отъезде был на мне, уже весь износился и изодрался; но так же и не смогу я просто ответить: «Нет», не устыдившись лжи, потому как помнится мне что-то о прогулках вышеупомянутого субъекта. И раз так, то я тогда, несмотря на смятение, просто протяну ему руку, и сразу всё станет ясно, потому как я снова у старых друзей-приятелей.
Если же перестать дурачиться и говорить серьёзно, то должен Вам сообщить, что письмо это следует за великими ненастьями, унёсшими здесь множество человеческих жизней, моя жена и Софи также едва спаслись от наводнений. Всё от страшных бурь, в этом году сорвавшихся с гор на север. Мари полагает, что Вы уж четыре недели как не топите, хотя по вечерам и утрам можно ещё немного застудить кончики пальцев; на что я отвечаю, что достаточно будет пальцы не растопыривать, а держать их, как и без того подобает ведущим себя пристойно, при себе.
Сотни птиц, как раз распевающих на большом каштане за моим окном свою колыбельную, передают сердечный привет Вашему птенчику.
Йозеф Гёррес (1776–1848) – публицист, историк, философ. В юности увлёкся идеями Просвещения и Французской революции, занялся политической публицистикой. Разочаровавшись в революции, познакомился с романтиками, в частности с К. Брентано, с которым издавал «Газету для отшельников». Занимался исследованием истории немецкой культуры с позиций романтизма. За работу «Германия и революция» (1819) Гёррес подвергся преследованию и был вынужден уехать в Страсбург, затем перебрался в Швейцарию. В изгнании увлёкся католической мистикой. В 1827 г. приехал в Баварию, занял профессорскую кафедру всеобщей истории и истории литературы в Мюнхенском университете.
Алоиз Фок (1785–1857) – пастор католического прихода Аарау в 1814–1830 гг. Будучи сторонником либеральной церковной политики, старался поддерживать связи с реформатскими общинами и с представителями городской власти. В 1814–1831 гг. – член совета образования кантона Аргау, активно занимался развитием народного образования, способствовал открытию института для учителей в 1822 г. В 1830 г. Фок стал первым каноником преобразованной епархии Базеля, а в 1832 г. – настоятелем кафедрального собора.
Г.Ф. Керстинг. Внимательный читатель. 1812
Ранний романтизм отличало тесное переплетение не только мыслительных, но и дружеских отношений, соединявших естествоиспытателей с поэтами. Посредниками выступали при этом Виндишман[85], Риттер[86], Эннемозер[87], а общими идеями – броунова теория раздражений, месмеризм[88], звуковые фигуры Хладни[89], и благодаря им обе стороны постоянно обнаруживали натурфилософские устремления. Однако с течением времени эти отношения становились менее тесными, пока в период позднего романтизма не нашли страннейшее и весьма интенсивное выражение в дружбе Либиха и Платена. Характерной чертой, в корне отличающей эту дружбу от более ранних отношений подобного рода, является оторванность от окружения и замкнутость связи между этими двумя личностями: девятнадцатилетним студентом-химиком и Платеном, который был на семь лет старше и изучал в том же университете Эрлангена востоковедение. Правда, совместное пребывание в университете было недолгим: весной 1822 года, того года, который и свёл их вместе, Либиху пришлось бежать в Париж, чтобы укрыться от преследований по «делу демагогов»[90]. Это положило начало переписке, которая связывала их на протяжении разлуки последующих лет, стоящий лишь на трех опорах проведённых вместе месяцев. Платен был бесконечно тяжёлым корреспондентом: сонеты, газели[91] друзьям, изредка прорезающие течение переписки, – скрывают беспрестанные упрёки, нападки и угрозы или служат своеобразным откупом. Тем более располагающей предстаёт любезность младшего корреспондента, милого и симпатичного, готового настолько вникнуть во внутренний мир Платена, что обещает ему как естествоиспытателю (если тот когда-либо решится обратиться к естественным наукам) более успешное будущее, чем у Гёте, или же, чтобы доставить Платену радость, подписывает свои письма арабскими буквами, как и то письмо, что здесь приводится. Написано оно за два месяца до решающего поворота в судьбе Либиха, о котором он упоминает сам в посвящении к книге «Химия в её приложении к агрикультуре и физиологии». «Под конец демонстрационного сеанса 28 июля 1823 года, – пишет Либих Александру фон Гумбольдту[92], – когда я убирал свои препараты, ко мне приблизился один из членов академии и завязал со мной беседу. С необычайно подкупающей любезностью он выведал предмет моих изысканий, как и все мои занятия и планы; мы расстались, а я по неопытности и из робости не осмелился спросить, кто удостоил меня своим расположением. Эта беседа стала основанием моего будущего, я приобрёл могущественнейшего и благосклоннейшего покровителя и друга во всех моих научных начинаниях»[93]. Временам, когда два великих немца могли завязать знакомство в стенах французской академии, Либих остался верен и позднее, в том числе и в 1870 году, когда в речи, произнесённой в Баварской академии наук, выступил против шовинизма[94]. И в юные годы, и в преклонном возрасте он был представителем того поколения учёных, для которого философия и поэзия ещё не совсем исчезли из поля зрения, хотя они оставались скорее каким-то дальним намёком, словно доносящимся из тумана известием, как и в этом письме.
