тикой старался голову не забивать, слепо верил во все, что пишут газеты и говорит телевизор, но все же испытывал сомнения, что через десять лет отменят деньги.
Зарплата оперативника в Плиевске была вдвое ниже столичной. Это печалило. Но надо выстоять, продержаться хоть несколько месяцев, прежде чем идти на поклон к полковнику Зиновьеву.
Павел остался один во дворе горотдела. Покурил, потом потащил свои пожитки в столовую через дорогу. Заведение работало до девяти вечера, обслуживало всех желающих. Сотрудников милиции, как поведал по секрету Максимов, обслуживали лучше. А эти сотрудники, в качестве ответной услуги, уделяли чуть меньше внимания трудовой деятельности их директора.
Служебное удостоверение столичного оперативника (увольнения не было, сделали перевод) внушило работникам столовой уважение. Котлета была «малосольной», пюре — жидковатым, но в целом съедобно. Ужин сопровождался любезными улыбками персонала и ищущими взглядами. Сидящая на кассе дамочка даже не засмущалась — всего оглядела. Что при этом представляла, читалось по ее глазам. Так низко оперативник уголовного розыска еще не падал.
Павел быстро поел и покинул заведение. «Ничего, ты еще вернешься», — говорил красноречивый взгляд в спину.
Трубным переулком Павел выбрался к Лебяжьему озеру. От центра города по прямой здесь было десять минут ходьбы. Солнце зашло, но темнело медленно. Природа плавно погружалась в вечерний транс. Расступились скалы, образовался пологий спуск к воде. Озеро было чертовски живописным. Сюда приходили люди, отдыхали. В сезон, видимо, купались, проводили на озере выходные. Даже сегодня здесь было многолюдно: бегали дети, прохаживались парочки. Вода казалась застывшей, неподвижной — ветер отсутствовал. Чернели камни на дне. Лебяжье озеро имело вытянутую овальную форму и простиралось в длину на пару верст и метров восемьсот в ширину.
Павел отошел в сторону, закурил на каменной плите. В пределах городской черты это было единственное место, где можно было беспрепятственно подойти к воде. Слева возвышались скалы — причудливые, какие-то многослойные, словно нанизанные друг на дружку. Серые махины грудились у самой воды. Возможно, там имелись проходы, но пока территория оставалась необследованной. К скалам подступали хвойники, занимая приличную площадь между водоемом и городом. Очертилась в голове карта Плиевска: в этот бор упирались Рыбачий и Приозерный переулки. Справа от пляжа тоже возвышались скалы — но уже не такие интересные. В темнеющем небе на западной оконечности озера угадывался строительный кран — там завершалось возведение санаторного комплекса.
Можно было сидеть бесконечно, наслаждаясь покоем и природными красотами. Но уже холодало и темнота сгустилась. Народ стал расходиться. Павел тоже засобирался, втоптал в песок окурок, повесил сумку на плечо.
Общежитие в Конном переулке имело опрятный вид — по крайней мере, с фронтальной части. Вахтер изучил предъявленные бумаги, посмотрел на часы и укоризненно покачал головой, открывая журнал.
— Вы вроде из Москвы, молодой человек, а совершенно не знаете, что такое дисциплина. Комендант вас ждал, но вы не удосужились. Вам оставили ключ, держите. Комната 312 на третьем этаже. Вселяйтесь самостоятельно.
— Так я не маленький, — Павел улыбнулся, забрал ключ и пошел наверх.
«Апартаменты» достались одноместные. Для полной тоски не хватало только соседей. Туалет и душ находились в конце коридора.
Он отыскал настенный светильник. Могло быть и хуже. Односпальная кровать, кое-какая мебель, на входной двери — правила распорядка с орфографическими ошибками. Входную дверь слепили из прессованной стружки — прекрасно слышно, что происходит в коридоре.
Павел пошатался по комнате взад-вперед, как запертый зверь, покурил у открытой форточки. Потом высыпал на кровать содержимое сумки, стал перебирать вещи. Видимо, не доходило, что все всерьез, взял только самое необходимое. Остальное — либо здесь докупать (что будет смешно), либо ехать в Москву и возвращаться с полными чемоданами. 90 верст до Смоленска, там еще 400 — пустяк, товарищ старший лейтенант…
«Буду упрощаться», — решил Павел и стал раскладывать вещи по полкам.
Телевизор отсутствовал, не было даже радиоточки. И как-то не верилось, что по утрам здесь разносят свежие газеты. Будильника тоже не было — не подумал. Но это не страшно — пусть будят дела, а не будильник. Постельное белье не мешало бы просушить. Ком стоял у горла, когда он забирался под суровое казенное одеяло. Настала твоя Болдинская осень, товарищ старший лейтенант Болдин… Приготовился полночи ворочаться, гнать воспоминания, но странное дело — уснул почти мгновенно…
Утром бегал, пытаясь согреться, от одного туалета к другому. На этаже их было два — в разных концах коридора, как в вагоне поезда. Один постоянно запирался «проводником», в другой выстраивалась очередь. Зато в душ проник почти беспрепятственно — с полотенцем на плече и зубной щеткой во рту. Только заперся — в дверь забарабанили. Вода текла едва теплая, имела «мыльную» консистенцию, кафель на полу был изъеден рыжими пятнами. Но это не имело значения — все худшее уже случилось, остальное не важно. На кухню явился с собственной кружкой и пачкой чая, долго возился с газовой плитой, чтобы добыть голубой огонек.
