Как ты, конечно, знаешь, уже с середины ноября армия Осман-паши была стиснута в Плевне кольцом наших войск, и стала явным образом испытывать недостаток продовольствия. Видимо, турки приняли решение пробиться сквозь линию обложения, потому что сегодня утром 28 ноября, под прикрытием тумана, турки всей своей массой обрушилась на наших гренадер генерала Ганецкого, а, кроме того, стали сильно наседать на нас и по всему фронту. Впрочем, честно говоря, мы сами отчасти виноваты в том, что допустили турок до этого, так как прозевали их переправу, из-за чего сигнал тревоги в наших частях был подан с большим опозданием. Не было и 7 часов утра, когда на позиции стали раздаваться орудийные выстрелы и вестовые казаки с криком «тревога, тревога» поскакали по лагерю. Надев амуницию, я живо выбежал на двор, увидел лошадей готовыми и, садясь на своего жеребца, услышал доклад вестового, Мариупольского полка гусара, «что генерал уже поскакали». Пустив жеребца с места в карьер, я вскоре догнал скакавших галопом генералов Ганецкого и Маныкина — Невструева, а далее за мной прискакали и другие адъютанты и подтянулся весь наш штаб.
Прибыв к месту боя, мы увидели, что турки, уже захватили наши орудия, и быстро наступают, в то время как наши солдатики отходят чуть ли не по всей линии.
Почтенный наш старичок генерал Ганецкий тут совершенно растерялся, на глазах показались слезы и он начал рваться вперед, чтобы лично возглавить войска, так что насилу его от этого удержали. Вскоре полковник Фрезе высказал мнение, что следовало бы подтянуть резервы и нас всех сейчас же разослали за ними, причем мне выпало ехать ко 2-й бригаде 3-й гренадерской дивизии, где я был встречен генералом Квитницким и полковником Крюковым, которым и передал приказ идти вперед. Поехал назад, оглянулся, и вижу, что наши мне во след бегут бегом. Докладываю, и в эту же минуту вслед за мной скачет Крюков, и, увидев, в каком состоянии находится генерал, начал его успокаивать: «Ваше превосходительство, ради Бога успокойтесь, даю слово, все исправим, но только разрешите полку передохнуть». Передохнуть-то передохнуть, да только кто же нам тут даст эту самую передышку? И тут подходит к нам довольно странный субъект в широкополой шляпе, длинном кожаном лапсердаке и в башмаках на шнуровке, и, обращаясь к генералу, докладывает, что имеет честь быть командиром добровольцев-волонтеров из Северо-Американских Соединенных Штатов (причем докладывает на русском языке и вполне по уставу!). Так что если нужна помощь, то все они сей секунд будут к нашим услугам. Генерал наш только рукой махнул — делайте, мол, чего хотите, а мы даже и удивиться не успели. Глядим, а откуда ни возьмись, появляются человек 50 в таких же вот домотканых лапсердаках, в широкополых фетровых шляпах и с трехцветными повязками на рукавах — знаком принадлежности к ополчению болгарских добровольцев. Располагаются по фронту цепью, ложатся, причем на земле их почти совсем и не видно, и тут же начинают стрелять. А турки — вот они! Совсем рядом! Тут подо мной убило коня, и я грохнулся на землю рядом с этим офицером, который очень ловко устроился за двумя камнями и гляжу — и сам стреляет из какого-то диковинного ружья. А уж его-то волонтеры так и палят, словно это не люди, а картечница стреляет. Примечаю, что и у офицера и у волонтеров над стволами у ружей приделаны какие-то трубки, и вот в них-то они и глядят! К тому же стрелять стреляют, а перезаряжать — не перезаряжают, и вот это-то меня и удивило больше всего.
Ну, а затем подбежали наши астраханцы и генерал с ними поздоровался и объявил, что наши орудия у турок и он требует отнять их назад, на что тут же и последовало: «отнимем Ваше превосходительство»! Крюков мигом скомандовал атаку, ротные повторили и уже через минуту наши богатыри с громовым «ура» бросились на них в штыки и скрылись в дыму и огне. А я вдруг почувствовал, что у меня по всему телу пробежала дрожь, а на голове волосы встали дыбом — такое ужасное дело развернулось у меня прямо перед глазами. В итоге убитых в гренадерском корпусе оказалось 38 человек штаб- и обер-офицеров, да еще и нижних чинов 1200 человек, хотя убыль могла бы быть и больше, не подоспей подкрепление вовремя. Тут нам сообщали, что Осман-паша сдается и согласен на все, но приехать не может, потому что ранен. Ну, наш генерал к нему и поскакал. А тот, оказывается, находился прямо напротив нашей позиции, за мостом в шоссейной караулке, где и произошло их свидание и разговор о сдаче. Говорят, что Осман, находясь в мрачном состоянии, сказал ему, что по воле Аллаха все дни не равны: «день следует за днем, но нет двух похожих; один счастливый, а другой несчастливый». «Да, не будь он ранен, — подумал тогда я, — бой бы так скоро не кончился!» Да и генерал наш Ганецкий, видимо тоже так думал, потому что в своем рапорте, который тут же сел писать, выставил 12-й гренадерский Астраханский полк героем всего этого боя!
