Он уверял себя, что животное лишено голоса. Но овца вдруг заговорила.
— Можно войти? — спросила она.
— Да, конечно, — промямлил Мизантроп.
Предложить ей сесть на диван и налить чего-нибудь выпить? Овца не прошла внутрь, но, закрыв за собой дверь, осталась тихонько стоять в прихожей, двигая туда-сюда аккуратными челюстями и без конца моргая. Кстати, глаза у нее совсем не слезятся.
— Итак, — начала овца, кивая головой в сторону письменного стола, где лежали желтые блокноты, остро заточенные карандаши и стояла пишущая машинка. — Вот где творится волшебство.
Она говорила усталым голосом, в котором звучали иронические нотки.
— Ну, не такое уж волшебство, — опроверг ее Мизантроп и тут же пожалел о сказанном.
— Не скромничайте, — невозмутимо продолжала овца. — Вы написали несколько весьма достойных вещей.
— Так вот в чем дело, — сказал Мизантроп. — Вы ведете подсчет?
— Подсчет? — Овца недоуменно заморгала. — Я имела в виду нечто другое.
— Ладно, не важно.
Мизантропу вовсе не хотелось вкладывать свои слова в уста животного. Не сейчас. Пусть она говорит за себя, а ему надо набраться терпения.
Однако овца умолкла и начала мелкими шажками не спеша продвигаться по ковру в глубь комнаты. У сочинителя возникла мысль, не подыскивает ли она мебель с острыми углами, чтобы удариться о них с разбега.
— Вы чем-то расстроены? — спросил он.
Овца около минуты обдумывала вопрос.
— Я знавала лучшие деньки.
Сделав такое высказывание, она уставилась на него абсолютно сухими глазами. Мизантроп встретился с ней взглядом и тотчас отвернулся. В голову пришла ужасная мысль: возможно, овца надеется, что он поможет ей покончить с собой.
Тишина становилась угнетающей. Мизантроп начал рассматривать еще один вариант происходящего. Не посетил ли его соперник, переодетый в овечку?
Он откашлялся и заговорил:
— Вы случайно не Великий и Ужасный Утопист?
Мизантроп почувствовал бы себя крайне неловко, если бы овца не поняла, о чем идет речь.
Овца тяжело и многозначительно вздохнула. Затем проговорила:
— Я, разумеется, ужасная, только не я одна такая.
— Кто же еще? — пробормотал Мизантроп.
— Посмотри на себя в зеркало, друг.
— Что вы хотите этим сказать?
Писатель начал сердится. Не думает ли овца довести его до самоубийства? Если так, то у нее ничего не получится.
— У меня один вопрос: сколько невинных овечек погибло, чтобы смягчить твое детское чувство обиды?
Теперь тон овцы стал фальшивым, словно грубовато-сердечные заклинания городского попрошайки: «Они смеялись надо мной, когда я взялся за шарманку! Но стоило сыграть разок…»
— Забавно.
— Стараемся. Послушай, не найдется у тебя чего-нибудь попить? Я с таким трудом добиралась сюда вверх по лестнице — не смогла дотянуться до кнопки лифта.
Мизантроп сразу же замолк и побежал на кухню, где наполнил большую посудину водой из-под крана. Затем передумал, вылил содержимое чашки в раковину и наполнил ее минералкой из бутылки, стоявшей в холодильнике. Когда он поставил напиток перед овцой, та начала с благодарностью жадно лакать питье. Только сейчас Мизантроп впервые почувствовал, что перед ним животное.
— Хорошо. — Она облизнулась. — Вот и все, Доктор Дум. Я ухожу. Прости за вторжение. В следующий раз предварительно позвоню. Просто хотелось взглянуть на тебя.
Мизантроп не смог удержаться от вопроса:
— Разве ты не хочешь умереть?
— Только не сегодня, — просто ответила овца.
Мизантроп осторожно обошел ее, чтобы отворить дверь, и животное поспешило покинуть квартиру. Мизантроп последовал за ней в коридор и вызвал лифт. Когда прибыла кабинка, он нажал кнопку первого этажа.
— Спасибо, — поблагодарила овца. — Мелочь, а приятно.
Мизантроп задумался, что бы такого хорошего сказать на прощание, но не успел. Дверцы закрылись. Овца, которой, по-видимому, было наплевать на всякий этикет, стояла к нему задом.
Однако такое вот посещение овцы явилось не самым худшим вариантом из тех, что воображал себе Мизантроп. Она могла бы напасть на него или попробовать зарезаться кухонным ножом. Мизантроп все еще гордился овцой Сильвии Плат и радовался этой встрече, пусть даже сама скотинка не ставила его ни в грош. Кроме того, весь эпизод занял у Мизантропа лишь около часа его драгоценного времени. Он вернулся к своей работе и принялся строчить очередные импликации, экстраполяции и тому подобную многозначительную ерунду, еще до того момента, как орущая детвора вывалилась в школьный двор на большую перемену.
