е понимал, откуда знал это, но питал абсолютную веру. Письмо зачеркнет все неудачи, письмо — решающий удар!
Герцог Эрвин снял боевые рукавицы и вскрыл конверт. Крупные ладони, уверенные твердые движения. Рванул конверт, выхватил письмо, встряхнул, чтобы лист развернулся. Поднес листок к глазам — почти к самому лицу, будто был слегка близорук. Стал читать, медленно шаря глазами по строчкам…
Лед подался к герцогу, движимый тою же надеждой, что и Джо. Он тоже знал: письмо принесет победу, строки раздавят, уничтожат Эрвина!
Герцог сощурился, потер переносицу, будто не мог разобрать слов.
Затем рассмеялся:
— Вот же придумали, комедианты! Здесь написано, что я поимел сестру. И что мы с ней вместе прикончили Рихарда.
Блэкберри закашлялся.
— Тьма сожри, милорд! Иона написала такое?
— Конечно, нет! Кто-то старался подделать почерк. Хилая попытка, совсем не похоже.
— Почерк — ее! — Взревел Рихард, сам не свой от ненависти. — Как ты можешь! Что ты за…
Джоакин понял ответ в один миг со Льдом.
— Ты… ты не Эрвин!
Лед попятился, шатаясь, как оглушенный.
— Кайры, это же не герцог, не мой брат! Он просто похож! Убейте его!..
— Вы арестованы, — сказал Блэкберри и сделал знак своим людям.
Несколько кайров вышли из строя, чтобы взять Рихарда. Тот даже не пытался схватиться за оружие. Совершенно раздавленный, упал на колени, заложил руки за голову. Латники обступили его.
Скрипучим тоном Рихард произнес:
— Помилуй меня, Светлая… Агата!
На последнем слове голос звякнул спущенной тетивой.
Джоакин Ив Ханна давно ждал этого мига.
Перст Вильгельма взорвался, как вулкан, заливая площадь дождем пламени.
Искра-5
Середина июня 1775 г. от Сошествия
Фаунтерра, дворец Пера и Меча
Знаешь, откуда берется власть? Не от ума, не от силы и не от самолюбия. Умник станет ученым или министром, силач — воином, самолюбец — богачом. Но правитель — это тот, за кем готовы идти люди. А люди пойдут за тем, в ком есть харизма.
Хочешь, чтобы другие разделили твои цели, сражались за тебя, умирали за тебя? Не убеждай их заумными аргументами, не запугивай силой, не ослепляй притворным блеском. Зажги их души, говори с их сердцами. Заставь их сердца поверить твоему.
Принимай решения душою. Не выбирай то, что умно и выгодно. Не выбирай и то, что вкусно, приятно, роскошно. Выбери то, что — хорошо. Послушай свою душу, она скажет тебе: вот хороший путь. Он может не быть логичным, выгодным, почетным, приятным. Этот путь покажется трудным или кривым, долгим или странным. Но если твоя душа просится туда — то туда и иди. Только тогда ты сможешь увлечь за собой людей.
Харизма есть лишь у тех, кто принимает решения душою.
Так сказал лорд Менсон Луиза, императорский шут. Единственный раз он опустился до прямого и внятного пояснения. Тем более досадно, что Мира все же не поняла толком: что за голос души, как его услышать? Но она не могла ударить в грязь лицом, потому ответила:
— Лорд Менсон, я умею принимать решения.
А он ответил:
— Докажи.
В городе набирало сил религиозное течение. Нищие проповедники, похожие на бродяг, собирали толпы на площадях. С высоты телег или бочек низвергали на головы мещан гневные речи:
— Мир погряз в жадности, похоти и лени! Боги устали от наших бесчинств, они придут положить этому край. Никто не уйдет от ответа! Железною рукой боги покарают всех виновных и установят порядок — суровый, но справедливый!
У образованных людей вся эта пафосная театральщина вызывала только смех. Знать брезгливо обходила сборища черни. Но простой люд внезапно полюбил проповедников. Под «завистью, похотью и ленью» бедные мещане угадывали образы зажравшихся вельмож — и радовались, что те получат по заслугам. А после череды мятежей и войн заманчиво звучала идея: «навести порядок железной рукой». Чернь обильно пополняла собою ряды нового течения.
Представители власти относились к этому двояко. Праматеринский капитул осудил сборища. Верховные матери не применили громкого слова «ересь» — сейчас его были достойны только перстоносцы — но обвинили проповедников в лукавстве и лжи. Серебряный Лис прямо предложил: ввести в город искровые полки и подавить волнения. Роберт Ориджин высказался в том же духе. Но министерство финансов подало неожиданный отчет: сборы налогов возросли. Убоявшись кары божьей, мещане стали платить более исправно. Шериф Фаунтерры также одобрил новое течение: в городе прибавилось порядку, люди задумались о благочестии, меньше крадут и реже дерутся. В итоге представители двух лагерей встали перед императрицей.
— Ваше величество, нужно пресечь бунт в зародыше, — отчеканил генерал. — В трех землях бушуют войны и смуты, вся Империя лишена покоя. В такое время столица должна являть пример законности и порядка!
— Так ведь оно же так и есть! — Возразил шериф. — Эти проповедники как раз и говорят, чтобы все жили по закону. Кто нарушит, мол, — тому кара божья. Люди слушают и боятся, а это ж хорошо! Мелких преступлений стало вдвое меньше, пьяных драк — втрое. Город стал как шелковый платок!
