т.
Блестящая военная карьера была и у Петра Акимовича Пальчинского, но, в отличие от Половцева, у него не было высокой масонской степени: в Военной ложе он не успел до нее дойти. Глядя на кривую восхождений этих молодых полковников, а потом – генералов, невольно думаешь о судьбе этой группы людей, молодых, энергичных, честолюбивых, у которых не оказалось в конце концов ни карьеры – длившейся всего несколько месяцев, – ни каких-либо реальных достижений. Они оказались вне русской реальности, взлетели, как метеоры и погасли, не успев покрасоваться перед публикой и краткий срок, со всеми своими чинами, повышениями и отличиями.
По образованию Пальчинский был горный инженер, в марте его выбрали в Исполком Петроградского Совета.
Затем он был назначен помощником генерал-губернатора Петрограда, кадета Кишкина, до того – министра торговли и промышленности во второй коалиции. После того, как Пальчинский был начальником связи между Исполкомом и ген. Корниловым, приказом Временного правительства он был назначен председателем Специального Совещания Совета Обороны. После дела Корнилова, в сентябре, Керенский назначил его военным губернатором Петрограда.
Как член Специального Совещания, он был со всеми вместе арестован в Зимнем дворце в ночь на 26 октября и просидел в крепости несколько дней. Судя по книге Солженицына «Архипелаг Гулаг» (т. 1, с. 308), он был расстрелян в лагере в 1929 г.
Пальчинский был внешностью похож на Керенского, как впрочем, и Верховский. Этот последний в своей книге воспоминаний пишет об одном вечере в ресторане Кюба, где Гучков требовал себе для заговора «твердых людей». Пальчинского в этой сцене Верховский называет «Сухотиным». Он прошептал на ухо Верховскому: «Во главе с Крымовым, Гучковым и Терещенко!». Этот факт остается загадочным, но этого недостаточно, чтобы причислить Верховского к масонству и включить его имя в список масонов 1917 г. Тем не менее, об этом человеке необходимо сказать несколько слов.
Верховский в самом прямом смысле слова «бежал из правительства». Половцев причисляет его к «младотуркам», Верховский сам говорил в интимном кругу о масонстве (когда он объяснял нежелание ген. Алексеева ехать в Англию и Францию тем, что Алексеев «боится тамошних масонов»). Все говорит за то, что он состоял в ложах, но в архивах Франции и США нет следа этого. Возможно, что он был радиирован именно за бегство из правительства, как некоторые из тех, которые в начале октября 1917 г. искали возможности сепаратного мира.
В сентябре – октябре он был назначен военным министром. До этого он командовал Московским военным округом. Он, как и ген. Маниковский, был лишен всякой инициативы. В июле 1917 г., во время первого выступления большевиков, он, будучи комиссаром Балтфлота, отказался послать четыре миноносца в Петроград, по распоряжению Временного правительства. Он как будто бы одно время сочувствовал Гучкову, а затем – Корнилову. 28 августа он был выставлен Петроградским Советом кандидатом на пост военного министра.
Подробности его выхода из Временного правительства, его драматическое выступление на последнем заседании (после которого он был отправлен в отпуск «по болезни»), глубоко поняты и прекрасно освещены в интересной книге Рекса Уэйда. Уэйд напоминает, что в конце сентября – начале октября не только Нольде и другие кадеты уже сомневались в необходимости и возможности продолжения войны, но даже Терещенко, видимо, переживал глубокий кризис в этом вопросе, и пришел к заключению, противоречащему его прежним просоюзническим настроениям. Верховский уехал в отпуск, и газета Бурцева «Общее дело», где об этом было напечатано, была на время закрыта. (Wade. «The Russian Search…», с. 121-141).
Офицер Генерального Штаба, учившийся до этого в Пажеском корпусе, Верховский в начале 1917 г. был в Крыму и был близок с Колчаком. «Фразер, любящий крикливые эффекты», – писал позже о нем Н. Кришевский (Архив русской революции, кн. 13). Мельгунов считал его «подозрительным авантюристом, который пробирается в Наполеоны» («Воспоминания и дневники», с. 226). 24 октября по Петрограду разнесся слух, что Верховский провозгласил себя диктатором, а Троцкий – военным министром (там же, с. 228). После Петропавловской крепости Верховский постепенно стал делать карьеру, оставшись в Советской России. В 1919 г. он поступил в Красную армию, стал профессором Военной академии, а впоследствии написал ряд книг, мемуарных и по военному делу.
Среди этих военных, занятых больше своей карьерой, чем будущим страны, выделяется человек их поколения и их положения, который не позволял называть себя «младотурком», хотя и был масоном. В начале своей карьеры Владимир Бенедиктович Станкевич был членом народно-социалистической партии (которая позже называлась народно-трудовой), к которой принадлежал и сам Керенский, и подавляющее большинство членов «Северной Звезды» (Устава Великого Востока). Как и Пальчинский, он оказался с первых дней Февральской революции в Исполкоме Петроградского Совета, до последнего дня, т.е. до 25 октября, состоял в нем и был верен Керенскому. Он был литовцем и полонизировал свое имя, а выехав из России, стал Владко Станка. Он никогда не был пораженцем, в отличие от большинства членов Исполкома, но уже 22 марта 1917 г. он на заседании Исполкома говорил о необходимости искать пути к миру. 28 марта он там же поддерживал идею обороноспособности русской армии. Его отношение к Временному правительству было иногда двусмысленно, но всегда ответственно.