Сверхкозел
Когда Сверхкозел поселился на нашей улице, мне было всего десять лет. Я обожал великих героев комиксов, но с этим суперменом еще не успел познакомиться. Впрочем, его прибытие не произвело особенного впечатления ни на меня, ни на других ребят нашего района. Для нас, пробегавших с громкими криками мимо него по тротуару и игравших в свои тайные игры, он оставался всего лишь одним из обывателей, сидящих жаркими летними деньками в рубашках с короткими рукавами на ступенях веранд и созерцающих ленивый ход событий в жилом квартале. Даже два массивных рога на лбу не делали его в наших глазах выдающимся персонажем. Нас также оставили равнодушными растущие пучками волосы у него на шее и за ушами. Не поразило и то обстоятельство, что он был повержен с Олимпа славных героев комиксов, среди которых в лучшем случае проходил по категории звезд второй величины, и приземлился на Гоббл-Хилл, в Бруклине, в однокомнатной квартирке. Дом в основном служил общежитием для бросивших колледж студентов и местом обитания всяких хиппи. В те дни мы увлекались лишь Человеком-пауком или Бэтманом, супергероями, присутствующими в нескольких измерениях — на коробках со школьными завтраками, в телевизионных шоу и в популярных песнях. Сверхкозел не попадал ни в одну из категорий.
Волновал он лишь наших отцов. Их неизменно притягивала странная фигура новосела, похоже, он олицетворял то, чего они сами не добились в жизни. Мой отец, кажется, особенно восхищался Сверхкозлом, однако скрывал свой интерес к этому типу, представляя дело так, будто он заботится обо мне. Однажды в конце лета мы с ним отправились на Монтэгю-стрит с целью посетить магазин комиксов. В сущности, это была небольшая лавка, заставленная белыми длинными коробками и деревянными ящиками, в которых хранились тщательно подобранные по годам комиксы, защищенные от повреждений пластиковыми пакетами и картонными прокладками. Здесь архивировались как старые, хорошо известные мне книжки, так и тысячи таких, о которых я никогда не слышал. Магазином заправлял нервный молодой педант с длинными волосами и бородой, коллекционирующий раритеты. В душе он был стариком и не доверял детям, заходившим в его владения. Продавец помог моему отцу найти нужный комикс — сборник из пяти частей под названием «Замечательный Сверхкозел» издательства «Электрик комикс». Только здесь и появлялся этот герой. Вышло всего пять номеров, а потом серия прекратила существование. Отец, казалось, был доволен находкой. Мы заплатили за книжки и покинули магазин.
Я не знал, как мне объяснить отцу, что «Электрик» не относится к числу лучших издательств. Истории, которые мы читали вместе, оказались нелепыми и скучными. На протяжении всех пяти частей Сверхкозел спасал женщин из летящих под откос грузовиков и котят, сидящих на деревьях под ударами молний. Он также сражался с тупыми негодяями вроде Человека в жилете или Обманщика Дэйва. Рисунки к комиксам не отличались профессионализмом, качеством и новизной. Тогда я, разумеется, не мог связно выразить все мои претензии. Мне просто не нравились эти комиксы. Я считал их неинтересными и непонятными. Стыдно было за себя, за отца и за Сверхкозла. Книжки долго мозолили глаза в моей комнате, пока наконец мама не убрала, то есть не выкинула их.
В течение последующих нескольких лет Сверхкозел мало интересовал меня. Я о нем практически не думал. Люди, живущие в нашем районе, принимали его как нечто само собой разумеющееся. Мы, мальчишки, часто видели супермена в их компании. Он помогал заносить в дома мебель, которую местные жители находили на свалке: выброшенные шкафы, диваны, торшеры. Разносил плакаты с объявлениями об антиядерных демонстрациях, появлялся в центрах защиты неимущих, пропалывал жалкий дворик, который по идее должен был служить огородом, но зарос сорняками и находился в крайнем запустении. Здесь в изобилии валялись обертки от мороженого и пустые бутылки из-под содовой. Детвора считала это место районной свалкой. Мне и в голову не приходило тогда, что Сверхкозел гораздо старше других обитателей здешних мест, которые, в сущности, были молодыми людьми. Вели эти хиппи себя по-детски, однако мне казались такими же скучными и чуждыми, как все взрослые.
В то лето мне исполнилось тринадцать, и родители взяли меня с собой на праздничный ужин, устраиваемый всей общиной. Шумные и веселые спорадические торжества вызывали большой интерес у подростков. Я знал, что родители уже не раз посещали вечеринки. Обитатели квартала постоянно пытались сбить с пути своих соседей и вовлечь их в какие-то сомнительные мероприятия. К тому же мои родители любили время от времени поразвлечься. Правда, им в этом смысле не очень везло. Они часто шутили на тему скуки, царящей на подобных сборищах. Как-то вечером в самый разгар лета они привели меня на званый ужин, чтобы я мог изнутри увидеть жизнь этого скандального и ненормального дома.
Когда мы пришли, в доме уже было полно народу. По большей части бородатые неопрятные мужчины и принаряженные женщины, неприятно пахнущие дешевой парфюмерией. Многие, включая моих родителей, носили хипповые выцветшие рубашки и просторные блузки. На шеях у них висели массивные бусы, руки украшали браслеты. Угощение в основном состояло из запеченных цыплят с фасолью, баклажанов, тофу и еще каких-то блюд, названия которых я не знал. Еда стояла на длинном столе, но к ней мало кто прикасался. Все это смахивало на коктейль-вечеринку, где люди пьют пиво прямо из бутылок и курят самокрутки с марихуаной. Не заметил, правда, баловались ли мои предки травкой. Мама получила от хозяев стакан апельсинового сока с джином. Я решил не обращать на них внимания и направился к лестнице. На нижней площадке я увидел участников вечеринки, стоящих у перил. Из комнат наверху доносилась музыка. Очевидно, бродить разрешалось по всему дому.