Отсюда можно заключить, что рассматриваемый нами иконографический сюжет содержит мотив установления ритуальной взаимосвязи с чудовищем, тождественной его доместикации (одомашниванию). В этом свете отдельные концовки духовного стиха о Егории Храбром, сообщающие о финальной расправе Георгия со змеем, совершенно противоречат его основному содержанию и представляются результатом позднейшей творческой «доработки».
Невзирая на чрезвычайную редкость этого иконографического сюжета, именно он, по мнению Проппа, отражает наиболее архаические представления о содержании подвига святого Георгия: «На иконах данного типа нет непосредственной борьбы, есть покорение врага не силой, а внутренним совершенством героя».
Показательно совпадение данного, на первый взгляд, легендарного сюжета с мифологическими представлениями современных карачаевцев о том, что досаждающих змей следует не убивать, а заговаривать. В том же ряду находятся русские восточносибирские бывальщины о людях, обладающих особой властью над змеями («знающих слово»). Материалы по этой теме, собранные в 1966–1980 гг. на территории Забайкалья и Иркутской области советским фольклористом, кандидатом филологических наук В. П. Зиновьевым (1942–1983), относятся к 1920-м гг. «Знающие слово» не имеют ничего общего с вульгарными «заклинателями змей», которые «укрощают» пресмыкающихся на потеху непритязательной публике. Равно как и словацкие «чернокнижники», сибирские «знающие слово», как правило, — пожилые мужчины, выступающие в качестве функционального посредника между человеком и змеями. Это положение наглядно иллюстрирует следующая бывальщина из собрания Зиновьева:
«335. Это был один старичок, значит. Я вот так знаю, что дедушка Паша, а фамилию-то его не знаю. Тот был такой… тоже, видно, знал че-то. И вот если в случае где появились змеи, то, значит, его просят. Он даже сам носил змею через плечо, и на шее она обвивалась. Никогда его не трогала.
И вот если появились змеи, если кто хорошо принял его, значит, он этих змеев угонит. Сперва забиват какой-то колушек, потом прутиком несколько раз махнет и че-то пошепчет — уходят! Уйдут!
А кто уж если огорчит, то не рад будет. И покосу попустится. Ни грести, ни косить нельзя: змеев будет — хоть отбавляй!
И вот был случай в Золотой пади. Там прииски были, золото мыли. И мужики его попросили! Он шел мимо, оне его попросили. Он сказал:
— Давайте, я изделаю!
Но и действительно, изделал, поставил колушек, прутик взял в руку. Помахал — сама больша пришла, начала крутиться вкруг колушка, и за ней все пришли, в комок свились, шипели-шипели…
Он махнул прутом — она пошла вперед, и те за ей. Увела. Ушли и не стало»[12].
Колышек (осиновая палочка, или палка) и прутик являются непременными орудиями-атрибутами «знающих слово», встречающимися практически во всех бывальщинах. В народных верованиях похожая палка (посох, трость) фигурирует в качестве магического атрибута «знающих», которыми в традиционном русском обществе считались люди, обладавшие комплексом тайных знаний. К категории «знающих» принадлежат ведьмы, колдуны, знахари и некоторые другие ритуальные специалисты. Деление на колдунов и ведьм, которые делают «на зло», и знахарей, которые делают «на добро», сложилось в народном сознании под влиянием христианства. «Знающие» различаются по степени обладания магической силы и тайного знания: самые сильные ритуальные специалисты — ведьмы, обладающие наибольшим объемом магической силы, за ними следуют колдуны, магическая сила которых заключена в зооморфных помощниках, и далее — знахари, чья магическая сила заключена в заговорах.
Использование сибирскими «знающими слово» в своей ритуальной практике колышка, палочки или палки позволяет понять, почему св. Марта-Марфа приготовила крест, смиривший Тараска, из каких-то «веточек», а не воспользовалась готовым (пускай даже самым простым) распятием, которое у нее непременно должно было иметься «по долгу службы». То же самое обстоятельство проливает свет на природу скипетра св. Георгия и жезла св. Ипатия, с помощью которых они смиряют своих чудовищ. Впоследствии скипетр св. Георгия превращается в копье, ставшее его неотъемлемым атрибутом, которое, по всей видимости, продолжает сохранять первоначальные функции, скрывая свою настоящую природу под видом простого колющего оружия. Столь же чудесное превращение происходит и с «веточками» св. Марты. В нюрнбергской церкви св. Лоренца (св. Лаврентия) в алтаре св. Марты имеется любопытное изображение, на котором святая представлена вместе со смиренным ею Тараском, а в ее левой руке находится трость, увенчан-увенчанная вполне традиционным распятием.
Не менее примечательная история связана с тростью преподобного Авраамия Ростовского (ок. XI–XII вв.), якобы врученной ему самим апостолом Иоанном Богословом, дабы преподобный сокрушил им каменный идол Велеса, который еще в XI в. стоял на «Чудском конце» Ростова. Покровитель сказителей и обрядовой поэзии, общеславянский «скотий бог» Велес считался хозяином подземного и морского миров и ассоциировался со змеем и водной средой, а также выступал в качестве антагониста Перуна, являвшегося преимущественно богом княжеской дружины. Неудивительно, что, невзирая на древность и широкую распространенность культа Велеса в народной среде, он отсутствовал в числе богов киевского княжеского пантеона.