Как весь Петроградский Совет (за ничтожными исключениями), он требовал коалиционного министерства. Образованный, владеющий языками, он в начале революции был в чине поручика и был повышен, когда Керенский назначил его в мае комиссаром ставки Главковерха. Скоро он шагнул еще выше, став комиссаром Северного фронта.
Бывший член III Гос. Думы и секретарь ее трудовой фракции, он до 1917 г. редактировал, вместе с Н. Сухановым, «Современник». В своих «Воспоминаниях» он писал:
«Какого-нибудь участия в заговорщицких кругах того времени я не принимал. Лишь в конце января 1917 г. мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с А.Ф. Керенским» (с. 64). Летом он был две недели начполитотдела в кабинете военмора.
Он, несомненно, был в Петроградском Совете правой рукой (ухом и глазом) Керенского. Он сопровождал Главковерха на фронт в июне, Войтинский и Филоненко были его помощниками. Он называет четырех лиц, «игравших главную роль» во время дела Корнилова – Керенский, Савинков, Некрасов и Филоненко, – все четверо были масонами одной и той же ложи.
В тех же воспоминаниях, написанных умно и талантливо, описывает Станкевич тяжелое впечатление, которое на него произвел уход из правительства Верховского: он «ушел по болезни, – пишет Станкевич, – 19-21 октября 1917 г.», а «Терещенко остался на своем месте», и тогда он, Станкевич, «окончательно понял, что России нужен мир».
Отъезд Керенского в Гатчину накануне Октябрьского переворота имел под собой основание:[31] он предполагал соединиться с войсками, идущими в помощь Временному правительству в Петроград. Командовал этой частью ген. Владимир Андреевич Черемисов, который в последние часы 25 октября сговорился в Гатчине с большевиками. Он уже летом проявлял свои симпатии к ним, когда менял распоряжения Керенского Корнилову. Тем не менее, и вероятно потому, что Петроградский Совет в своем большинстве поддерживал его, он не был смещен – факт отчасти загадочный, и несомненно роковой. Так он и оставался главкомом Северного фронта. Его роль в Октябрьском перевороте темна и нуждается в расследовании. Кто и когда ввел его в Военную ложу, не установлено. С одной стороны, он говорил, что немцы отходят, и что «наша армия жаждет наступления», с другой – не повиновался Керенскому и тем самым помогал Ленину.
Прошлое его было не совсем обычно: в 1915 г. ген. Черемисов был ген. квартирмейстер Пятой армии (Двинск), и за «неприятности» был отстранен от должности. Видимо, его репутация от этого не пострадала: ген. Алексеев, когда уходил, рекомендовал ген. Черемисова (а также Духонина и ген. Головина) Керенскому, вместо себя. Это рассказывал многим В.В. Вырубов, который хорошо знал Черемисова и одно время служил под его началом. «Он всегда был левым генералом», писал о Черемисове Станкевич («Воспоминания», с. 224). Он был также кандидатом на пост главнокомандующего в корниловские дни (август 1917), и только Бурцев открыто обвинял его в левизне, в то время как Коновалов старался провести его на пост начальника штаба Верховного главнокомандующего (т.е. Керенского). Об этом также пишут и Мельгунов, и Маргулиес. Этот последний, который вообще точен в своих мемуарах, сообщает:
«Гатчина была взята обратно у Юденича (через два года, в 1919 г., во время гражданской войны) большевиками. Операциями против нас руководил ген. Черемисов». (Том 3, с. 73). И далее: «На гатчинском направлении маневрирование большевиков под командованием ген. Черемисова было очень удачно»
Можно предположить, что в 1919 г. его вернули в Красную армию, когда Юденич угрожал Петрограду, а до этого некоторое время он был не у дел: – вскоре после Октябрьского переворота, как сообщает советская история, Н.В. Крыленко сместил его. (Архив русской революции, т. 14, с. 146-147).
Князь Григорий Николаевич Трубецкой, младший брат Сергея и Евгения и дядя известного пражского лингвиста Николая Сергеевича, был московским масоном еще задолго до первой войны. Его брат, ректор Московского университета, был другом Ковалевского[33]. В начале своей карьеры Григорий Трубецкой был «мирнообновленцем», т.е. членом партии, к которой принадлежал Ковалевский. В 1917 г. Трубецкой стал директором канцелярии при ставке Верховного главнокомандующего при министре иностранных дел, т.е. связывал две различные сферы российского правительства. Таким образом он оказался близким сотрудником и Керенского, и Терещенко, иначе говоря – представителем этого последнего при Керенском. Он, видимо, был большим идеалистом, в традиции Трубецких, и считал, что возможен союз между Керенским и Корниловым. Позже о