Август фон Платен-Халлермюнде (1796–1835) – поэт, драматург. Учился в Вюрцбургском, а затем в Эрлангенском университете. В Эрлангене его учителем был философ-романтик Фридрих Шеллинг. Несмотря на то что Платен воспитывался в традициях романтизма, ему претила восторженность этого течения, и он стремился к чистоте и лаконичности классического стиля.
«Эти цветы, – десятого декабря 1824 года пишет Дженни фон Дросте-Хюльсхофф, сестра Аннетте, Вильгельму Гримму, – росли у меня в саду, я засушила их для Вас». И далее: «Я желаю Вам неизменно ясного неба и солнца, когда Вы собираетесь на прогулку в пойму Фульды, и ещё чтобы Вам не встречались докучливые знакомые, способные навести Вас на неприятные мысли и тем испортить Вам отдых». Кроме того, у неё есть две просьбы: «Хотела бы узнать размер театрального зала в Касселе». Вторая просьба, однако, гораздо важнее. «Когда я, – пишет она, – подрезаю крылья своим лебедям, а мне как раз пришлось их подрезать двум подросшим птенцам, то всякий раз это большая и грустная работа. Хочу Вас поэтому попросить при случае узнать, каким образом с лебедями обходятся в пойме. Это не к спеху, потому что едва ли я сумею вскорости воспользоваться Вашим советом. Однако на лебедей Вы отныне должны смотреть с милостью и воображать, будто стоите на берегу пруда у Хюльсхоффов и любуетесь, как в нём плавают мои птицы. Я скажу Вам, как их зовут: Пригожий Ганс, Белоножка, Длинношейка и Белоснежка[100]. Нравятся ли Вам эти имена?» На все эти вопросы есть ответы в письме Гримма; однако же суть не столько в самих ответах, сколько в том, как нежно они переплетаются с вопросами, превращаясь в отражение давно минувшей любовной игры между нынешними отправителем и получательницей писем – игры, которая и теперь продолжает жить в невесомости мира речи и образов. Что такое сентиментальность, как не ослабевающее крыло чувств, которое где-нибудь да падает на землю, когда на полёт больше нет сил; и что такое её противоположность, как не движение без устали, с мудрым расходованием сил, полёт, не останавливающийся ни перед какими переживаниями и воспоминаниями, парение крыла, лишь слегка задевающего то одно, то другое: «Звезду, цветы, ум и платье, / Любовь, горе, время, вечность»[101]?
Расшифровка письма В. Гримма к Д. фон Дросте-Хюльсхофф. 1931–1936
Вильгельм Гримм – Дженни фон Дросте-Хюльсхофф
Кассель, 9 января 1825
Дорогая фрейлейн Дженни!
Благодарю Вас за оба Ваши письма и за дружеское расположение и благоволение, которыми они дышат: я сразу ощутил и признал их всем сердцем. Я мог бы, наверное, выразиться лучше и изящнее, но разве же Вы не разглядите правду и в этих немногих словах? Впервые я встретил Вас очень давно, с тех пор каждый раз проходили годы, прежде чем мы вновь имели счастье видеть Вас, и всё же каждый раз между нами мгновенно возникала неподдельная доверительность, а потому я не могу себе представить, чтобы Вы нас когда-нибудь позабыли или Ваша память о нас со временем поблёкла. Прекрасно, когда существуют люди, на которых в любую минуту можно мысленно положиться. Кажется, я Вам как-то раз уже писал, что наша жизнь представляется мне переходом через незнакомую страну, ведь у нас нет уверенности ни в чём, что встречается на нашем пути. Небо всегда одинаково близко над нами и вокруг нас, и я, как и Вы, верю, что оно позволит мне встретить то, что пойдёт мне во благо; но всё же наши ноги прикованы к земле, и мы ощущаем боль, когда нам приходится идти по сухому и горячему песку, поэтому, я думаю, нам не воспрещено скучать по зелёным лугам, лесам, по таким местам, за которыми ухаживают с любовью заботливые люди. Это наверняка Вам снова напомнит мой рассказ о прогулках, на которых я с таким неудовольствием встречаю то или иное лицо, неприятное мне своим выражением; а не смотреть на людей у меня не получается. Подобная повышенная чувствительность происходит, возможно, от того, что я долгие годы (на самом деле – сколько я вообще могу упомнить) выходил на прогулки в одиночестве, раньше по необходимости, потому что ходил медленно из-за физической слабости, а потом это вошло в привычку. Именно так мне отрадней всего проводить минуты уединения, заменяющие мне одиночество, по которому я часто и сильно тоскую, хоть и люблю быть среди людей и вовсе не стремлюсь долго оставаться наедине с собой. Я понимаю неприязнь к общению, которую Вы иногда чувствуете; конечно, хорошо и правильно, когда её можно превозмочь, но я упрекаю себя и тогда, когда веду себя слишком мило с людьми, которые мне безразличны.
Цветы, которые Вы прислали, прекраснее всех засушенных цветов, какие я видел прежде. Они и не думали цвести больше, чем одно лето, но теперь будут храниться так долго, что, наверное, переживут человеческий век, а то и дольше. Как быстро проходит жизнь! В занятиях и работе время прямо-таки летит. Несколько дней назад, четвёртого января, мы отмечали день рождения Якоба. Можете ли Вы поверить, что ему уже сорок лет? Иногда он ведёт себя как ребёнок; при этом он такой хороший, благородный человек, что мне хотелось бы его похвалить, если это не покажется здесь неуместным.
