Вернувшись, она протянула мне стакан, но не успел я поднести его к губам, как почувствовал ее руки в моих волосах, ее дыхание на моей коже.
— Эбби?
Вода была забыта, я второпях поставил стакан на стол, а она уже целовала мою шею, щеки, виски. На мгновение ее язык застрял в моем левом ухе, и я застонал от наслаждения.
— Извини, — выдохнула она. — Бедный Генри.
Она поменяла положение и села мне на колени.
— Эбби?
— Ш-ш-ш. — Она страстно поцеловала меня в губы, а я ей вроде бы ответил (так, как, по моим представлениям, это надлежало делать).
— Я не ждала, что буду такое чувствовать, — сказала она, когда мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. — Чтобы так скоро. В тебе есть что-то такое…
Опьяненный на мгновение, я позволил себе шутку:
— Я неотразим.
— Не надо портить такую минуту, — недовольно сказала она, кладя свою руку на мою и направляя ее себе под юбку, и я где-то в глубине желудка почувствовал ту же волну паники, что испытал при нашем первом поцелуе, страшную боязнь действия, предательский страх, который невозможно измерить.
— Ты уверена? — спросил я.
Она снова поцеловала меня, я ответил ей. Я только-только начал расслабляться и получать удовольствие, когда мои мысли вернулись к той ужасной камере, к монстрам внутри мелового круга, безжалостному смеху Старост.
И тут я вдруг понял, что Эбби больше не сидит у меня на коленях, а стоит рядом, озабоченная, разочарованная — разглаживает на себе футболку.
— В чем дело? — спросила она.
— Извини, — сказал я. — Я правда хотел…
— Все в порядке.
— Мне очень не хочется тебя разочаровывать.
— Ты меня не разочаровываешь, — сказала она, хотя с моей стороны было бы самообманом не заметить нотки обиды в ее голосе.
— Просто у меня был такой долгий день. Столько всего случилось.
— Конечно.
— И… О боже… — Что-то среднее между рыданием и непреодолимым позывом к рвоте начало подниматься к моему горлу — огромная, неперевариваемая опухоль истины.
Эбби разгладила мои волосы, прижалась ко мне, прошептала в ухо:
— Что такое? Что случилось?
— Извини. — Я старался проглотить слезы. — Но есть вещи, которые я не могу выкинуть из головы. Это относится к моему прошлому.
Эбби поцеловала меня в лоб.
— Расскажи мне.
— Я должен тебе рассказать… — Из носа у меня потекло, и я почувствовал, как скорбь и бешенство овладевают мною. — Я должен тебе рассказать, как умер мой отец.
Проснувшись на следующее утро, наследник трона увидел стоящего перед ним Сильвермана — тот держал в руках поднос с завтраком, большой чайник, письма и свежий номер «Таймс», все это он удерживал с жонглерской ловкостью, которая дается только десятилетиями тренировок.
— Ваше королевское высочество. Доброе утро, сэр.
Артур приподнялся в кровати.
— Взбейте, пожалуйста, для меня подушку, Сильверман.
Придворный покорно взбил подушку и поправил ее.
— Я спал в очках, — сказал принц.
Сильверман с неописуемой нежностью выковырял из уголков глаз принца скопившиеся там гранулы выделений, потом подошел к шкафу и извлек оттуда утренние одеяния хозяина — отутюженный серый костюм, крахмальную белую сорочку, трусы с гербом принца и полдюжины галстуков на выбор — все в разнообразно мрачных оттенках красновато-коричневого цвета.
Когда придворный закончил с этим, принц спросил:
— Что пишут газеты? Не сочтите за труд, старина, прочтите только заголовки.
Сильверман просмотрел первую страницу.
— Премьер-министр прилетает домой из Африки, — сказал он, и при одном лишь упоминании этого человека принц в раздражении закатил глаза. — Назначен новый министр здравоохранения. За оплеуху полицейскому арестован рок-музыкант.
— Что еще, Сильверман? О чем вы умалчиваете?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
— Чепуха. Я вас насквозь вижу, приятель.
Придворный осторожно откашлялся.
— Тут есть одна небольшая статья о вашей матери, сэр.
— О моей матери?
— Совершенно безосновательные спекуляции о состоянии ее здоровья.
— И что они пишут, Сильверман?
После нескольких секунд замешательства:
— Заголовок, судя по всему, сэр, такой: «На пороге смерти?»
— Откуда им это известно? Ее ведь несколько месяцев никто не видел.
— Это всего лишь газета, сэр. А преувеличения — товар газетчиков.
— Я сам все время недоумеваю — когда она снова покажется. Вы, конечно же, знаете, что меня она никогда особенно не любила.
— Я уверен, что вы ошибаетесь, сэр.
— И Лаэтицию никогда не любила, если откровенно. Поэтому мама больше и не хочет меня видеть. Она считает меня тряпкой. Чистоплюем. И я подозреваю, что общество придерживается того же мнения. Это очень несправедливо.
Сильверман откашлялся.
— Я вам еще нужен, сэр?
Артур отхлебнул чаю и обвел взглядом содержимое подноса с завтраком.
— Спасибо, Сильверман. Можете идти.
Придворный направился к двери.
— Да, есть еще один вопрос.
— Да, сэр?
— Что вы думаете об этом типе — Стритере? Он что-то вызывает у меня подозрения.
