Ящер — хозяин вод, рыбы и водных путей, был, очевидно, важен для новгородцев, которые свои земледельческие моления адресовали преимущественно рожаницам, а моления о рыбных богатствах и водных путях, игравших важную роль в их жизни, обращали к богу Jassa, царю вод. Последний выступал в двух ипостасях: как бог Ильменя и Волхова (чародей Волхов — «коркодел») и бог «синего моря соленого» — морской царь.
С ящером, воплотившимся в образе морского царя, тесно связан новгородский цикл былин о Садке. Наиболее архаический слой преданий, повествующий об игре мудрого гусляра («Он из хитрых же Садко да был хитер-мудер, Ен ходил-то все играл да все ко озеру») ради хорошего улова рыбы, по всей видимости, представляет собой часть древнего обряда, производившегося у священного места, названного после 980 г. Перынью, а в более раннее время посвященного богу реки, «бесоугодному чародею» Волхову (Волху), «залегающему водный путь» и «преобразующемуся во образ лютого зверя коркодела».
Орнамент новгородских гуслей XI–XIV вв. прямо указывает на связь этого культового инструмента со стихией воды и ее повелителем, царем подводного царства Ящером. С большой долей вероятности к тому же разряду инструментов относятся и украинские бандуры — этнографам хорошо известны многочисленные примеры изображения на них ящеров и волн. Следует понимать, что гусляры были тесно связаны с языческой религиозной культурой, а рисунки на новгородских гуслях представляют собой символический аналог рун, которые в символической форме повествуют о некоторых важных сюжетах.
На тесную связь гусляров с хозяином поземно-подводного мира Ящером и преданием о Волхе указывает сюжет некоторых фигурок из клада, обнаруженного неподалеку от населенного пункта Влестино (Фессалия, Греция, предположительно VI–VII вв.). По мнению специалистов, фигурки из Велестино наглядно иллюстрируют ключевые сюжеты славянской мифологии. Одна из них изображает сидящую обнаженную женщину, которая в левой руке держит гусли с изображением птицы, опирающиеся на ее левую ногу, а правой рукой придерживает ящероподобного младенца, сидящего на ее правой ноге. Голова младенца имеет отчетливые зооморфные черты: неестественно крупные по отношению к маленькому черепу круглые глаза, характерные для ящеров с антских пальчатых фибул, суженный подбородок и острый гребень, проходящий по середине черепа. Рукой с длинными пальцами или когтями младенец тянется к левой груди женщины. Его нога изогнута четыре раза, поскольку автор развернул ее к зрителю пяткой, которая прикрывает лоно женщины. Пальцев-когтей на конечностях младенца четыре или три. Такая четырехпалость характерна для фигурок из Велестино.
Исследователи предполагают, что женскую фигурку с младенцем-ящером следует рассматривать в комплексе с другой фигуркой из Велестино, изображающей покровителя гусляров Велеса, представленного в виде льва, играющего на гуслях. Согласно преданию, Волх родился от плотского союза женщины и змея, т. е. совмещал в себе двойственную природу: зверя и человека. На фигурке из Велестино такой двойной природой обладает младенец-ящер. Фигурка рассказывает о рождении младенца, т. к. его изображение помещено между лоном и грудью женщины, которая, судя по всему, приходится ему матерью. Женщина на фигурке не только вскармливает младенца, но и обучает его «премудрости» гусляра. Волх, как и Велес, — оборотень и гусляр. Следуя логике реконструкторов мифов о Волхе, фигура из Велестино с младенцем-ящером изображает сына Велеса-змея, которого мать обучает умениям отца, передавшего сыну свои звериные черты. Таким образом, автор фигурок из Велестино, имевший, по всей видимости, отношение к гуслярам, рассказывает о передаче традиций языческого музыкального искусства от Велеса Волху, а через него — волхвам и гуслярам.
В пользу такого предположения свидетельствует топонимика местности, где был обнаружен клад с фигурками: в VII в. эту часть Греции заселяло славянское племя велегезитов, чье именование созвучно имени Велеса, а в непосредственной близости от Велестино находятся два города с названием Велес (Македония) и Волос (Греция). Такая концентрация названий, связанных с Велесом-Волосом, может говорить о том, что главным божеством у велегезитов, как и у Ильменских словен, являлся Велес, а сами они могли считать себя непосредственными потомками этого божества, «велесовыми внукам».
Несмотря на убедительность предложенного толкования сюжета из Велестино, не представляется возможным с точностью установить, изображен ли на фигурке в виде младенца-ящера тот самый Волх, или же один из его прототипов. С достаточной уверенностью можно лишь констатировать, что в славянской среде имелись предметные представления о возможности и конкретных последствиях плотского союза между человеческими существами и некоторыми представителями подземно-подводной сферы, олицетворяемой ящером или Велесом-змеем.
