Нижнее бельё нам тоже выдали, и выглядело оно очень странно: соединенные в одно целое узкие штаны и рубашка с клапанами на пуговицах спереди и сзади. Никто кроме меня не знал, как его надевать и мне пришлось это всем показывать, потому, что я видел, как подобную одежду носил Во-Ло-Дя. Мои товарищи меня после этого очень зауважали, потому, что сами бы они со всем этим вряд ли бы справились, а идти спрашивать, что и как у бледнолицых они стеснялись. Больше всего нам пришлось по душе карманы, в которые можно было положить что угодно. Я, например, тут же положил в один из них два сюрикэна, которые подарил мне Ко и с которыми я не расставался. Всякий раз, когда бледнолицых не было поблизости, я упражнялся, бросая их в цель, а потом делал упражнения, которым он меня научил и которые развивали силу и ловкость. Многие мальчики смотрели, как я это делаю, и постоянно просили, чтобы я дал и им попробовать бросить. Но я сказал им, что любому делу надо учиться постоянно, а бросать просто так, ради игры, смысла нет, а то чем я занимаюсь это совсем не игра.
Один мальчик у нас был из племени пауни. Как-то раз, увидев у меня в руках оружие Ко, он страшно перепугался и знаками показал остальным, что уже видел такую вот звездочку и что она торчала из плеча их молодого вождя, когда он вернулся из набега на васичу. Хотя рана не была очень глубокой, острие вонзилось ему в кость, и он так и ехал до самого их лагеря, где и умер через три дня оттого, что все тело у него вокруг раны пошло черными пятнами. Я пожал плечами, как будто бы не понял о чем это он говорит и повторил, что мне их подарил белый человек из-за моря, вернее — Белый Желтый Человек, потому что цвет кожи у него был не белый, а желтый. Потом я спросил, как же он попал сюда к нам и он ответил, что поскольку мужчин в их племени почти не осталось, они очень плохо прожили зиму и очень многие дети у них умерли. А тут к ним приехали бледнолицые и предложили отправиться в резервацию, где их будут кормить, и они на это согласились. Ну, а его, как самого старшего, послали в школу посмотреть, что же это такое, потому что в резервации ни его отцу, ни ему самому очень не понравилось. Но отец его имел хромую ногу и не мог хорошо охотиться, и поэтому-то он и согласился.
Помнится, что я подумал тогда, как дорого обошлась тем пауни попытка захватить меня в плен и отомстить Во-Ло-Де и Ко за постигшую их неудачу. Я вспомнил, как стрелял в них мой Белый Отец, как взлетал и падал окровавленный меч Ко, и почему-то подумал, что если бы они тогда все угомонились, то этому мальчику сейчас не пришлось бы находиться так далеко от дома, а женщинам и детям его племени умирать зимой от голода.
Подумал я также и о том, что стричь нам волосы для того, чтобы чему-то учить, вряд ли было так уж необходимо. Смысл стрижки я понял уже много лет спустя, но тогда меня это сильно расстроило. Я вспомнил слова моего отца о том, что я должен быть храбрым и умереть в бою. Но то, что со мной сейчас происходило, требовало совсем особенной храбрости — храбрости применяться к обстоятельствам. Многие мальчики, лишившись волос, после этого плакали и говорили, что не ожидали такого от васичу. Но я тогда встал и повторил им слова Ко: «Не будешь гнуться, не выпрямишься», и им пришлось со мной согласиться.
Каждое утро мы поднимались по звону колокола, висевшего возле дома, шли умываться, после чего завтракали и шли парами в класс на учебу. Нам предложили взять себе имена бледнолицых, и я выбрал себе имя Джозеф. Не знаю чем, но оно мне понравилось. Причем учителя васичу почему-то называли меня этим полным именем, тогда как все остальные бледнолицые почему-то называли меня Джо. Впрочем, сейчас-то мне понятно, что у вас так было принято, а тогда меня это сильно удивляло. Но не все дети так быстро запомнили свои имена. Поэтому некоторым из тех, кому его имя никак не давалось их просто нашили сзади на спину, а учительница ходила по комнате и заставляла нас вставать, как только она называла наши имена.
Чему учили нас в этой школе? Сначала мы заучивали английский алфавит, затем перешли к отдельным словам, причем нам тут же выдали грифельные доски и одновременно стали учить на них писать. Все было, в общем-то, наверно почти так же, как и в тех американских школах, где обучались белые дети, вот только когда нас наказывали, то никогда не били, а всего лишь лишали провинившегося ужина или прогулки. Видимо кто-то им сказал, что индейцы никогда не бьют своих детей, и они это приняли по отношению нас как должное.
Мне было легче чем другим, потому, что я многому уже научился от Во-Ло-Ди и Ко и понимал, какое это благо — учение. Поскольку нам не разрешали разговаривать друг с другом по-индейски, мы — мальчики из разных племен, очень часто не понимали друг друга и тогда пользовались языком знаков. Это-то и заставило меня ещё прилежнее изучать английский язык и тут мне в голову пришла мысль, что таким образом я смогу стать переводчиком и помогать своему отцу, который совсем не знал языка бледнолицых, а уже одно это означало бы, что нахожусь здесь не зря!
