный и почти без осадков. Несколько раз стекло покрывалось каплями, но быстро высыхало. Попадались встречные машины. Пару раз он обгонял медленно ползущих «инвалидов». Фары вырывали из тьмы трещины в асфальте, щуплые кусты на обочинах.
Когда вдали показались предместья Плиевска, часы показывали начало двенадцатого. Дорога была пуста во все концы. Трасса уходила направо под небольшим углом. К месту изгиба примыкала лесополоса.
Павел сбросил скорость, входя в поворот. Внезапно вспыхнули огни прямо по курсу! Машина стояла за пределами дороги, в том месте, где водосточная канава практически сглаживалась. Какого черта?
Яркий свет фар ослепил, резануло глаза. От неожиданности Болдин потерял управление, машина вильнула. Он вцепился в баранку, смачно выругался. Кажется, удержался на дороге, но временно ослеп. Что это было? И вдруг машину затрясло, что-то забренчало в ходовой части. Лопнуло колесо — или даже оба? Такое ощущение, что в него стреляли, когда «газик» проезжал мимо неопознанной машины. Блеснул луч фонаря. Но он не слышал звуков выстрелов.
Павел машинально выжал тормоз — и сделал только хуже. Заднюю часть автомобиля стало заносить, тряска усилилась. Выручило то, что он шел на невысокой скорости. Машина встала поперек дороги, правые колеса оторвались от асфальта. Но кувырка не произошло, пропоротые колеса опустились обратно на проезжую часть.
Павел вывалился из салона. Что-то брякнуло о стальную раму рядом с носом. Пуля! Но почему так тихо? С глушителем, что ли? Полный бред! Это что — шпионско-приключенческий роман?
Пригнувшись, он бросился к обочине, машинально отогнул полу пиджака. Можно поздравить — именно сегодня он оставил оружие в сейфе, так не хотелось везти его в Смоленск! Что-то глухо хлопнуло, «оса» прожужжала над головой — благо он присел. Бросился дальше, съехал с обочины. Боковое зрение работало. Там действительно стояла машина и двуногое пятно на обочине. Оно смещалось параллельно движению, стрелок опять целился.
Павел кинулся в поле, запетлял как заяц. Не та ситуация, когда нужен героизм. Обернулся — пятно не отставало, даже приближалось. Споткнулся, но устоял, совершив прыжок. Приходилось выписывать зигзаги — весьма неприятно, когда знаешь, что находишься на мушке. Лесополоса осталась сзади, спереди простиралось поле. Умно, черт возьми! А ему теперь что делать?
Несколько минут продолжалась смертельная гонка. Дважды стрелок производил выстрелы, но, к счастью, не попадал. Павел оборачивался, но не мог ничего разглядеть, только то, что его преследуют.
И вдруг земля разверзлась под ногами. Поле полосовали овраги, но как их разглядишь в темноте? Он потерял равновесие, покатился. Какое ни есть, а спасение. Искры брызнули из глаз. Ну, никак не прокатиться мимо вросшего в землю булыжника! Удар был такой, что, казалось, треснула черепная кость. Но сознание удержалось в голове, впрочем, изрядно поблекло.
Падь оврага чернела перед глазами, он устремился в темноту, совершенно не представляя, куда ведет овраг. Кровь заливала лицо, но это не меняло планы. Надо уходить, пока работают ноги. Снова стреляли в спину — выстрел, второй… Он ничего не чувствовал, но если бы попали, то уже не бежал бы… Возможно, у преследователя кончились патроны. Но в таком состоянии с ним могли справиться и без оружия.
Павел спотыкался, переходил на шаг, чтобы отдышаться, снова ускорялся. Погони не было — давно бы догнали. Овраг петлял через поле, продолжался в лесу. Кроны сосен маячили над головой. Он выбрался наверх, шатаясь, двинулся к ближайшему кустарнику, повалился ничком. Сердце выскакивало из груди, зрение туманилось. Погони не было. Неужели? Он ощупал голову, взъерошил окровавленные волосы. Голова раскалывалась — сегодня, кажется, буквально…
На проселочной дороге, связывающей Плиевск с ближайшими деревнями, он поймал вяло ползущий «Москвич-400». Просто вышел на дорогу и не уходил, пока не уперся коленями в бампер. Пожилой водитель перепугался, хотел сбежать. Зрелище страшное — невменяемый мужик с окровавленной головой и блуждающим взором. Слово «милиция» немного упокоило.
— В город направляешься, товарищ? — прохрипел Павел, забираясь на заднее сиденье. — Вези меня в городскую больницу, пока я тут тебе весь салон кровью не уделал…
Он выдержал дорогу, ни разу не провалился в обморок. Добрел до приемного покоя, постоял, держась за стенку. Ахнула пробегавшая мимо медсестра Клара Георгиевна, подхватила уже падающее тело.
