Один из первых крупных российских теоретиков лингвистики, языковед и литературовед А. А. Потебня (1835–1891) в своем исследовании о купальском празднестве приводит полный трагизма плач матери по утонувшей (в древности — утопленной) девушке: «Люди, не берите воду, не ловите рыбу, не косите травы на излучинах реки — это красота моей дочери, это ее тело, ее коса…» Пелась эта песня тогда, когда проводился обряд утопления Купалы.
Более поздние следы славянского культа ящера отчетливо прослеживаются в новгородской земле. С этими местами связана легенда о сыне Словена Волхве (Волхе), превращавшемся в крокодила («коркодела»), известная по летописным записям XVII в. Предание о Волхе-крокодиле содержится в «Повести о Словене и Русе», вошедшей в «Новгородский летописец» — начальную часть патриаршего летописного свода («Сказании о начале Руския земли и создании Новаграда и откуда влечашася род словенских князей») со второй половины XVII в.
В «Мазуринском летописце» Иосифа Сназина («Книга, глаголемая летописец великия земли Росиския, великого языка словенского, от коле и в кои лета начаша княжити», 31 том Полного собрания русских летописей) это предание изложено следующим образом: «Великий князь Словен поставил град Словенск, ныне называемый Великий Новгород. С того времени новопришельцы скифы начали называться словенами, и реку, в озеро Ильмень впадающую, назвали по имени жены Словена Шелони. Именем же его младшего сына Волховца назвали Оборотную протоку, которая истекает из Волхова и ниже впадает в него вновь. Больший же сын Словена был бесоугодник и чародей и своими бесовскими ухищрениями превращался в лютого зверя крокодила, залегал в реке Волхов путь водный и непокоряющихся ему которых пожирал, которых опрокидывал и топил».
Помимо «Мазуринского летописца» «Сказание», содержащее рассказ о Волх(ов)е, читается в рукописном «Цветнике» 1665 г., «Хронографе» 1679 г., поздних дополнениях к спискам Холмогорской и Никаноровской летописей, а также в ряде более поздних летописных памятников конца XVII — начала XVIII в., в т. ч., в виде фрагментов и отдельных мотивов, например, в «Летописи о построении града Суздаля» или в «Историчествующем древнем описании славенороссийского народа» иеродиакона Тимофея Каменевич-Рвовского (1684–1699). В ряде эпизодов «Сказание» обнаруживает свою зависимость от изданного в 1674 г. и переизданного с дополнениями в 1680 г. Киево-Печерским архимандритом Иннокентием Гизелем «Синопсиса, или Краткого описания о начале славянского народа», источниками которого послужили польские хроники, главным образом — «Хроника» историка и дипломата Матвея Стрыйковского. «Сказание» наряду с «Синопсисом» послужило источником для изложения ранней истории в «Подробной летописи Российского государства» — обширной компиляции начала XVIII века.
Вот фрагмент «Сказания» из «Цветника» 1665 г., повествующий о дальнейшей судьбе князя Волхова: «Сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаянного того нарицаху… И баснословят о сем Волхве невегласи, глаголюще: «В боги сел». <…> Наше же христианское истинное слово… О сем окаянном чародеи и волхве — яко зло разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове и мечтании бесовскими окаянное тело несено бысть вверх по оной реце Волхову и извержено на брег против волховного оного городка, иже ныне зовется Перыня. И со многим плачем от невеглас ту погребен бысть окаянный с великою тризною поганскою. И могилу ссыпаша над ним вельми высоку, яко есть поганым. И по трех убо днех окаянного того тризнища просядеся земля и пожре мерзкое тело коркоделово. И могила его просыпася над ним купно во дно адово, иже и доныне, якоже поведают, знак ямы тоя стоит не наполняйся».
Архаичный сюжет о речном божестве-ящере («коркоделе») известен также по русской вставке в перевод «Беседы Григория Богослова об испытании града» по списку XI века: «Ов (некто, некоторый) требу створи на студеньци (у родника) дъжда искы от него, забыв, яко бог с небесе дъждь даеть. Ов не сущим богом жьрет и бога створышаго небо и землю раздражаеть. Ов реку богыню нарицаеть и зверь, живущъ в ней, яко бога нарицая, требу творить». Примечательно, что автор вставки признает существование в воде некого «зверя», не соглашаясь только с приписываемым ему божественным статусом.
Заложенный около IX в. киевскими князьями как северный окраинный форпост новой державы, Новгород являлся важным центром этой окраины и важным звеном во всей системе русской государственности. Вплоть до подчинения Новгородской республики Московскому царству в 1478 г., Новгород был вторым по значимости после Киева центром Древнерусского государства. Рыбаков предполагает, что Новый город у Ильмень-озера возник на месте очень древнего центра окрестных племен, который продолжал играть свою роль и после заселения этих мест «словенами».
