По мнению историка и археолога Б. А. Рыбакова (1908–2001), реконструировавшего культ подземно-подводного ящера на Севере Европы, такие реальные пресмыкающиеся, как «giwoites», являвшиеся объектом домашнего культа, могли послужить исходным материалом для образа более значительного бога озера, реки или всего подземно-подводного мира.
К тому же времени (1582) относится сообщение Псковской летописи, зафиксированное в тридцатом томе Полного собрания русских летописей: «Того же лета изыдоша коркодилы лютии из реки и путь затвориша, людей много поядаша, и ужосашося люди и молиша Бога по всей земле. И паки спряташася, а иных избиша. Того же году представися царевич Иван Иванович, в Слободе, декабря в 14 день».
Рыбаков подчеркивает, что здесь речь идет уже не о прикормленных к дому обожествленных «giwoites», а о реальном нашествии речных ящеров. Заметим, что последние с не меньшим основанием могут претендовать на роль исходного материала для культа подземно-подводного ящера. Изображение похожего крокодилообразного чудовища фигурирует в «Записках о Московии» Герберштейна, опубликованных в 1549 г., за три с лишним десятилетия до нашествия 1582 г. Ящер, поражаемый нагим всадником (по всей видимости, не святым Георгием, а «ездцом»), помещен на гербовом щите, расположенном в правом нижнем углу портрета Василия III.
Следующее по времени упоминание о загадочных «крокодилах» относится к 1589 г. и принадлежит направлявшемуся в Россию агенту Английской торговой компании, дипломату Джерому Горсею (сэр Джером Хорси, около 1550–1626): «Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мертвый крокодил, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилось такое зловоние, что я был им отравлен и пролежал больной в ближайшей деревне, где встретил такое сочувствие и христианскую помощь, что чудесно поправился».
Наиболее ранние свидетельства существования культа ящера на территории Древней Руси Рыбаков связывает с возникшими в скифское время и просуществовавшими вплоть до Киевской Руси болотными городищами, распространенными в лесной зоне: «Болотные городища зоны милоградской (Полесье, VII–I вв. до н. э.) и зарубинецкой (Верхнее и Среднее Поднепровье, III век до н. э. — II в. н. э.) культуры, а для более позднего времени и шире, являются частью ритуальных мест древних славян (наряду с почитаемыми горами), посвященной архаичному культу подземно-подводного божества Ящера, жертвы которому топили в воде окружавшего святилище болота».
Как правило, болотные городища представляют собой небольшие идеально круглые площадки, расположенные посреди болота и окруженные двумя-тремя концентрическими валами высотой в 1,5–2 м, а также рвом шириной в 4–6 м. По своему размеру городища делятся на две категории. Наибольшее распространение получили небольшие городища: диаметр площадки внутри валов 25–30 м, площадь 450–700 кв. м. Куда более скромный процент от общего количества составляют городища диаметром в 130–180 м, внутренней площадью в 13 000–20 000 кв. м. На внутренней площадке малых городищ могло уместиться во время обряда две-три сотни человек, а в больших городищах с площадью до 20 000 кв. м количество участников могло доходить до нескольких тысяч. Малые болотные городища располагались в некоторых районах очень близко друг к другу, большие же городища отстоят друг от друга на 30–60 км.
Болотные городища не являлись поселениями — на их территории не обнаружено следов постоянной жизни. Очевидно, они создавались как святилища, но только для таких молений, которые не сопровождались ни жертвоприношениями, ни поеданием жертвенной пищи или приготовлением священного пива, от чего должны были бы остаться вещественные следы (глиняная посуда, ножи, кости жертвенных животных и т. п.). Единственное, что было найдено — следы костров, деревянных конструкций, иногда каменные вымостки, куски руды.
Практически полное отсутствие вещевого материала не позволяет точно датировать каждое отдельное городище. Наличие на белорусских болотных городищах керамики милоградского и раннезарубинецкого времени позволяет отнести приблизительную дату их появления к середине I тыс. до н. э.
Отсутствие на городищах следов потребления жертв участниками обряда может свидетельствовать об особой форме жертвоприношения, отличной от обычного возложения жертвенного мяса на огонь и последующего его поедания.
В одном из главных поучений против язычества («Слово святого Григория (Богословца) изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят», предположительно XII в.) мы находим: «О убогая курята, яже на жертву идолом режются, инии в водах потапляеми суть. А инии к кладезем приносяще молятся и в воду мечють, Велеару жертву приносяще».
В этом сравнительно позднем поучении автор упрекает своих современников в идоложертвенном приношении кур божествам водной стихии. Аналогичные жертвоприношения могли совершаться и в болотных городищах. При этом жертвенное животное или даже человеческая жертва (по предположению Рыбакова) могли не просто топиться, но буквально поглощаться действительным объектом поклонения этого культа — реликтовым ящером.