Ты хочешь знать, не тосковали ли мы в этой школе по дому? Конечно, тосковали! И не только по дому, по нашим близким и родным, то также и по нашим прериям, привольному житью и беззаботным детским играм, когда ты даже и понятия не имеешь о том, что есть такое слово как «дисциплина», и что ты строго обязан её соблюдать! Однако мне и тут повезло, потому, что спустя год, правда это была уже осень, ко мне в школу приехал моей отец, отчего у нас началось настоящее смятение. Мы все выбежали из классов и, забыв про всякую дисциплину, бросились вниз его встречать, причем вышло так, что я оказался едва ли не самым последним.
Поверишь ли, но с самого начала я его просто не узнал, поскольку он был одет совсем не как индеец! На нем был европейский серый костюм, а на голове фетровая шляпа, хотя по индейскому обычаю волосы у него были заплетены в две длинные косы и выпущены из-под неё наружу. Я тут же сбежал по лестнице вниз и едва протолкался к нему через целую толпу наших мальчиков, которые наперебой старались поздороваться с ним за руку.
— Солнечный Гром! Сынок! — воскликнул он и прижал к своей груди, так что я почувствовал себя очень счастливым, а многие наши мальчики смотрели на меня с нескрываемой завистью. Я тут же обратился к директору нашей школы с просьбой разрешить мне разговаривать с моим отцом на языке сиу, потому, что, следуя правилам нашей школы, я бы не смог с ним разговаривать. И он был так добр, что разрешил всем ученикам говорить с моим отцом по-индейски, так что радости у нас от этого стало вдвойне. Кроме того, он пригласил его в свой маленький кабинет и встретил очень приветливо, после чего устроил его вместе со мной в отдельной комнате, где у нас обычно хранились грифельные доски и книги, и приказал сделать все, чтобы нам обоим там было удобно.
Помню, что мы не могли уснуть и проговорили всю ночь, так что весь следующий день у меня поневоле слипались глаза. Оказывается, мой отец несколько месяцев прослужил охотником у белых людей, которые зачем-то приехали к нам в Хе-Запа с говорящей бумагой от нашего вождя по имени Крапчатый Хвост, и много всего от них узнал. Он даже начал понимать их язык и сумел объяснить им, что его сын учится в школе у белых, и что он очень бы хотел его увидеть. Белые обещали ему помочь и помогли. С их помощью он приобрел этот костюм и добрался до того места, где находилась моя школа, после чего он остался здесь со мной, а они поехали дальше по своим делам. Отец сказал мне, что люди, которых он сопровождал, что-то искали в земле и что, скорее всего, это было золото. Правда, те люди, с которыми был мой отец, так ничего и не нашла, но я опасаюсь, сказал он мне уже под утро на ухо, что там его найдут другие. А это может иметь очень дурные последствия для нас, индейцев. Потом он спросил, как идет у меня учеба, и очень обрадовался, когда узнал сначала от меня, а затем и от самого директора школы, что я считаюсь в ней лучшим учеником среди всех остальных.
Затем, хотя не прошло и двух дней, как наш директор предложил ему поехать с ним посмотреть города бледнолицых, потому что у него там есть дела и будет очень жалко, если он упустит такую возможность. Было решено, что я не стану его сопровождать, чтобы не прерывать своих занятий, а переводчиком при нем будет наш метис Карлос, поскольку в школе он больше уже не требовался, и никаких особых дел у него не было.
Отсутствовали они целых две недели, а когда отец вернулся из этого путешествия, он сказал мне следующее: — Сын мой, я побывал в Бостоне, Нью-Йорке, Хартфорде и Вашингтоне и я там видел такое, что не снилось никому из обитателей прерий. Я посмотрел как там, на Востоке, живут Длинные Ножи, и понял, что нас они в покое никогда не оставят, а нам их никогда не победить. Пока им просто нет до нас дела, но как только они обратят в нашу сторону свои глаза, причем глаза многих, а не отдельных людей, как сейчас — вся наша жизнь уйдет в прошлое и больше уже никогда не вернется. Я видел их каменные дома, поставленные один на другой, и в каждом таком доме могло поместиться все наше племя! На заводе Кольта в Хартфорде я видел как хрупкие девушки васичу с нежными ручками, и на первый взгляд не пригодными ни к чему, делают револьверы в таких количествах, что их просто невозможно сосчитать! К тому же они размножаются быстро, как мухи, да ещё очень много васичу каждый день прибывают сюда из-за моря. Так что, скорее всего нам впоследствии придется жить рядом с васичу, придется есть, как едят они, также одеваться, делать то же, что и они, и может быть даже отказаться от каких-то наших обычаев, потому что пользы от них нет уже никакой. Мне очень горько говорить тебе все это и мое сердце разрывается от горя. Но я понимаю, что если поступить иначе, то они просто сотрут нас с лица земли и от нас останутся только кости, белеющие в траве прерий. Я понял, что нам они не враги и не друзья, как и мы не враги и не друзья муравьям. Мы просто их не замечаем, а когда они нам докучают, то просто топчем их и двигаемся дальше. Вот также обстоит дело и с васичу. Поэтом