— Он не из тех людей, каким я бы стал доверяться без оглядки, сэр.
— Вот как? Ну а я в его защиту могу сказать, что он готовит превосходный чай.
— В самом деле, сэр?
— По правде говоря, я встречаюсь с ним сегодня чуть позже. Он рассказывает мне весьма необычную историю. Кое-что о моей прапрапрабабушке. И о контракте.
— Боже мой, сэр.
— Вот уж воистину боже мой. Все это, конечно, полное безумие.
— Воистину, сэр.
— Вы, видимо, ни о чем таком не слышали? Какие-нибудь слухи на эту тему?
— Какие-нибудь слухи всегда есть, сэр. — Сильверман наклонил голову. — Если я вам больше не нужен…
Артур Виндзор махнул рукой, отпуская Сильвермана, и некоторое время просидел молча, наедине с вареным яйцом, подозрениями, черными мыслями.
Час или около того спустя он вышел из своей комнаты, отмел предложения помощи от многочисленных слуг, быстро прошел в старый бальный зал, даже не задумываясь, почему он так спешит встретиться с человеком, чье общество в обычной ситуации счел бы в высшей мере неприятным.
Артур прибыл в назначенное время и обнаружил, что его визави уже ждет его, попивая чай и самодовольно ухмыляясь.
Стритер даже не удосужился встать, когда появился принц, — так, проворчал что-то и шумно отхлебнул чая из чашки.
— Мистер Стритер?
Стритер еще раз громко хлюпнул и только потом поднял свое точеное лицо.
— Сейчас, шеф, я буду с тобой. Допью только свое варево.
— Дело в том, что мне хочется пить.
— Пить?
Артур Виндзор стал до неузнаваемости кроток. Он словно съежился, ушел в себя — королевская улитка убралась в свою величественную раковину.
— Мне бы очень хотелось выпить чайку.
— Не повезло тебе, шеф. — В голосе Стритера не слышалось ни малейшей извинительной нотки. — Я, кажись, сейчас все допил. — Он звучно рыгнул.
У принца сделался совершенно больной вид.
— Сожалею, шеф.
— Вы абсолютно уверены? — сказал Артур дрожащим от разочарования голосом. — Может быть, хоть капелька осталась?
Стритер пожал плечами.
— Вряд ли. Но я проверю. — Он поднял крышку чайника, заглянул внутрь, наморщил нос и сказал: — Тебе повезло, шеф. Пара глотков наберется.
— Пары глотков будет достаточно, — с облегчением произнес Артур.
Стритер налил полчашки и протянул принцу.
— Ну, доволен?
Артур выпил содержимое чашки залпом.
— Да, вполне, мистер Стритер, благодарю.
Светловолосый сверкнул своей акульей улыбкой.
— Тебе нужно поторопиться с твоим образованием. Твоя матушка не хочет, чтобы мы тут канителились. — Как шталмейстер, собирающийся объявить о выходе лучших зверей, он хлопнул в ладоши, и зал мгновенно погрузился в полутьму. — Хватит про чай, шеф. Пришло время смотреть и узнавать.
К этому времени прошлое уже стало почти предсказуемым — мерцая и проявляясь, оно материализовывалось и становилось реальностью перед глазами принца. Он увидел свою прапрапрабабку — она сидела за письменным столом. Увидел мистера Дедлока, основателя того, что (по словам Стритера) должно было стать непримиримым врагом его, принца, семьи. А через дверь, словно авангард какой-то бюрократической армии, шагали англичанин, ирландец и шотландец — триумвират, составлявший фирму Холворма, Квилинана и Килбрета. Вместе с ними шел некто, кого принц видел в первый раз, — угловатый подросток, с лицом, испещренным угрями, с безнадежно всклокоченными волосами. Рот его искривляла бессмысленная ухмылка.
Давно умершая королева обнажила рот в приветственной гримасе.
— Это и есть тот ребенок?
Первым заговорил англичанин, мистер Холворм.
— Да, мадам.
Вперед вышел ирландец.
— Мы нашли его именно в том месте, о котором говорил Левиафан.
Удивительное дело, но мальчишка, казалось, не испытывал страха, хотя и предстал перед очами монархини. Его застывшее лицо не выражало ни малейшего любопытства.
Дедлок, который до этого момента стоял по правую руку королевы, вышел на свет.
— Почему мальчик так спокоен? Почему он не кричит и не хнычет?
— С самого рождения он воспитывался так, чтобы быть сосудом для Левиафана, — сказал англичанин.
Королева нетерпеливо отмахнулась от этого объяснения.
— Подведите его ко мне.
Мальчика подвели к ней.
— Джентльмены, — промурлыкала прапрапрабабка Артура, — я полагаю, мальчик должен преклонить колени перед королевой.
Ирландец положил ладонь на голову мальчика и, надавив на него, опустил на колени.
— Прекрасно, — сказала королева. — А теперь покажите мне его запястья.
Квилинан кивнул. Чуть ли не с нежностью он взял руки мальчика и повернул их ладонями к монархине.
— Джентльмены, то, что я собираюсь сделать, возможно, покажется вам огорчительным, но я хочу, чтобы вы знали: какими бы мои действия ни представлялись вам, они осуществляются к вящей славе империи и для продолжения спокойствия на наших берегах. Возьмите себя в руки, наберитесь решимости, укрепите сердца. Левиафан предупредил меня, что среди ва