Известно, что жертвоприношения на болотах проводились в эпоху неолита и бронзы по всей Европе. Однако наиболее характерны они для германских племен, которые помещали в болотах как простые жертвенные места, так и особого устройства площадки. Археолог-славист, доктор исторических наук И. П. Русанова (1929–1998) в работе «Истоки славянского язычества: Культовые сооружения Центральной и Восточной Европы в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э.» (2002) указывает, что на территории Дании, Голландии, северной Германии и Швеции зафиксировано около 500 жертвенных мест в болотах и торфяниках: «Наиболее выразительны большие жертвенные места, использовавшиеся на протяжении нескольких веков и отражающие основные особенности остальных культовых мест. Самое известное из них расположено в Обердорле (Средняя Германия, около Мюльхаузена) на низком торфянистом берегу Святого озера. Уровень воды в озере неоднократно менялся, и вода то затопляла жертвенную площадку, то отступала, и в результате образовалось не менее девяти слоев торфа, на которых оставляли жертвоприношения со II по VIII вв. Наиболее интенсивно площадка использовалась во II–IV вв. Она имела прямоугольную форму с закругленными углами и с трех сторон была ограждена плетнем и вертикально стоявшими бревнами, открытой оставалась лишь сторона, обращенная к воде. Приблизительные размеры ограждения 15x14 м. По всей площадке были разбросаны кости животных, в основном черепа и кости ног лошадей и рогатого скота. В отдельных скоплениях лежали кости более чем 40 человек, но, в основном, черепа, кости рук и ног, тогда как ребра и позвонки отсутствовали».
В Обердорле в течение нескольких столетий периодически приносили в жертву богам мясные части туш домашнего скота, головы и кости ног лошадей и коров как символ целого животного, сосуды с едой, продукты сельского хозяйства (лен, зерно), здесь же оставлялись собаки, расчлененные части тел людей и их черепа. Русанова подчеркивает, что такие площадки, вымощенные деревом и камнями или покрытые кучами камней, между которыми лежат жертвенные дары — сосуды, кости человека и животных, типичны для позднелатинского и раннеримского времени (II в. до н. э. — I в. н. э.) у континентальных германцев и в Дании.
Указание на человеческие жертвоприношения, адресованные подземно-подводному ящеру, Рыбаков усматривает в хороводной игре «Ящер» («Яша», «Ящур»), широко известной вплоть до конца XIX века в России, Белоруссии и на Украине. По его мнению, многие детские игры являются смягченной трансформацией древних языческих обрядов, а в данной игре представлен древнейший обряд умилостивления Ящера через жертвы, олицетворяемые незамужними девушками. Такое предположение хорошо согласуется с распространенным во всем мире змееборческим сюжетом, частью которого является мотив жертвоприношения девушки чудовищному змею или дракону, от которого она избавляется благодаря вмешательству героя. В волшебной сказке этот обряд представлен сюжетом похищения женского персонажа (царевны или невесты героя) Змеем Горынычем.
К циклу обрядов жертвенного умилостивления воды или подводно-подземных сил Рыбаков относит многочисленные и распространенные обряды «похорон» Костромы, Морены, или Купалы, во время которых куклу, одетую в девичью одежку, топят в воде.
Он полагает, что все вышеуказанные фрагменты и отголоски славянских архаических обрядов «сводятся в единый комплекс», связанный с ритуальным умилостивлением божеств подземного мира, влияющего на плодородие, путем принесения жертв, бросаемых в воду. В этот комплекс Рыбаков включает аналогичные обрядовые практики, существовавшие и у античных греков: «Обряды, связанные с «метанием в воду» жертв божеству подводно-подземного мира, непосредственно связанного с плодородием почвы, а, следовательно, и с урожаем, проводились в середине лета на Семик[24], на Купалу, когда хлеба начинали колоситься, и окончательный хозяйственный результат сезона еще не был ясен. У древних греков в середине лета топили в море со скалы две жертвы — мужчину и женщину. <…> Во временных трансформациях обряда кукла Костромы или Купалы заменила собою не божество Кострому или Купалу (правы исследователи, отрицающие существование представлений о таких богинях), а жертву, человеческую жертву, приносимую в благодарение этим природным силам и их символам. А жертва приносилась не самим этим силам сезонного действия, а постоянно существующему повелителю всех подземно-подводных сил, содействующих плодородию, т. е. Ящеру, Аиду, Посейдону. Проводился этот обряд у греков в месяц таргелион среди лета, а у славян на Купалу (23 июня) или на Петров день (29 июня). Сквозь смягченную форму позднейшей театрализации и игровой условности можно разглядеть жестокую первичную форму первобытного обряда».