— Это какие же?
— А вот это уж мое сугубо личное дело!
— Тогда я, разумеется, не буду вас спрашивать! — воскликнул Володя и чуть-чуть презрительно усмехнулся. — Да мне это и не нужно. По всему видно, что вы, скорее всего сын графа Монтекристо, а этот ваш костюм всего лишь для маскирации…
— Вы все шутите! — воскликнул молодой человек. — А ведь точно также кто-то ведь может пошутить и над вами. Ну, что это за американец такой, что по-русски говорит мало того, что почти без акцента, так ещё и употребляет в своей речи различные местные простонародные слова?
— Тогда давайте так, — сказал Володя, — вы мне расскажете, кто вы и почему шляетесь в таком вот непрезентабельном виде по Руси-матушке, а я вам расскажу про себя. Вам ведь совершенно явно хочется меня в чем-то убедить, ну так и попытайтесь. Поверьте мне, что я сам не переодетый жандарм и в случае чего жандармам вас не сдам. Мне просто интересно побеседовать с необычным человеком, а там, глядишь, и дождь закончится, и дорога станет повеселее. А я вам после расскажу о себе…
— Ну, в общем, это все потому я в таком виде, что я «иду в народ».
— Это как это-то? — не понял Володя. — Иду в народ… Видно, что я слишком долго не был в России и чего-то либо не знаю, либо не понимаю. Зачем?
— Для целей народного просвещения, а также, — тут молодой человек понизил голос до трагического шепота, — чтобы если вдруг удастся, поднять крестьян на бунт и ниспровергнуть существующую власть! Иные вот уже два года как включились в это движение. А сейчас с весны много молодежи из Петербурга или Москвы переодевшись в крестьянское платье, так прямо и пошли в народ. Кого среди нас только нет, и студенты, дворяне даже — и все ту или иную полезную для крестьян работу освоили и… пошли! Не все, конечно, мечтают о революции, хотя и говорят, что она произойдет никак не позже, чем через три года, но есть мнение, что в любом случае, пока что ты ещё молод и полон силы, надобно тебе посмотреть, как он живет — народ наш страдалец.
— А как всего этого достичь? — распаляясь все больше, продолжал Володин собеседник. — Только лишь через то, чтобы жить народной жизнью, понять его нужду! У нас, знаете, — сказал он и улыбнулся, словно вспомнив что-то приятное, — возникал вопрос, позволительно ли нам, взявшим в руки страннический посох и взыскующим общественного счастья, есть селедки!? Я вот для спанья купил себе на базаре рогожу, бывшую уже в употреблении, кладу её на дощатые нары, и так сплю. Мочалка уж местами протерлась, так что приходится спать почти, что уж на голых досках, но я все равно не ропщу, потому что у иных наших тружеников, даже такой рогожки нет!
Многие наши направились на Волгу, потому что там вроде ещё жива память о Пугачеве и Степане Разине, ну а другие, и среди них вот и я, ходим по селам и кто чем может, помогаем крестьянам, а заодно… ведем среди них и революционную пропаганду.
— И на чем же вы основываете этот ваш… порыв? — спросил Володя. — Должно же ведь у вас быть хотя бы какое-то теоретическое обоснование этой деятельности. Нельзя же вот так все бросить, надеть армяк и идти по селам просвещать мужиков!? Это же просто бред какой-то!!!
— Я и не ожидал, что вы меня поймете, господин Уильямс, — с оттенком превосходства в голосе сказал студент Орлов. — Но то, что вы спрашиваете про нашу платформу это уже хорошо, значит, мне будет легче это вам объяснить. Мы считаем, что наша сельская община есть готовый зародыш социалистических отношений, хотя сами наши крестьяне пока что ещё этого и не осознают. Как только они это осознают, начнется революция, в которой наш народ обязательно победит!
— О Господи! — воскликнул Володя. — И вы в это верите?
— Конечно, а почему бы и нет?
— А опыт Парижской коммуны, где тоже ведь мечтали о социализме, разве вас не настораживает?
— Ничуть! Там главной силой были рабочие, люмпены, к тому же всего лишь в одном Париже, тогда как у нас в едином порыве поднимутся все мужики!
— Ну не знаю, поднимутся они или нет, — в сомнении покачал головой Володя. — Кроме того, как сказал генерал Галифе нет такого количества бунтовщиков, против которых были бы бессильны митральезы, и в этом я с ним совершенно согласен.
— Ну, знаете, — воскликнул Орлов. — Говорить так, значит, в какой-то мере с ним солидаризироваться!
— А я и солидаризируюсь! Почему бы и нет? Вот вы умеете метко стрелять?
Нет?! Так какой же тогда к черту вы революционер? Ах, вы только пропагандист и агитатор? А на баррикады за вас тогда пускай идут другие? Ну, скажем, все те же самые мужики?
— Стрелять не так уж и трудно научиться, — сказал Орлов. — Не в этом суть!
— Ну, это как сказать! — ответил Володя. — Вон Дмитрий Каракозов стрелял в Александра Второго и не попал в него с пятнадцати шагов. Случись такое со мной, уж я бы тогда не промахнулся!
— А вы, что же слыхали про Дмитрия Каракозова?
— Не только слыхал, но и разговаривал с ним, пытался доказать, что акты террора против государя это бессмыслица, да только он меня не послушал.
