— Вы можете быть носителем болезни, — сказал он, — не нужно трогать ребенка.
Рахмиэль быстро собрал свой чемоданчик с иглами и необходимыми лекарствами, он хотел идти к Иегуде бен Исраэлю — просить телегу и лошадь для поездки. Но на пороге дома его ждала плачущая Лань Хуа.
— Прошу тебя — не уезжай, — сказала она.
— Что с тобой? — удивился Рахмиэль.
— У меня плохое предчувствие…
Но Рахмиэль не слушал жену. Он пришел в необыкновенное возбуждение, когда узнал, что ему предстоит схватиться с такой сложной болезнью. Он просто поцеловал жену и младенца, обнял ее напоследок и вышел вон.
Через пять минут вместе с женщинами он стоял у дома Иегуды бен Исраэля. И тут его ждала еще одна неожиданность. Из дома еврейского патриарха вышел не один Иегуда. Вместе с ним на пороге показался чрезвычайно возбужденный Соломон Кац. Он держал в руках старые советские газеты, потрясал ими и совал прямо в нос Иегуде. Тот морщился и отворачивался, но Соломон не отступал.
Увидев стоящего у калитки Рахмиэля, Соломон взглянул на него с каким-то ужасом и умолк.
— Шолом, Иегуда бен Исраэль, — сказал Рахмиэль.
— Шолом! — как по команде повторили обе женщины.
— Прошу тебя, дай мне свою повозку и лошадей — мне нужно ехать к больному, — продолжал лекарь.
— К больному! — эхом повторили женщины.
Иегуда посмотрел на врача с величайшим сомнением, тусклые от старости глаза его были печальны. Соломон толкнул его в бок.
— Это срочно? — спросил Иегуда, стараясь не смотреть на женщин.
Рахмиэль удивился:
— Когда же это визит к больному был не срочным делом?
Иегуда покряхтел немного, подумал и сказал, глядя вбок:
— Прости, Рахмиэль. Не могу дать тебе лошадей.
Брови Рахмиэля поползли вверх.
— Почему?
— Заболели, — сказал Иегуда.
— Все сразу?
— Одновременно.
Рахмиэль секунду с изумлением глядел на старосту, потом пожал плечами.
— Хорошо, — сказал он сухо, — попрошу у Арончика.
Соломон сильно пихнул Иегуду сзади немыслимо твердым пальцем, как будто внутри у него крылась не обычная еврейская кость, которые до сих пор во множестве находят в ископаемых слоях среди бронтозавров и мамонтов археологи, а камень и гранит. Иегуда в ответ бросил на него негодующий взгляд. Во время оно от взглядов таких закипали моря и рушились горы, а люди превращались в соляные столпы, не пригодные ни к чему, кроме назидательного стояния на берегу моря. Однако времена сменились, и нынче взгляда патриарха недостаточно было не то что потрясти землю, но даже вызвать самое захудалое волнение у остальных евреев. Так и Соломон глядел теперь нагло и с вызовом, словно это не он, а Иегуда вытворял что-то непристойное.
— Зайди-ка в дом, — краснея, велел Рахмиэлю староста.
Женщины двинулись было следом за Рахмиэлем, но Соломон остановил их властной ладонью.
— Стоять здесь, ждать решения, — сказал он с неожиданной непреклонностью.
Женщины обменялись быстрыми взглядами, но перечить не посмели. Рахмиэль поднялся на ступени и вошел в дом. За ним зашел Иегуда, а Соломон остался стоять на пороге, словно верный пес, продолжая бросать на женщин устрашающие взоры.
— Что ты хотел сказать мне, Иегуда бен Исраэль? — спросил Рахмиэль, едва дверь за ними закрылась.
— Присядем? — предложил Иегуда.
Но Рахмиэль отказался, ему не терпелось скорее ехать.
— Так что ты хотел мне сказать? — повторил он нетерпеливо.
— Тебе нельзя выходить за пределы деревни, — вздохнул старый еврей.
— Кто это говорит? — удивился Рахмиэль. — Яхве-Элохим-Адонай? Пророк Моисей? Праотец наш Авраам? Или, может, сам Тянь Ди, Небесный император?
— Это говорят каббала и звезды, — объяснил Иегуда. — Старый Соломон посмотрел в советских газетах, и ему открылась тайна. Если ты уйдешь из деревни, тебя ждет смерть.
— Я — врач и пойду к больному, хоть бы даже меня три смерти поджидали за околицей, — отвечал ему Рахмиэль. — А твой Соломон окончательно выжил из ума со своими газетами…
— Не смей так говорить! — разгневался Иегуда. — Соломон тебе в дедушки годится! Когда ты учился писать свои китайские закорюки, кто отдал тебе самое дорогое?
— Соломон — добрый человек, но времена меняются. И нынче уж нельзя опираться так беспрекословно на газеты: не все, что в них можно найти, сбывается.
— Насчет тебя Соломон совершенно уверен…
— В таком случае передавай ему мой пламенный привет, — отвечал Рахмиэль. — Как говорится, иш гам зо — все, что ни делается, к лучшему.
С этими словами он покинул дом старосты. Увидев, что Рахмиэль уходит, Соломон ринулся в дом, и спустя секунду оттуда раздались страшные крики, без которых не обходятся евреи при обсуждении даже самых ничтожных вопросов.
— Останови его! — кричал Соломон. — Патриарх ты или нет?
