С этими словами Ко достал из кармана небольшой тускло желтый окатыш, больше всего похожий на гальку и протянул его мне. Я взял его в руку и на меня словно детством пахнуло. Я вспомнил нашу стоянку, поворот реки, за который я тогда уходил и отмель, где таких окатанных водой камней было очень много. Потом я вспомнил, как я их бросал в цель — дупло в большой раздвоенной сосне и… мне тут же пришла в голову мысль о том, что ведь там в этом самом дупле, они все целы! Ведь их же никто не мог взять оттуда, значит, они и сейчас там лежат!
— А ведь я знаю, — сказал я Ко, — где лежат вот такие золотые самородки и знаю это место только я один. Хотя может быть и не один, но только другие об этом наверняка уже давно забыли. А вот я помню… и могу этим кладом воспользоваться.
— Ты знаешь где золото, и хочешь отдать его на покупку оружия? — удивился Ко.
— Но ты же сам сказал, что каждому народу нужно иметь в своей памяти нечто такое, чем он может гордиться. Вот я и хочу сделать так, чтобы это случилось!
После этого я подробно рассказал ему о своих детских забавах и сказал, что попытаюсь найти это дерево, и если окажется, что оно цело, срубить его и достать хранящееся в нем золото.
— Ну, что ж, — сказал мне Ко, — попробуй, почему нет. А добудешь золото — напиши мне. Я тем временем попробую подыскать для тебя хорошего оптового торговца оружием.
— Хорошего в смысле честного? — спросил я.
— И это тоже, — усмехнулся Ко, — однако куда важнее, чтобы он не был болтлив, потому, что дело которые ты затеваешь, действительно очень серьезное и малейшая промашка может стоить тебе головы!
— Понятно, что Джи никак не хотела меня отпускать, горько плакала и называла меня и бесчувственным и ещё разными другими словами, но что я мог тут поделать? Так я ей и сказал, что сначала у меня есть долг перед моим народом, а уже потом — перед ней и она это поняла и замолчала.
А потом я опять уехал на север, в прерии, и встретился там с вождями не покорившихся племен — Тачунко Витко — Неистовая лошадь, однако на языке лакота правильнее было бы сказать — «Его Конь Бешеный» и великим жрецом Татанка-Ийотаке, о котором я тебе, бледнолицый записыватель историй, рассказывал в прошлый раз.
Так вот, я встретился с вождями и рассказал им обо всем и что денег надо очень много, но что есть надежда их достать, а кроме того, что Ко обещал мне помощь.
— Почему он это делает? — спросил меня Тачунко Витко, — ведь он тоже бледнолицый?
— Он бледнолицый, но из далекой страны. К тому же те белые, кто сейчас притесняют нас, несколько лет назад прибыли по морю и в его страну. Нагло вели себя там, обстреливали города его страны из пушек, рядом с которыми винтовки белых солдат просто детские игрушки. Поэтому он их и не любит и хочет мне помочь.
— А где золото?
— Неподалеку от одной из наших старых стоянок. Там где сейчас находится генерал Кастер со своими людьми.
— Так как же ты тогда хочешь его добыть?
— Там, где нельзя действовать силой, надлежит действовать хитростью, я так думаю.
— Хорошо! Тогда ты все сделаешь сам, сам достанешь это золото и сам же поедешь с ним к бледнолицым. А мы будет молить духов, чтобы они тебе помогли. Хау!
— Вернувшись на место нашей давнишней стоянки, я, честно говоря, его не узнал. Ещё издали мы с отцом заметили множество палаток и поднимающиеся к небу столбы дыма. Это был лагерь войск генерала Кастера, которого правительство отправило в Блэк Хиллс, чтобы он не допускал туда золотоискателей, которые использовали буквально любую возможность, чтобы пробраться к вожделенному золоту. Мы спешились, раскрасили друг другу лица знаками горя и также пешком, ведя лошадей в поводу, направились к лагерю бледнолицых.
Мы подошли совсем близко, прежде чем нам навстречу выехал разведчик-индеец из племени кроу и, презрительно осмотрев нас с ног до головы, спросил кто мы такие и чего нам здесь надо. «Нам надо встретиться с большим вождем белых людей и попросить его о милости, только и всего, — сказал я по-английски самым смиренным тоном, на какой только был способен. — Ему это ничего не будет стоить, а нам может очень помочь.
«Вы дакота! — сказал он с презрением в голосе. — А все дакота воры и убийцы! Вам нечего делать в нашем лагере, и вы не будете говорить с нашим начальником. Я сказал. Хау!»
Мы ожидали чего-то подобного, поэтому мой отец тут же опустился на колени и начал громко молиться, обращая свой голос к Великой Тайне.
«Многие люди нашего рода больны! — говорил он. — И нет надежды спасти их, если мы не исполним волю духов, но этот жестокосердный индеец стоит на нашем пути. О, ты, Великая Тайна, смягчи его сердце и пусть он услышит твой голос, ибо все краснокожие братья».
Вот так мы и стояли друг против друга, пока к нам из любопытства не стали подходить солдаты из лагеря.
— Это чего это он тут воет? — удивился один из них, хмурый бородатый детина с дешевой сигарой в зубах. — Горе, что ль у старика какое?
— Они просят пропустить их к нашему вождю, но зачем не говорят, — зло буркнул в ответ молодой кроу. — Я думаю у них плохое на уме…
— А почему ты так думаешь? — удивился солдат. — Ведь они же твои братья?
