На гербе Стефано Колонна коронованная Мелюзина с вздымающимися хвостами восседает на морских водах между двумя колоннами. Гербовый девиз гласит: «Она бросает вызов штормам» («Contemnit tuta procellas»). Некоторые исследователи указывают на связь этой эмблемы с «Колюмнами» или «Столпами Гедимина» (геральдический знак Великого княжества Литовского и родовой герб династии Гедиминовичей, имеющий, согласно преданию, древнеримское происхождение), а также двузубыми и трезубыми геральдическими эмблемами Рюриковичей.
Именно Киевская, а затем и Московская Русь стала ближайшим по расположению во времени и пространстве к Боспорскому царству государственным образованием, аристократия которого самым серьезным образом восприняла родовую легенду о Геракле и Змеедеве. В соответствии с первоначальной скифской традицией, интригующая связь Геракла и Змеедевы отразилась на геральдических эмблемах Рюриковичей в несколько усеченном виде — без героя-родоначальника.
На деньгах Можайского и Белозерского князя Ивана Андреевича (1432 — после 1462) чеканилась женщина-полузмея с завитым хвостом, длинными волосами и маленькими крыльями, которыми Змеедева наделялась еще в скифской иконографии. После присоединения Можайска к Московскому великому княжеству Василий Темный (1415–1462) продолжал некоторое время выпускать ту же монету. Как и его отец, Иван III помещает на московских пулах фигурку Змеедевы, увенчанную короной. В русской эмблематике хтоническая половина туловища постепенно отпадает, а вперед выступает верхняя половина с крыльями. Крылья московской Оры значительно больше, чем у можайской, рептильная же часть туловища исчезла.
Из русской сфрагистики[26] Змеедевы наибольший интерес представляет печать княгини Авдотьи Ивановны, приложенная к духовной грамоте (около 1499) князя Ивана Юрьевича Патрикеева (1419–1499). На печати легко узнается скифская Змеедева с туловищем, переходящим в раздваивающееся охвостье, оканчивающееся головками ехидн. На ее голове изображен типичный головной убор скифских женщин — калаф. Правая рука согнута в локте и приподнята, в левой руке Змеедева держит струнный инструмент, похожий на лиру. К тому же типу относится печать боярина и воеводы князя Петра Ивановича Шуйского (ум. 1564) под жалованной грамотой царя Иоанна Васильевича Казанскому и Свияжскому архиепископу Гурию (1556).
Классический тип Оры разительно меняется после прекращения в начале XVII века царской династии Рюриковичей, наиболее явственно поддерживавшей связь аристократической эмблематики с ее хтоническим праистоками. Так, на печати 1640 г. воеводы Бориса Петровича Шереметьева она изображается с одним хвостом и с зеркальцем в руке по образцу западной сирены.
Реликтовые чудовища в христианской аскетической традиции
Уверяю вас, единственный
способ избавиться от драконов —
это иметь своего собственного.
Образ скифской Змеедевы-праматери является характерной иконографической деталью византийских и древнерусских медальонов-змеевиков. На одной стороне змеевика обычно изображался тот или иной христианский сюжет: Богородица, Архистратиг Михаил, Феодор Стратилат, Феодор Тирон, крещение, распятие. Наибольший интерес представляет другая сторона медальона, где господствуют два основных сюжета: змееногая прародительница скифов в окружении змей — и отрубленная голова горгоны Медузы с вырастающими из нее змеями. Голова Медузы как охранный амулет (филактерия) заимствована из древнего мифа о подвигах Персея, отрубившего голову этого чудовища и устрашавшего ею своих врагов. В этом качестве изображение головы Медузы активно использовалось в скифском традиционном искусстве. Магический характер изображения головы Медузы выразительно представлен на заклинательной чаше IV в. до н. э. из скифского царского кургана Куль-Оба (Керчь).
Принято полагать, что исходная форма змеевика пришла на Русь из Византии, поскольку все его ранние формы содержат одну и ту же (с небольшими вариациями) надпись на греческом языке: «Истера (Татёра), черная, почернелая, как змей ты вьешься, и как дракон свищешь, и как лев рычишь, и как ягненок спишь».
Старший научный сотрудник отдела восточных славян и народов европейской части России МАЭ РАН («Кунсткамера»), кандидат исторических наук Ю. Ю. Шевченко (1954–2015) полагает, что эта надпись содержит обращение к охранительной силе («histera»), передаваемой образом горгоны: «Обычно термин «hystera» (Татёра), встречаемый на змеевиках, переводят, как «матка». Однако в другом переводе «histera» — «нутро», «внутренность», «утроба» (как активная зона), несравненно шире, чем «матка», в т. ч. чисто анатомически». Шевченко справедливо замечает, что в случае принадлежности золотых медальонов-змеевиков мужчинам (как это имеет место с «Черниговской гривной» Владимира Мономаха, «Белгородской гривной» и «Смоленским змеевиком») буквальная интерпретация термина Татёра как женского репродуктивного органа совершенно неприемлема.