Вы обещали, что запомните Кассиопею, которую я Вам здесь показал; хочу познакомить Вас с ещё одним созвездием, его сейчас как раз хорошо видно, и оно прекрасней всех прочих. Если Вы в ясную погоду посмотрите на небо между восемью и девятью вечера, Вы увидите, как оно появится ровно между востоком и югом. Выглядит оно так, во всяком случае, если мне не изменяет память:
Созвездие целиком называется Орион, две большие звезды – Ригель и Беллатрикс, а арабским названием третьей[102] я не хочу Вас мучить. Шесть звёзд в центре иначе зовут посохом Якова, или Граблями, и Вы вряд ли это забудете: из-за садоводства. На Троицу оно садится на западе, а осенью снова восходит на востоке.
Ширина зала в театре сорок футов, высота сорок три фута, а глубина сто пятьдесят пять футов. Эту справку я Вам даю в точности. Что же касается лебедей, то мне пока не удалось узнать подробностей. На самом деле, я думаю, что здесь вообще не подрезают крыльев птенцам. Если они взлетят, то потом всё равно вернутся в родной край.
Вырезка из газеты «Франкфуртер Цайтунг» от 20 сентября 1931
Этим летом в один из вечеров я шёл берегом Фульды вверх по течению, и вдруг на островок опустился лебедь, посидел с гордым видом, потом сошёл в реку и сделал несколько кругов. Он наверняка прилетел из поймы, я не раз видел, как они там летали. Вам, кстати, незачем уговаривать меня относиться к этим существам с приязнью: они мне всегда нравились; их плавность, серьёзность и спокойствие, но и одухотворённость – кажется, что это морская пена сложилась в завершённую форму и ожила, – восторженность, которая будто бы соседствует со спокойствием и безмятежностью: всё это снова и снова заставляет меня их любить. Особенно прекрасными мне они показались в декабре. Однажды тёплым и влажным вечером я шёл, как я часто и с удовольствием делаю, в сторону поймы, чтобы полюбоваться на воду. Меня всегда радует эта чистая, слегка колеблющаяся стихия. Плакучие ивы ещё не растеряли своей листвы, она только изменила цвет на светло-жёлтый, и тонкие ветви с нескрываемой радостью покачивались в воздухе. На востоке сквозь сосны и ели просвечивало несколько тёмно-алых полос, а на всю округу уже спустились сумерки. Тут лебеди как будто разом и вполне очнулись, принялись скользить по водной глади, их белизна сияла в темноте, и они виделись мне сверхъестественными существами, так что я стал воображать себя в компании речных нимф и лебединых дев, пока, наконец, не сгустился ночной мрак. Имена Ваших лебедей мне нравятся, вот только Белоножка меня озадачила. Или Вы полагаете, что это имя должно научить её скромности? Назовите одного лебедя Нимфой!
На этом я хотел бы завершить моё воскресное письмо, только прошу Вас, прежде чем отложить его в сторону, примите от всех нас сердечный привет.
Вильгельм Гримм (1786–1859) – лингвист, филолог, автор – вместе с братом Якобом (1785–1863) – теории об общем происхождении индоевропейских языков. Братья учились в Марбурге, преподавали в Касселе, как участники протестного выступления против отмены ганноверской конституции (т. н. «Гёттингенской семёрки») были отстранены от преподавания. В 1841 г., приняв приглашение короля Пруссии Фридриха Вильгельма IV, поселились в Берлине. Главный совместный труд – «Немецкая грамматика», которая легла в основу немецкой филологии. Гриммы также известны собранными и записанными народными сказками и подробнейшим словарём немецкого языка, по сегодняшний день являющимся классическим.
Дженни фон Дросте-Хюльсхофф (1795–1859) – старшая сестра писательницы и поэтессы Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф (см. примеч. на с. 99). В 1813 г. она познакомилась с В. Гриммом и впоследствии помогала, вместе с Аннетте, братьям Гримм в работе над сбором и записью народных сказок. Она собрала и записала семь сказок для коллекции Гриммов. С Вильгельмом Гриммом много лет вела интенсивную переписку.
Разворот блокнота В. Беньямина с выдержками из переписки между Д. фон Дросте-Хюльсхофф и В. Гриммом. 1931–1933
Нижеследующее письмо, обращённое к семидесятивосьмилетнему Гёте, написано Цельтером в его семьдесят пять, когда он уже приехал в Веймар, но ещё не переступил порога Гёте. Не раз было замечено, что в нашей литературе блеск и слава пристают в основном к юным и начинающим, а больше всего – к тем, кто рано добился успеха. Сколь редко в молодых людях проступают черты мужественной зрелости, убеждаешься всякий раз, как приступаешь к изучению Лессинга. Дружба двух старцев с их поистине китайским мышлением о достоинстве и ценности преклонного возраста резко выбивается из привычных рамок немецкого умонастроения и освящает их закатные годы, которые они проводят в поразительном взаимном славословии, наполняющем переписку Гёте и Цельтера. Данный образец – из числа совершеннейших.