— Дакота не могут быть братьями абсарока! Мы смелые воины, а дакота — трусы и собаки!
— Да-а-а, — протянул солдат с нескрываемым удивлением. — А я думал, что, вы, краснокожие все на одно лицо и все стоите друг за друга. Но, конечно, тебе виднее, ведь ты наш разведчик. Но мне кажется, что если уж не полковника, то сержанты ты мог бы сюда пригласить, узнать, чего им надо.
— Пусть бледнолицый брат поверит мне, — обратился я к солдату. — Мы принесли священный обет и нам надо обязательно его выполнить. И нужно нам всего лишь разрешение от вашего вождя, разрешение срубить дерево, которое стоит вон там, за излучиной и увести его отсюда в наш лагерь.
— Ха! Ну и просьба! — удивился солдат. — А зачем оно вам нужно, это дерево. Тут и других деревьев полно.
— Но нам нужно только это! Потому, что у этого дерева раздвоенная вершина! — сказал я.
— И что ж из этого?
— Ну, как вы не понимаете? Для нас это символ. Это добро и зло, оно из одного корня, но разделось надвое. Где хорошее, где плохое? Мы хотим сделать из дерева этого дерева столб с двумя вершинами, олицетворяющими людей и двойственность их натуры, поставить вокруг него двенадцать столбов, символизирующие двенадцать народов и танцевать вокруг него солнечный танец, чтобы Великий и Таинственный или Большое Солнце помогли нам!
— Язычники!
— Наша вера ничуть не хуже вашей! — А вот и хуже, — заметил солдат. — Мы верим в бога, который нам помогает, а ты сам сказал, что вы там все больны и что-то ваши духи не очень-то спешат вам помочь.
— Пусть мой бледнолицый брат помолится своему богу и шестью выстрелами вот отсюда собьет вот тот шест, — предложил я солдату. — А затем это же самое попробую сделать, и мы посмотрим, кому из нас его вера поможет больше…
— Не годится беспокоить бога по пустякам, — заметил солдат назидательным тоном. На что я сказал: — Ну если мой старший брат опасается проиграть, тогда конечно, лучше ему не стрелять!
Понятно, что после таких слов отступить он уже не мог. Мы встали напротив мишени и начали стрелять. Сначала он, а потом я. И надо отдать должное этому солдату — он два раза сумел-таки задеть шест, непонятно кем и зачем воткнутый в землю шагах в двадцати от нас. Но… все же он как стоял, так и остался стоять, а вот я перебил его пополам первой же пулей. Окружившие нас солдаты дружно захлопали, а подошедший к нам сержант даже сказал, что охотно взял бы меня к ним часть служить скаутом.
Ответить ни да, ни нет, я не успел, потому что услышал позади себя топот копыт и, обернувшись, увидел подъехавшего к нам на звук выстрелов старшего офицера, судя по знакам различия подполковника. Конь под ним был вороной масти и много больше наших полудиких мустангов, на ногах высокие сапоги-ботфорты, а мундир пошит явно не из грубого армейского сукна. Впрочем, все это я заметил как бы между прочим, а самое первое, что бросилось мне в глаза, было его лицо — удлиненное, с длинным прямым носом, густыми соломенного цвета усами и такого же цвета волосами, которые завивались у него длинными локонами по плечам.
«Пахуска! Желтоволосый! Сам Джордж Армстронг Кастер, знаменитый на всю Америку герой Гражданской войны, ставший генералом всего в 23 года» — подумал я, увидев этого человека.
— Что тут у вас за стрельба на территории лагеря? Что за толпа?! — спросил он тоном человека привыкшего отдавать приказы.
— Да вот тут два индейца просят разрешения срубить сосну с раздвоенной верхушкой, что стоит у излучины. Говорят, что она им нужно для какой-то их религиозной церемонии, сэр, — ответил вытянувшийся перед ним по стойке смирно сержант. — А стреляли рядовой Дженкинс и этот краснокожий вот в тот шест на спор кто его собьет. Кому, мол, из нас двоих поможет его вера.
— Ну и, разумеется, индеец победил?
— В общем-то, да, сэр.
— Дженкинсу два наряда вне очереди, чтобы не позорил чести солдатского мундира, а что касается индейцев, то если уж им это так надо, то пусть они его срубят, это своё дерево. Я знаю, что это у них священный символ и раз уж это так, то я не вижу причины это им запрещать. Так им и переведите…
— Да вот этот молодой индеец говорит по-английски не хуже нас с вами, сэр.
— Вот как? — удивился Кастер. — И где же это ты, выучил наш язык?
— Сначала в миссионерской школе, сэр, а после этого, когда работал в магазине в Бостоне, — ответил я по-военному четко и коротко.
— Ты, может быть, умеешь ещё и читать, и писать?
— Да, умею. И считать тоже.
Кастер посмотрел на меня очень внимательно и спросил: — Ну и где жизнь лучше? Здесь, на своей земле, или же в городах белых людей?
— Тем, кто здесь родился и вырос, жизни в ваших городах, конечно, не понять. Мне тоже там порой бывало очень трудно, однако я не могу отрицать, что в цивилизации есть немало хорошего. Так что ответ на твой вопрос, Желтоволосый, будет такой: истина, скорее всего, лежит где-то посредине, а полной гармонии нет ни здесь, ни там.