Юстус Либих – графу Августу фон Платену
Париж, 16 мая 1823
Любезнейший друг!
Моё последнее письмо уже наверняка в твоих руках, и с этой почтой ты ожидаешь моего портрета, который я обещал прислать. Вина не моя, что так не случится в этот раз, виноват художник, который его до сих пор не закончил; но разве должно это лишать меня возможности немного поболтать с тобой?
Известный факт, что погода, температура и прочие случайные привходящие обстоятельства оказывают решающее влияние на мышление, а тем самым и на писание писем; человек подвержен этому влиянию, несмотря на своё властное Я, уподобляясь тем самым нити гигрометра, которая непременно удлиняется или укорачивается в зависимости от окружающей влажности. Явно и в моём случае речь идёт о некотором внешнем воздействии, благодаря которому у меня возникает потребность писать тебе, ведь в ином случае я мог бы удовольствоваться лишь мыслью или памятью о тебе, однако же не думай, будто виновато в этом приближение какой-либо кометы, ибо и магнитная стрелка ведёт себя как и прежде, да и температура та же, что полагалась бы в это время согласно парижскому климату; не могла быть причиной и лекция Био[95] об анализе и классификации звуков, а всё же у меня появилось желание играть на гармонике, и если бы я умел, то сыграл бы, и ты бы услышал, возможно, звуки, которые донесли бы до тебя весть о том, как горячо я тебя люблю. Гей-Люссак[96], открыватель законов, которым подчиняются газы, ещё меньше мог повлиять на моё настроение, и всё же я пожелал стать газом, который мог бы распространиться до бесконечности, впрочем, сейчас я вполне удовлетворился бы конечным и расширился лишь до Эрлангена, чтобы окружить тебя наподобие атмосферы, а поскольку есть газы, вдыхание которых смертельно, и есть такие, которые вызывают приятные видения, я мог бы стать газом, который пробудил бы у тебя желание писать письма и внушил бы тебе радость жизни. Бётанг со своей минералогией ещё менее мог бы воздействовать в этом направлении, поскольку лишает меня всякой надежды когда-либо найти философский камень (ведь, как всякий камень, он относится к разряду минералогии), и всё же я возжелал получить его, ибо он дал бы мне возможность сделать тебя как можно счастливее, а мне подарил бы способность разгадывать вместе с тобой арабские и персидские загадки, с чем мне без помощи такого чудесного камня никогда не справиться. Может, это Лаплас[97] с его астрономией? Но и он вряд ли: он лишь указывает мне меридиан, на котором ты обитаешь, не открывая мне твоих счастливых звёзд. Столь же мало способны подвигнуть меня на писание писем и открытия Кювье[98], потому как этот достойный муж при всём своём рвении не смог обнаружить ни одного животного, а тем более и человеческого существа, которое было бы полностью равно другому, он лишь демонстрирует мне, что природа являет собой лестницу, и указывает, сколько ступеней мне ещё надо преодолеть, чтобы достигнуть тебя. Может быть, Эрстед[99], побывав здесь, оказал на меня загадочное воздействие своим электромагнетизмом? Нет, и не он, поскольку в своём гальваническом учении он отказывается от полюсов, а я вполне ощущаю, что мы – два полюса, бесконечно различающиеся своей сущностью, однако же именно в силу этой противоположности притягательные друг для друга, ибо одноимённые полюса отталкиваются.
Как видишь, милый Платен, я не нахожу никакой помощи в разрешении этой тайны и прошу тебя прислать мне ключ к ней в своём следующем письме.
Сердечно целую тебя,
Юстус фон Либих (1803–1873) – химик, внёсший значительный вклад в развитие биохимии; считается основателем агрохимии. С 1824 г. был профессором Гисенского университета, с 1852 г. – Мюнхенского. В Гисене открыл первую практическую учебную лабораторию; в процесс учёбы внедрил методы органического анализа.