— Снова вы? Да что же такое с вами происходит, товарищ Болдин? С каждым разом все хуже и хуже… Люба, бегом сюда! — позвала она коллегу. — Помоги довести человека, пока он может передвигаться! Пойдемте, товарищ, — она сжала его локоть сильной рукой. — Ваше счастье, что доктор Якушев снова дежурит, он вас осмотрит…
Сознание ускользало, разъезжались ноги. Плохо помнилось, как его вели в процедурный кабинет. Болдин сидел на кушетке, клевал носом, перед глазами витало озабоченное лицо доктора. В открытую дверь заглядывали любопытные медсестры.
— И почему я уже ничему не удивляюсь? — бормотал доктор, осматривая рану. — Как вам это удается… Павел Викторович, если не ошибаюсь? Да, не ошибаюсь, вас скоро вся больница будет знать. Объясните, почему вас все время бьют?
— Работаю, Иван Денисович… — прошептал Павел. — Работа такая… Вы пропадаете, Иван Денисович…
— Я не пропадаю, — строго сказал Якушев. — Это у вас сознание пропадает и зрение отказывает, потому что нервы, боюсь, повреждены. Примите поздравления, Павел Викторович, у вас в голове дырка.
— Не может быть, вы, наверное, шутите, доктор…
— Сидите смирно, постараемся ее заделать, чтобы последние мозги не вытекли. Вы просто уникум, милейший. То ребра вам лечим, то плечо вправляем, а теперь прикажете голову латать? Ладно, не шевелитесь и не вздумайте заснуть, очень вас прошу. Клара Георгиевна, вы сюда понаблюдать пришли? Несите все, то нужно, не мне вас учить, будете помогать.
Гремели миски, струилась на голову теплая вода. Опасное место обеззаразили, доктор накладывал шов. Обезболивающий укол почти не действовал, но Павлу было плевать. Медики накладывали повязку на голову, она гудела, неслась по кругу, как веселая карусель.
Медсестра закончила свое дело и удалилась с гордо поднятой головой.
— Живы? — осведомился Якушев. — Пообещайте, Павел Викторович, что больше так делать не будете.
— Доктор, как я могу пообещать?
— Действительно, — улыбнулся врач, — наивная просьба. В вашем ведомстве все такие вредные? То Константин Юрьевич, который вел себя подчас просто вызывающе, игнорируя процедуры, то вы… Простите, — смутился доктор, — ляпнул, не подумав. Сожалею о том, что случилось с товарищем Микульчиным. Когда сказали — не поверил. Прийти на похороны не смог, не моя вина — полдня проводил сложную операцию, после которой был буквально выжат. На следующий день приехал на могилу, положил цветы. Хороший был человек, если забыть его наплевательское отношение к собственному здоровью… Надеюсь, к вам это не относится? Очень жаль, Павел Викторович, но отпустить вас не могу. Совесть советского врача не позволит. Нужно провести обследование, сделать рентген, просто понаблюдать вас в течение пары дней. И это даже не обсуждается. С головой не шутят. Мне жаль, но примите реальность во всей ее безжалостности. Сейчас сестра проводит вас в палату, получите белье, больничную одежду — и давайте не выделываться, ладно? Завтра утром я позвоню вашему начальству, сообщу неприятные известия.
Крепкая медсестра довела его до палаты на втором этаже. Больница уже спала, горело дежурное освещение. Палата была одноместная, чем-то напоминала одиночную камеру.
— Снимайте куртку, вешайте в этот шкаф, — распорядилась медработница. — Можете посидеть пока на кровати. Через десять минут я принесу все необходимое.
Она удалилась, прикрыла за собой дверь. Павел сидел в одиночестве, кружилась голова. В здании было тихо, по коридору никто не бегал. Тишина звенела в ушах. Наваливалась какая-то зыбь, затаенные страхи забирались в душу. Стыдно признаться, но пять минут спустя он начал дрожать от страха и не мог ничего с этим сделать. Расплывалась стена, на которую он смотрел, старая краска обрастала барельефом, в ней что-то шевелилось, появлялись лица, фигуры…
Он сбросил оцепенение, добрел до окна, оперся о подоконник, стал всматриваться в темноту. За окном покачивались деревья, тянулись ветки. Далеко за оградой горел фонарь, разбрызгивал тусклый свет. Страх не проходил, делался объемнее и, вполне вероятно, уже не был иррациональным…
Оставаться в больнице было невозможно. То же самое, что дать себя живым закопать в могилу. Он извлек из шкафа верхнюю одежду, отворил дверь. Коридор был пуст. Через минуту-другую вернется медсестра, и тогда придется вступать в схватку.
Павел выскользнул из палаты, прошел по коридору, держась за стену, выбрался на лестницу. Ноги не слушались, картинка дрожала перед глазами. Он шел по ступеням, как по зыбучим пескам. Снова коридор, столик дежурной медсестры, которая куда-то отлучилась, поворот, еще один, раскрытая дверь, за которой чернела ночь. Послышались шаги, кто-то поворачивал из-за угла. Павел побежал на улицу…