Только все это было уже потом. А тогда прямо на поле боя полковник Крюков, вдруг с чего-то взъелся на этого северо-американского офицера, и начал ему выговаривать за то, что его люди остались на месте, а не пошли в атаку вместе с гренадерским полком — мол, как это они могли так поступить?! Не поддержали товарищей по оружию!
— Да так, очень просто, — отвечает их командир, ничуть не смущаясь. — Мы подразделение «sharp shooters» — «метких стрелков» и это вовсе не наше дело ходить в штыковые атаки, да у нас и штыков-то нет.
— Это как же вы можете воевать без штыков? — спрашивает полковник, а тот ему все также спокойно отвечает: — У нас на винтовках стоят оптические прицелы, позволяющие уверенно поражать цель на расстоянии в две тысячи двести шагов и даже больше и это весьма хрупкий инструмент. Поэтому иметь на таком ружье еще и штык есть не что иное, как порядочная глупость.
Тут уж наш «Крюк» вспылил окончательно, да как закричит: — Вы как разговариваете с полковником русской армии!?
А тот ему в ответ и говорит, что как вы того заслуживаете, так и разговариваю, что вы не мой командир, а я не ваш офицер и к тому же чинами мы равны. Вы полковник российской императорской армии, а полковник армии Северо-Американских Соединенных Штатов, и по закону о вольных комбатантах считаюсь всего лишь вашим союзником, но никак не подчиненным!
У «Крюка» аж все лицо пошло пятнами. А этот американец достает из кармана и протягивает ему бумагу, составленную сразу на трех языках — на английском, русском и болгарском. И из нее следует, что он действительно полковник американской армии, хотя сейчас и является частным лицом, что действует на основании закона о вольных комбатантах и находится в подчинении у штаба болгарского ополчения.
Мы начали читать эту бумагу, а тут он и говорит, что если нам угодно убедиться в эффективности действий его подразделения, то милости прошу вас всех на поле. Кто пошел, кто поехал, а там турки лежат друг на друге, причем одни-то переколоты штыками — и это явная работа наших молодцов, зато другие перебиты пулями, и было их на удивление очень много, причем офицеров среди них было больше всего. То есть можно сказать, что всего лишь за какие-то минуты своей стрельбы они повыбивали у турок чуть ли не всех офицеров, так что в итоге и командовать-то ими оказалось некому!
Тут уж полковник наш поневоле замолчал. Но все же пробурчал себе в усы, что меткая стрельба это, конечно, хорошо, но только пуля всегда дура, а штык — молодец!
— Ну, может быть в вашей армии, — дерзко так отвечает ему американец, — но только эта ваша точка зрения уже вчерашний день и дань устаревшим взглядам на оружие. Впрочем, почему так понятно. Ну, о какой скорой стрельбе у ваших солдат можно говорить, — продолжает он, — когда в ваших винтовках Крнка и Карле ненадежно работает экстрактор, так что вашим солдатам в бою приходится выбивать гильзу из патронника шомполом через ствол при помощи булыжника, а у винтовок Карле ломаются иглы и отсыревают бумажные патроны. Поневоле понадеешься на штык, потому что иначе им просто не на что надеяться. Прицелы у вас нарезаны всего на 600 шагов, а у турок на 2000, причем даже на наших американских винтовках Бердана у вас стоят прицелы на 1500 шагов, хотя реальная их дальность значительно больше. Получается, что вы даже то, что вам хорошего дали, испортили на свой собственный манер, вот вам и остается уповать на штыки, потому что уж их-то, понятное дело, испортить никак невозможно. Вот только о солдатских жизнях вы почему-то всегда забываете, хотя, между прочим, это самое главное!
Прочел он нам эту отповедь, а нам даже крыть нечем, потому что все ведь это правда. В общем… закончилось тем, что наш генерал попросил меня приватным образом пригласить этого офицера к себе в палатку и расспросить его о том, кто он такой, и откуда, и почему так чисто говорит по-русски.
Мне приказали — я и пригласил, тем более что мне и самому было интересно с ним пообщаться. А он, видно, соскучился по общению с русскими людьми, чиниться не стал, попросил прийти и других офицеров, а когда пришел — принес бутылку настоящего американского Whiskey, о котором я только читал, а пробовать до этого не пробовал. Честно говоря, мне это самое виски очень понравилось, так что теперь я постараюсь всегда иметь у себя в запасе пару бутылок и временами его попивать! О чем мы говорили? Да о самом разном, в письме об этом, пожалуй, что и не расскажешь. Тем более что нас ведь там много всех было, и он не только сам говорил, но и нас слушал. В общем, удалось мне узнать, что он русский, и явно бывший офицер, но вот как и почему уехал в Америку, мы так-таки от него и не дознались. Про чин полковника он нам рассказал так, что у него тесть — сенатор и когда он решил поехать сюда с отрядом добровольцев, тот похлопотал и этот чин ему был присвоен ради «политического весу и антуража», а так, как он нам сказал — все эти чины для него не главное. Сказал, что все его люди — это «ганфайтеры» — «меткие стрелки» и ветераны индейских войн, оставшиеся после замирения с индейцами без работы. Ну, а он их собрал, вооружил за свой счет, и выплачивает им жалование. А сюда приехал «отдать долг родине, какая бы она ни была». Показывал нам фотографии жены и де