Гораздо более вероятное истолкование этого термина можно обнаружить в известном произведении одного из первых отцов церкви, ведущего богослова II века священномученика Иринея Лионского (130–202) «Против ересей». В нем представлена актуальная полемика с различными гностическими течениями, среди которых упоминается секта «каинитов», учивших, что мир представляет собой творение Мировой Матки (Hystera) и должен быть разрушен как юдоль несовершенства и зла. Это якобы понял Иуда и осуществил «таинство» предательства, которое ведет к разрушению всего «земного» и «плотского».
Таким образом, больше всего термину Υστερα соответствует христианское представление о Софии как воплощенной «Премудрости Божией», получившее особое развитие в Византии и на Руси. В ветхозаветной традиции Премудрость предстает как «художница всего» (Книга Премудрости Соломона 7:21), «святой дух» (Прем. 7:22) и «излияние славы Вседержителя» (Прем. 7:25). Она принимает деятельное участие в создании человека (Прем. 9:2) и сближается с представлением о материнском лоне (др.-евр. שהד [рэшит] — «начало»). В архаическом сознании этот образ органически переплетался с мифом о змееподобной (буквально — змееногой) богине-прародительнице, будь то скифская Змеедева-Ора или древнекитайская (даосская) богиня Нюйва, починившая разрушенные после потопа небеса и вылепившая из глины людей, также изображавшаяся в виде полуженщины-полузмеи. В наиболее древних слоях мифа Нюйва является не только победительницей водного хаоса (олицетворяемого виновником потопа драконом Гунгуном), но и его непосредственным порождением.
Теолог И. Г. Переседов отмечает, что древнейшие из змеевиков представлены круглыми металлическими амулетами, содержащими на одной стороне изображение человеческой головы с исходящими из нее змеями (числом 5, 6, 7), а на другой — Тахгра-надпись, рассматриваемую иногда в качестве охранительного заклятья. Христианские мотивы на таких образцах отсутствуют: «Изображение человеческой головы со змеями появляется в пространстве византийской культуры около X в. в готовом виде, не неся на себе следов продолжающегося становления. Постоянное присутствие Тахёра-формулы заставляет признать наличие связи между изображением и содержанием этого заклятья. Обычай передачи заклинания начальными словами, очевидно, предполагал, что этот текст был известен в среде, для которой предназначались такие змеевики».
Рыбаков, в свою очередь, указывает на несомненную связь славянских змеевиков с княжеско-боярскими кругами, т. к. изготовлялись змеевики не только из меди, но из серебра и золота (Чернигов, Белгород, Смоленск): «Появляясь в XI–XII вв., змеевики продолжают бытовать вплоть до XV–XVI вв. Нередко в позднее время они копировали механически более ранние образцы, что свидетельствует о том, что этот вид амулетов высоко ценился». Также он замечает: «Подобные композиции (голова со змеями и дева-змея) на территории Руси встречаются чаще, чем в греческих землях».
К этому следует добавить, что находка трех змеевиков с Архангелом Михаилом на Неревском раскопе Великого Новгорода, отлитых в одной форме, может свидетельствовать о распространении и производстве подобных украшений на Руси не позднее конца XI в.
У специалистов не вызывает сомнений общая принадлежность змеевиков не только Древней Руси, но и всей Восточнохристианской церкви. Тем не менее, отношение Православной церкви к змеевикам остается не вполне понятным. Известно, что в XIX в. оценка змеевиков изучавшими их представителями церкви была крайне негативной. Невзирая на это позднейшее обстоятельство, в Древней Руси змеевики обладали определенной легитимностью. Многие из них были найдены в ризницах соборов, а один яшмовый образец был отдан в ризницу Троице-Сергиевой лавры Иваном Грозным. Там же хранилась икона Богородичных праздников с врезанным в центр змеевиком, который был наиболее почитаемой частью всего образа.
Известно, что некоторые змеевики пользовались особой симпатией церковных иерархов — один из них использовался как панагия епископами города Полоцка. Змеевик из красной, перемежающейся темно-серыми и светлыми слоями яшмы надевали высшие иерархи Церкви. В качестве владычной панагии во время службы в Троице-Сергиевой Лавре на Великой всенощной использовали аналогичный змеевик из зеленой яшмы, но трапециевидной формы.
Настаивая на том, что образы горгоны Медузы и Змеедевы Ехидны-Оры должны были иметь вполне конкретные функциональные связи с христианским мировоззрением и вероучением, Шевченко указывает на практику «умной молитвы», используемую монахами в пещерных монастырях и являющуюся неотъемлемой частью православного мистического аскетизма («молчаливого делания» или «исихазма»). Помимо прочего, практика «умной молитвы» предполагала концентрацию внимания на области пупка, над крестцовыми позвонками, куда должны направляться все силы души при непрестанном совершении внутренней Иисусовой молитвы. Со времен преподобного Симеона Нового Богослова (949–1022) непременным условием «правильной» или «умной молитвы» становится особая техника дыхания, в христианской практике называемая пневмокатарсисом. Указанная зона концентрации молитвенного внимания совпадает с локализацией таинственной «Тахгра» («истера» = «утроба» = «живот — жизнь») в молитвенной формуле на змеевиках, которую символизирует изображение Горгоны Медузы или сходного с ней образа пещерницы-титаниды — Змеедевы Ехидны.