— Сам останови! — отбивался Иегуда. — Он и слушать ничего не хочет…
Повозку и лошадей Рахмиэль одолжил у ходи Василия. Он усадил женщин назад, сам взял вожжи в руки, и сытые лоснящиеся лошаденки весело потрюхали по дороге, оставляя позади себя облако пыли… За телегой, постепенно отставая, бежал старый Соломон, невнятно выкрикивая то ли молитвы, то ли проклятия на идише, из которых четко разобрать можно было только: «Стой! Воротись!»
Наконец старое сердце Соломона не выдержало, и он упал лицом в соленую пыль. Изо рта его пошла черная кровь и запачкала воротник, лицо было мокрым от слез, он хрипел и задыхался, но повторял только одно: «Воротись! Стой!»
Едва только Рахмиэль выехал за околицу, в село вошла оспа. Видеть ее смертным оком было нельзя, она шла уверенным медленным шагом, не оглядываясь по сторонам, шла к дому Рахмиэля. Сейчас, много лет спустя, до сих пор спорят, откуда и зачем пришла оспа. Одни утверждают, что болезнь явилась именно за семьей Рахмиэля, и вся история с чужим дедушкой и ветрянкой случилась только для отвода глаз. Другие говорят, что ничего подобного, и оспа пришла за всеми, потому что ведь от нее пострадали и простые жители села, с некоторыми из которых Рахмиэль имел только самое шапочное знакомство. Но те, другие, конечно, были не правы: болезнь шла по заранее определенному маршруту. Просто шла она, не торопясь, бичом своим хлестала широко и потому задевала всех, кто случайно попадался на дороге.
Первым увидел ее старый Соломон. Это случилось в момент откровения, когда он молился и исчислял будущее по старым газетам. Он сидел у себя в доме, как вдруг окно на миг затмилось чем-то черным и стало темно, как ночью или при солнечном затмении. Соломон выбежал на улицу и увидел оспу. Это была молодая женщина необыкновенной высоты, одетая во все красное, с хлыстом в руках, с видом раздражительным и гневным. Голубые глаза, высокие скулы, рыжие волосы — ее можно было бы даже назвать красивой, если бы не черные пустулы, испещрявшие ее лицо. Шла она чудовищно медленно, вращая своим хлыстом и время от времени опуская его на тех, кто попадался ей по дороге. Лица тех, кого задел ее хлыст, начинали пламенеть, и пламенем этим спустя недолгое время загоралось все тело…
Соломон глядел на нее и думал, что должен помнить имя этой страшной женщины. Почему-то это было важно. Наверное, вспомнив ее имя, можно было подчинить ее себе. Соломон напрягся раз, второй, мозг его работал лихорадочно, мысль блуждала в самых темных подвалах памяти — но ничего не шло в голову. Однако он не отступился. Ее имя — должно быть что-то очень красивое на латыни, думал Соломон, глядя, как широко гуляет ее хлыст. Как будто Виола… И тут Соломон вспомнил. Нет, не Виола — Вариола!
Итак, Соломон увидел Вариолу, и та увидела его. Вариола повернулась к нему, лицо ее исказилось от гнева, и она нанесла удар своим хлыстом — неожиданно быстрый, почти молниеносный. Но Яхве-Элохим-Адонай, которому молился Соломон и который еще не оставил его своей силой, спас старого каббалиста — он успел отклониться и упасть внутрь дома. Чудовищная девка заглянула в окно, синие, как мертвое море, глаза ее горели жаждой мести, но в двери она не вошла, ее отпугнула мезуза, висевшая на косяке двери, мезуза с молитвой Шма, данной Всевышним всему еврейскому народу на этот случай и на случаи, им подобные.
Вариола крикнула тоскливо и пронзительно, как гиена, — и растворилась в воздухе, снова стала невидимкой.
Придя в себя, старый Соломон бросился к Иегуде бен Исраэлю. Но тот не поверил ему, да и как было поверить простому еврею, утверждавшему, что он видит то, чего не могли видеть даже пророки и патриархи. Тогда Соломон побежал по деревне, крича:
— Люди, люди, закрывайте двери и окна, не выходите никуда! По улицам гуляет черная оспа!
Сначала над ним просто смеялись. Люди в Бывалом уже привыкли не бояться болезней и даже самой смерти, они привыкли, что на страже их жизни и здоровья стоит удивительный лекарь Рахмиэль. Даже если бы оспа вошла в деревню, как говорил старый Соломон, ей все равно не справиться с Рахмиэлем — так думали они, не подозревая о том, что Рахмиэль уже покинул деревню.
Но Соломон продолжал бегать и кричать. Тогда раздражительные евреи поймали его и немножко побили — для ума и чтоб не разводил напрасную панику. Но Соломон не сдался — даже и лежа избитый у себя на лавке, он продолжал кричать и взывать к людям.
Тут и бабка Волосатиха подоспела — ее стали вызывать к заболевшим. И хотя явных внешних признаков оспы еще не было, были только жар и озноб, сильные рвущие боли в пояснице и конечностях, жажда, головокружение и рвота, но старая ведунья быстро распознала убийцу. На второй день ошибиться было уже нельзя — на больных появилась сыпь — под мышками и в паху.
В селе началась паника. Народ требовал Рахмиэля, но Рахмиэль был уже далеко. Правда, больных оказалось пока на удивление мало — всего три человека и одна женщина. Все было возрадовались, но Соломон, которому теперь доверяли беспрекословно, объяснил, что оспа пришла не за ними, что эти жертвы — случайные. Он сам, своими глазами видел, как оспа двигалась прямиком к дому Рахмиэля.