Главным религиозным центром Новгорода было возникшее в IX в. на рубеже Ильменя и Волхова святилище на Перыни. Здесь во время языческой реформы 980 г. дядя будущего Крестителя Руси Владимира Святославовича воевода Добрыня утвердил культ нового общерусского государственного божества — Перуна. Согласно средневековым источникам, ранее на этом месте располагалось «святилище трех идолов» (или «трех богов»), два из которых относились к женским божествам — рожаницам, а третий центральный идол Jasse, Jess (латинская передача славянского «яще») олицетворял, по всей видимости, культ подводного божества, тождественного подземноподводному ящеру.
Практическое подтверждение этих сведений было получено во время новгородской археологической экспедиции 1951–1952 гг. Во время раскопок на Перыни советским археологом-славистом В. В. Седовым (1924–2004) были обнаружены следы трех круглых капищ, окруженных кольцевыми валами и поставленных в непосредственной близости друг от друга, сходных с уже известными нам поднепровскими и полесскими болотными городищами. Построенные в одной системе «святилища трех богов» предшествовали капищу Перуна 980–988 гг. Время сооружения юго-западного святилища Седов относил, «по крайней мере, к IX столетию». Отсюда следует, что Добрыня не просто прибавил нового бога (Перуна) к уже существовавшему местному пантеону, а сменил на старом священном месте триаду «старых» богов.
Впоследствии в народном представлении эти культы смешались, о чем свидетельствует следующее предание, записанное в середине XIX в. российским писателем-этнографом П. И. Якушкиным во время его путешествия мимо Юрьевского скита, известного в народе как Перюньского: «Был Зверь-змияка, этот Зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь этот самый скит святой стоит Перюньской. Кажинную ночь этот Зверь-змияка ходил спать в Ильмень-Озеро с волховскою коровницею. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимер — князь в Киеве; тот самый Володимер-князь, что привел Руссею в веру крещеную. Сказал Володимер князь: «Всей земле Русской — креститься». Ну и Новгороду — тожь. Новгород окрестился. Черту с Богом не жить. Новый город схватил змияку Перюна, да и бросил в Волхов. Черт силен: поплыл он не вниз по реке, а в гору, к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью — да и на берег! Володимер князь велел на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! Оттого эта церковь называется Перюнской, да и скит тоже Перюнский».
Однако согласиться с такого рода объединением было бы крайне опрометчиво. Российский историк литературы, фольклорист и прозаик Е. В. Аничков (1866–1937) утверждал, что в отличие от народного культа Волоса культ Перуна — дружиннокняжеский культ киевских Игоревичей, т. е. культ сугубо воинский. Позицию Аничкова разделял и Рыбаков, подчеркивавший, что этот первенствующий культ был далек и от славян, и от финно-угорских племен северо-востока: «Здесь были свои традиции, уходящие в более глубокий исторический пласт представлений, чем славянское земледельческое язычество».
Немецкий путешественник, географ, ориенталист и историк Адам Олеарий (1599–1671), побывавший в Новгороде в 1654 г., следующим образом описывает идол Перуна, поставленный Добрыней: «Божество это имело вид человека с кремнем в руке, похожим на громовую стрелу (молнию) или луч. В знак поклонения этому божеству содержали неугасимый ни днем, ни ночью огонь, раскладываемый из дубового леса. И если служитель при этом огне по нерадению допускал огню потухнуть, то наказывался смертью».
Таким образом, речь идет о боге-громовнике, с которым связывается происхождение первичного (догероического) змееборческого сюжета, повествующего о покорении земли через нейтрализацию наиболее деструктивных хтонических чудовищ, олицетворяющих ее первозданную необузданную мощь (греч. χθων — земля, почва). Как и в случае с наиболее архаическими представлениями о подвиге героя-змееборца, такое космоустроительное действие далеко не всегда подразумевало буквальное уничтожение чудовища-антагониста. К примеру, в древнегреческой мифологии нейтрализованные в ходе космогонического процесса «старые» боги, такие как Кронос, наряду с побежденными титанами и циклопами заключаются в Тартаре, о котором говорится как о «начале всех вещей» и «бездне великой». Он вечно сохраняет в себе «остаточный» хаос и потому выступает в качестве неиссякаемого источника энергии, питающего все уровни мироздания.
Нужды государственного строительства неумолимо требовали достижения внутреннего религиозно-идеологического единства древнерусского государства. Этот процесс сопровождался борьбой с региональными народно-аристократическими культами как потенциальными проводниками децентристских тенденций и попыткой их замещения общегосударственным пантеоном во главе с Перуном. Как и в случае с римским императором Диоклетианом, усилия Владимира Святославовича по реформации языческой религии не принесли должных результатов. Новый языческий пантеон не смог органично интегрировать все племенные культы и верования в единую государственную религиозную систему. Великому князю хватило политического чутья, чтобы, осознав бесперспективность этого пути, вовремя изменить курс и последовать примеру Константина Великого. Остатки местных культов частью были вытеснены на религиозно-культурную периферию, а наиболее жизнеспособные и значимые из них постепенно интегрировались в православную традицию. К числу последних относился и культ подземно-подводного ящера.