Более распространенный способ взаимодействия человека с хтонической сферой представлен на новгородских гуслях, датируемых первой половиной XII в., на которых обнаруживается полное композиционное господство ящера, благодаря своей трехмерной скульптурности объединяющего обе плоскости инструмента. В нижней части лицевой стороны гуслей изображена лошадь с низко опущенной мордой и подогнутыми передними ногами. Морда коня касается сетей, он как бы опускается в воду. Здесь, очевидно, мы встречаем отголосок древнейших обрядов, предполагавших человеческую жертву водному божеству, впоследствии замененную жертвоприношением коня. Это подтверждается многочисленными фольклорными сведениями, свидетельствующими о том, что «водяным» приносят в жертву живую лошадь или конский череп.
Известный собиратель русского фольклора, историк и литературовед А. Н. Афанасьев (1826–1871) в фундаментальном исследовании «Поэтические воззрения славян на природу» (1865–1869) подробно описывает жертвоприношение коня «водному хозяину»: «Крестьяне покупают миром лошадь, три дня откармливают ее хлебом, потом надевают два жернова, голову обмазывают медом, в гриву вплетают красные ленты и в полночь опускают в прорубь или топят среди реки». Почетный академик Санкт-Петербургской Академии наук, этнограф С. В. Максимов (1831–1901) в знаменитой работе «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903) указывает, что «известны случаи, когда в недалекую старину сталкивали в омут какого-нибудь запоздалого путника». В процессе археологических раскопок 1951–1952 гг. на Перыни были обнаружены лежащие под срубами новгородских построек конские черепа, которые были убедительно интерпретированы Седовым как остатки аналогичных жертвоприношений.
Примечательные аналоги этих славянских обрядов обнаруживаются в Японии и Китае, где по указанию де Фиссера самым древним способом вызывания дождя было принесение в жертву белых, черных, или красных лошадей речным богам в облике драконов. С большой степенью вероятности выбор лошади в качестве жертвенного животного был обусловлен ее отождествлением с драконом в качестве ездового животного.
Терехов отмечает, что в Ханьскую эпоху во внешности дракона-луна начинают проявляться лошадиные черты. О них сообщает Ван Чун в знаменитом пассаже из Лунь хэн, являющемся, судя по всему, древнейшим из письменных описаний облика этого существа: «[Когда] обыватели рисуют дракона, [то изображают его] с головой лошади и хвостом змеи. Исходя из этого [можно] сказать, что [дракон — существо того же] рода, что лошади и змеи». В другой главе своего труда Ван Чун сообщает о появлении драконов и подчеркивает, что они со своими лошадиными чертами в облике вполне соответствовали популярным в то время изображениям: «Там, где река Сян уходит от города Цюаньлин на семь ли, [посредине] реки возвышается нагромождение скал, носящее имя Яньшицю. Реку [на этом участке] с обеих сторон обступают горы, а внизу, [между ними], высокий обрыв, и река так глубока, что не измерить. [Здесь] появились два желтых дракона, [каждый из которых] был более шестнадцати чжанов в длину и величиной туловища превосходил лошадь, подняли головы и стали осматриваться кругом; внешностью [они] были подобны драконам, как их рисуют на картинках. Все простолюдины, [жившие неподалёку от] Яньшицю, видели их. Приблизительно в нескольких десятках шагов от [этих двух] драконов появились и [другие], внешне похожие на жеребят, [какие] поменьше, [какие] побольше, всего — шесть [драконов]. Они вылезли из воды и стали резвиться на холме, это, должно быть, были детеныши двух драконов. Вместе с [этими] двумя драконами [их] было восемь. Лишь спустя час [с момента их] появления, [они] вошли [обратно в реку]».
Появление образа лошади-дракона в Ханьскую эпоху не вызывает особенного удивления, если припомнить, что к тому же самому периоду относится расцвет неолитических представлений о драконе как ездовом животном.
Де Фиссер приводит следующее описание лошади-дракона из Шуй ин ту, написанной до времени династии Чань (557–589): «Это — доброжелательная лошадь, жизненный дух речной воды. Ее высота — восемь чи, пять цунь; ее шея длинная, а тело покрыто чешуей. У ее ног — крылья, по бокам свисает шерсть. Ее крик состоит из девяти тонов, она ходит по воде и не тонет. Она появляется во времена знаменитых правителей». Похожее описание в комментарии к одному из наиболее почитаемых древнекитайских письменных памятников Шу цзину (кит. Книга преданий) приводит ученый конфуцианец времен ханьского императора У (140–85 до н. э.) Кун Аньго: «Лошадь-дракон — жизненный дух Неба и Земли. В качестве существа, его форма состоит из лошадиного тела, однако у него драконья чешуя. Поэтому зовется «лошадью-драконом». Его высота — восемь чи, пять цунь. У настоящей лошади-дракона по бокам крылья, и она ходит по воде и не тонет». В работе Юань цзянь лэй хань, написанной в 1710 г. Чжан Ином, та же лошадь описывается следующим образом: «Лошадь с драконьей чешуей, хвостом огромного змея, кудрявой шерстью, круглыми глазами и мясистой холкой». В Тайпин юй-лань описывается появление лошади-дракона в 622 г. Она имела чешуйчатое драконье тело с пятицветными пятнами и лошадиную голову с двумя белыми рогами, во рту держала предмет длиною в три-четыре чи. Эту лошадь видели на реке; она прошла около ста шагов по поверхности воды, оглядываясь по сторонам, а затем исчезла.