— Вы что же, были в кружке у Ишутина? — недоверчиво спросил Орлов. — Ведь всех его членов потом арестовали.
— Значит не всех, — усмехнулся Володя, — нашелся и такой, кто сумел улизнуть!
— Ну да… конечно! — воскликнул вдруг Орлов и буквально впился взглядом в лицо Володи. — Мы же между собой это обсуждали, что был один такой, которому удалось избежать ареста! Постойте-ка! Владимир Бахметьев — вот как его звали, причем он вроде бы как был даже сын генерала. Подождите, подождите… А вы случайно не в Бахметьево едете?
— Да именно в Бахметьево, но понятное дело, что не к тамошним мужикам, а чтобы встретиться с тамошним отставным генералом Бахметьевым. По собственной надобности…
Глаза у Орлова от удивления вдруг стали совсем круглыми.
— Так это, значит, вы?!
— Да, я это я! — усмехнулся Володя. — Хотя… разве я вам сказал, что я это Владимир Бахметьев? Никогда я вам этого не говорил! Представьте себе, что я всего лишь очень близкий друг его сына, который сейчас живет в Америке, и который попросил меня навестить своего отца и вполне возможно, что так будет лучше и для меня и для вас.
— Понятно! — воскликнул Орлов и тут же добавил: — Не беспокойтесь, я вас не подведу. Но я бы вас тогда попросил об услуге: довести меня до Бахметьево, потому что мне как раз туда и надо.
— А зачем, если не секрет?
— Хочу попробовать открыть там сельскую школу, войти, таким образом, в доверие к крестьянам, а уж там дальше будет видно.
— Что ж, школа это дело хорошее. Против этого ничего не скажешь. Более того, я лично придерживаюсь такого мнения, что как раз знания-то намного сильнее митральез. Но только для того, чтобы открывать школы, по-моему, совсем не обязательно рядиться в обноски. Вот у нас в Америке тоже находятся люди, которые открывают школы для индейских детей, но только никто из них не рядится в шкуры и не носит индейских мокасин!
— Ну, знаете, индейцы… это одно, — и Орлов как-то неопределенно махнул рукой, — а вот наши мужики это совсем другое.
— Вот тут я с вами, пожалуй, что и соглашусь, — заметил Володя. — Хотя проблемы у нас, как погляжу, остались все те же: дураки и дороги. От этого и все наши неприятности. А вот что касается индейцев, то это свободные и очень гордые люди, выросшие свободными и никогда не бывшие рабами. А наши мужики практически все поголовно вчерашние рабы и рабская психология у всех у них в крови. Поговорить о тяжести податей они с вами ещё поговорят, но вот весь этот ваш социализм для них просто чушь собачья!
Давайте-ка мы сделаем с вами так: я поговорю с отцом, то есть извините, оговорился, с генералом Бахметьевым, чтобы он помог вам с открытием школы. А вы мне за это обещаете покончить с этим маскарадом, и кушать не только один черный хлеб, но и селедки, и щи с мясом — словом вести нормальную человеческую жизнь, да к тому же ещё и получать за свою работу вполне приличное жалование. Это уж генерал Бахметьев вам устроит. Он, кстати говоря, давно уже хочет открыть школу для крестьянских детей, да только все никак не может найти туда не просто учителя, а достаточно образованного преподавателя — мастера на все руки. Если согласитесь, и ударим по рукам, то я вам обещаю, что все это у вас будет. А хочется вам вот так юродствовать и дальше, то… please, как говорят американцы и англичане. Дождь вроде бы как уже закончился, дорога подсохла, так что дальше вы можете идти уже и пешком!
— Но как же принсипы? — воскликнул студент Орлов, пытаясь, видимо, не потерять лицо перед Володей. — Что будет, если я вот так пожертвую своими принсипами ради… ну, пусть даже не только личного, но и всеобщего блага?
— Ах, господин Орлов, — воскликнул тут Володя, — я мог бы вам сказать, так как говорят в таких случаях англичане: принципы, как и перчатки, джентльмен меняет по погоде. Мог бы сказать и на французский манер: пока ты молод — живи, как можно лучше, а принципы оставь себе на старость. Но я — вы уж меня, пожалуйста, извините за эту грубость и натурализм, — отвечу вам словами ваших же любимых мужиков, которые в таких случаях обычно говорят (поверьте мне, слышал это ещё в детстве собственными ушами!) — «А засунь-ка ты их себе в задницу!»
В ответ на это Орлов так и не решился ничего сказать и в полном смущении начал опять тереть свои очки. Володя же решил показать, что он не хочет с ним больше разговаривать, поэтому он взял в руки книгу и сделал вид, что он самым образом начал её читать.
— Володичка приехали! — закричал Пахомыч, увидев своего любимца вылезающим из экипажа, и не медля ни секунды, подбежал к нему, чтобы обнять. — Вот ведь радость-то, какая для вашего батюшки, да и для меня, старого, ведь я же за вами с пеленок ходил и вот оно — дождался, увидел-таки моего голубчика в серьезных летах и в должном для него положении. Ишь, в платье-то, каком, каком платье!? Поди, по самой последней тамошней моде, не иначе…
В ответ Володя также обнял и поцеловал старика, но тут же заметил выходящего на крыльцо дома отца и устремился к нему: — Батюшка!