В житии Авраамия Ростовского рассказывается, что преподобный, следуя совету старца, должен был отправиться в Царьград, чтобы там помолиться Иоанну Богослову и попросить его о помощи в борьбе против язычников, поклонявшихся Велесу. Неподалеку от Ростова на реке Ишне произошла загадочная встреча Авраамия с неким «страшным человеком», которого он интерпретировал как Иоанна Богослова: «И яко отыде от града Ростова три поприща, и прейде Ишню реку, и стрете человека страшна и благоговейна образом, взлыса, плешива, браду же круглу велию име, зело прекрасну и благолепну. В руце же своей имеюща трость, на ней же животворящий крест, Распятие Господа нашего Иисуса Христа. Преподобный же Авраамий узре его и устрашися вельми, и виде, яко апостола Божия, паде пред ногама его, поклонися ему. И глагола ему той страшный муж: Старче, востани, повеждь ми, камо грядеши, скорбя зело? Блаженный же Авраамий воста и поведа ему вся бывшая, коея ради вины и камо грядет, и что ради на взыскание дому Иоанна Богослова. Глагола ему той страшный муж: Возвратися, старче, и возми мою трость, и иди, отнеле же грядеши, и приступи ко идолу Велесу без возбранения, и избоди его сею тростию во имя Иоанна Богослова, и будет ти в прах окаянный. Преподобный же Авраамий приим трость у благообразна мужа. Той же муж невидим бысть. Преподобный же, страхом и радостию одержим, возвратися вспять, и прииде ко идолу Велесу без возбранения. И во имя Иоанна Богослова избоде его тростию. И бысть в прах окаянный, исчезе в пропасть, яко в бездну, и с каменем».
На иконе первой трети XVIII в. «Явление апостола Иоанна Богослова преподобному Авраамию с житием» одно из житийных клейм изображает интересующий нас эпизод с сокрушением Авраамием идола Велеса. Увенчанная шестиконечным распятием трость оканчивается здесь символическим изображением наконечника копья. После кончины преподобного Авраамия таинственная трость хранилась в Ростовском Богоявленском Авраамиевом монастыре. Ее исчезновение монастырские записи связывают с именем Ивана IV Грозного (1530–1584), который «быв при освящении храма… молебная совершив, от гроба Преподобнаго трость Богословлю взя на победу и одоление Казанского царства, в лето от сотворения мира 7061, а от Рождества Христова 1553 октября 2 дня[13]».
Поступок царя, по всей вероятности, был продиктован тем обстоятельством, что символом Казани считался крылатый змей Зилант, обитавший некогда в пещере на горе Джилантау (Змеиная гора), расположенной в двух с лишним километрах ниже Казанского кремля по старому руслу реки Казанки. В соответствии с легендой на месте будущей Казани водилось множество толстых как бревно змеев (джилан). Татарский колдун с помощью заклинаний сумел извести чудовищных гадов. Однако их предводитель, крылатый змей Зилант (Аждаха), успел перебраться на гору Джилантау, с которой еще долгое время наводил ужас на город, покуда не был умерщвлен «волшебником» Хакимом. После взятия Казани на этом месте по указанию Ивана Грозного был возведен Зилантов СвятоУспенский монастырь.
Другой крылатый змей вплоть до XVI в. обитал в Елабужском языческом капище («Чортовом городище») и согласно местным легендам внезапно покинул его перед самым походом Ивана Грозного на Казань. Существует легенда, что Иван Грозный некоторое время пребывал в непосредственной близости от развалин «Чортова городища»: «Царь Иван IV Васильевич после покорения Казани отправился по реке Каме в Соликамск, но на пути сделался болен и принужден был остановиться при устье Тоймы, на том месте, где теперь стоит город Елабуга». Во время своего пребывания здесь царь якобы повелел построить на месте бывшего капища мужской монастырь Живоначальной Троицы и заложить церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы с двумя приделами (в память пророка Ильи и Трех Святителей).
Потративший много усилий на собирание документальных свидетельств, относящихся к истории этих мест, отец известного художника И. В. Шишкин (1792–1872), приводя в своей книге «История города Елабуги» (1871) это сообщение, замечает: «Не знаю сколько справедливо». Далее он пишет: «По взятии Казани Царем Иваном Васильевичем Грозным для распространения своих владений и христианства в завоеванном царстве Казанском, в особенности по реке Каме, на которой было столь славное и, конечно, известное православному Царю идольское капище, он повелел воздвигнуть мужской монастырь во имя Троичного Божества на том месте Чертова городища, где прежде волхвы обманывали суеверный народ».
Как бы то ни было, после завоевания Казанского царства трость преподобного Авраамия пропадает из поля зрения историков. В настоящее время о ней можно судить по на