— Затишье перед бурей, — проворчал Серебряный Лис. — Сначала притихли, а потом наслушаются вольнодумства и пойдут куролесить! Подснежники Салема тоже начинали тихо, а чем закончилось?
— Милорд генерал, не нужно тут вот этого! Подснежники начали с убийства барона. А наши-то никого не убили, и даже наоборот, ведут себя очень прилично. Я на каждой площади поставил констеблей — и ни одного свистка не услышал!
Вмешался министр двора:
— Ффсе равно, лучшше разогнать! Я не смотрел на этих бродяжек, но ффсе говорят: они грязные, в лохмотьях и говорят с грубостью. Из таких людей ничто хорошее не выйдет! Если колодец гнилой, то и вода в нем с душком.
Министр финансов предъявил сводки:
— Изволите видеть, сударь, сия вода — не с душком, а с золотым песком. За последнюю неделю мещане погасили пятую часть задолженностей по налогам. Я боялся обратного: с уходом армий лорда-канцлера город обнаглеет и станет платить меньше, как тут приятный сюрприз. Взгляните на цифры!
Министр двора фырчал, как кот, и отталкивал книгу:
— Пффф!..
Мира заинтересовалась, проверила сводки: все верно, уплата налогов возросла.
— Ваше величество не может не видеть: налицо благотворный эффект проповедей.
Только тут в разговор вступила мать Алиса — носительница диадемы и глава агатовского ордена:
— Мы обязаны смотреть вдаль, ваше величество. Нельзя увлечься сиюминутной выгодой и забыть о завтрашнем дне. Эти проповедники не имеют дозволения от Праматеринской Церкви. Стоит ли объяснять опасность положения, которое сложится, если кто угодно станет проповедовать что захочет?
— Святая мать, — ответил шериф, — мы проверили бумаги у этих парней. Они имеют разрешения на проповеди, подписанные епископом Амессином.
— Правою рукой Галларда Альмера, который обвиняется в ереси!
— Но епископ-то Амессин ни в чем не обвиняется. Его-то подпись вполне себе законна.
Забыв о шерифе, мать Алиса обратилась прямиком к владычице:
— Я прошу ваше величество принять предложение генерала и разогнать сборища.
И шут Менсон, все время бывший рядом, навострил уши. Давай-ка, Минерва, вынеси решение!
Размышляя, Мира почесывала жесткую шерстку Брунгильды. Она уже знала от Ворона Короны то, что подтвердил шериф: проповедники действуют с ведома приарха. По этой причине их стоило бы схватить, а их сторонников — разогнать. Но как при Подснежниках, так и теперь Мире не нравилась идея разгона силой. Да и прирост налогов, и убыль мелких преступлений… А впрочем, даже не это главное. «Судить строго, но справедливо, навести порядок твердой рукою» — слова напомнили Мире благословенное время владыки Адриана. Золотые годы порядка и прогресса, крепкая власть, верные и работящие подданные. Проповедники-то на самом деле правы: славно было бы, если б вернулись те годы.
— Мы не станем разгонять толпы, — постановила Минерва. — У проповедников есть законное разрешение за подписью епископа. Есть и священное право, выраженное заповедью: «Позволь иному быть». Прядок в городе не нарушается, а только усиливается. Не вижу причин для применения силы.
— Ваше величество, — нахмурилась мать Алиса, — капитул ведет священную войну против еретиков и бывшего приарха Альмера. Мать Корделия и лорд-канцлер Ориджин рискуют жизнью на полях сражений!
— Я всей душою верю в их скорую победу. Еретики с Перстами будут схвачены, доставлены в столицу и публично казнены. Их судьба послужит уроком всем, кто замышляет недоброе. Но мирная и законная проповедь — не повод для гонений.
Мать Алиса не стала спорить — вероятно, не ощущала за собою всей силы капитула. Мира знала: архиматерь Эллина совсем погрузилась в сумрак, а мать Корделия отбыла в Альмеру, так что капитул, по сути, остался без головы.
Шериф и министр финансов поблагодарили владычицу за верное решение, и все разошлись — кроме дежурных гвардейцев и шута. Менсон приложил ухо к двери, дождался, пока утихнут министерские шаги, и заявил напрямик:
— Если нет ума, собачка не поможет. Хоть гладь, хоть не гладь — в голове не прибавится.
— Ум-то зачем? — Огрызнулась Мира. — Сами сказали: решать надо сердцем!
— Так и сердца не слышу! Где оно? Сееерр-рце!
Менсон нагнулся, чтобы послушать: бьется ли что-то в груди Минервы? Понял, что при этой процедуре ухо его ляжет в совсем неподобающее место. Отдернулся, махнул рукой:
— Решай как знаешь. Дело твое.
Он намылился уходить, и Мира спросила:
— Что вам не нравится? Чем плохо мое решение?
— Ничем.
— Правда?
— Пррравда. Ничем не плохо, ничем не хорошо. Никакое оно. Все равно, что монетку подбросить.
— Что бы вы сделали на моем месте?
Менсон снял с головы колпак и зачем-то потряс перед Мирой.
— Я бы перво-наперво решил для себя главное. Хочу или нет?