— Какой хорошенький… — шушукались за спиной дамы бальзаковского возраста. — И одевается элегантно…
Пока они ждали милости от природы, не лезли знакомиться, но поглядывали с любопытством. Губы устали изображать любезную улыбку. Такое чувство, что он приехал в Иваново — город невест. «Может, квартиру снять? — мелькнула интересная мысль, — Денег будет меньше, зато покоя больше».
Дамы продолжали шушукаться. Одна осмелела, предложила «молодому человеку» сахар, печенье. Павел поблагодарил — чай он пьет без сахара, а печенье не ест, врачи не разрешают. И вообще, он опаздывает на работу.
У окна в коридоре курили двое. Один был молодой, другой в возрасте. Последний тяжело дышал, жаловался на проклятую одышку. Но при этом курил и явно не видел связи между никотином и здоровьем.
— А я предупреждал тебя, Петрович, — говорил молодой, — в шестьдесят все только начинается — инфаркты, инсульты, паралич… Может, о пенсии пора подумать? Загнешься ты в своем строительном тресте…
До работы Павел добрался за четверть часа — перепрыгивая через канавы и огибая подозрительные участки местности. Асфальтовые дороги «уездному» городу требовались в первую очередь. В Москве в гаражном кооперативе остался 408-й «Москвич» — последний в ряду одноименных изделий.
Машину Павел купил по случаю — у товарища по работе, отбывающего на Крайний Север. Цена понравилась — не растерялся, схватил первым. Машина почти не ломалась, проезжала везде, где было нужно. Через год эксплуатации просила только масло и бензин — просто «кадиллак» какой-то, а не отечественный автомобиль. Перед поездкой в Плиевск транспортное средство Болдин законсервировал, попросил соседа присмотреть за гаражом. Кого хотел обмануть? Рассчитывал вернуться через неделю-другую? Последние надежды таяли. А ведь еще вчера надеялся: позвонит полковник Зиновьев, скажет: шуток не понимаешь? Машину, в принципе, можно перегнать, и эта тема уже не казалась вздорной… Впрочем, не стоило. Здешние дороги могли уничтожить даже карьерную технику.
Во дворе горотдела водитель мучился со вчерашним «рафиком», помогая себе бранным словом.
— Представляешь, — поворотился он к Павлу, — сломалась шарманка. Не заводится, хоть ты тресни. Вот представь, вчера поставил на этом месте — все работало. Сегодня прихожу — не работает. Объясни, как машина может сломаться, стоя незаведенной? Э, да что я у тебя спрашиваю, — махнул рукой водитель, — вы же у себя в столицах только на лимузинах и ездите…
За спиной затарахтело — словно сосновые поленья затрещали в печке. Подъехал старый «Запорожец», «ЗАЗ-965» округлых очертаний, водитель заглушил двигатель. Со скрежетом распахнулась дверца, вылез долговязый Геннадий Чекалин, распрямил спину. Как он там помещался? Павел благоразумно помалкивал.
— Нет, ты спроси, — исподлобья уставился на него Чекалин. — Все спрашивают. Сколько дров потребляет агрегат? Обгонит ли велосипедиста?
— Не хочу, — покачал головой Павел. — Лучше так, чем пешком.
— Вот, золотые слова, — обрадовался Чекалин. — Приветствую, коллега, — он протянул руку. — Приобрел по случаю в позапрошлом году. Какой ни есть, а семейный автомобиль. В эту инвалидку, между прочим, вся моя семья влезает — мы с женой и оба чада. Одному семь, другому восемь. В тесноте, да не в обиде. Однажды до Смоленска на спор доехал. Обратно, правда, на сцепке тащили, ползарплаты буксировщику отдал… Читал — сейчас новый «Запорожец» собираются делать?
— Читал, — кивнул Павел. — Даже видел. Машина зверь, надо брать. Кстати, «РАФ» сломался, — кивнул он на застывший микроавтобус. — Будем пешком на трупы бегать.
— Типун тебе на язык, — испугался Чекалин. — Какие еще трупы? А то, что «РАФ» сломался, дело привычное, он всегда ломается. Если что, у нас в гараже еще «газик» 69-й есть. Был на ходу. Микульчин, правда, его не любит — трясет в нем сильно. Так, пошли работать, — он встрепенулся, глянув на часы — а то прогул запишут.
По отделу разгуливал ветер, завывал в вентиляционной отдушине. Боря Чайкин смотрел на мир сквозь запотевшие очки, сдерживая зевоту. Максимов курил на подоконнике, стряхивал пепел мимо пепельницы.
«Началось в колхозе утро», — подумал Болдин.
Вошел взвинченный и раздраженный Микульчин, исподлобья осмотрел всех присутствующих, особо неласково — Павла.
— Ну что, граждане отдыхающие… Подъем, выходи строиться. У нас убийство. Причем двойное. Овражный переулок, 39.
— Тьфу ты, — чертыхнулся Чекалин, — лучше бы ты, Болдин, мимо проехал. Так хорошо до тебя было…
— Мне уехать? — спросил Павел.
— А толку? — крякнул Максимов. — Все уже произошло, назад не вернешь. Овражный переулок, говорите, Константин Юрьевич? Там наш «РАФ» не проедет.