Я помню, что уже тогда услышал от матери о бледнолицых, о васичу, и если я почему-то капризничал, то она говорила, что, если я не буду слушаться, придут васичу и заберут меня. Наверное, все матери на свете одинаковы и пугают детей тем, чего они не знают, однако я уже тогда знал, что васичу можно убить и как-то раз ей ответил, что когда вырасту, то пойду и убью всех васичу. Тогда мне было уже шесть или семь лет, и я целыми днями играл в войну с другими мальчишками, умел хорошо стрелять из лука, и скакал на собственном пони, не уступая другим.
В тот год наша стоянка располагалась у подножия Хе-Запа — Черных Холмов у Безымянного ручья, где было много травы для лошадей и где мы провели зиму, так как рядом был лес, снабжавший нас топливом. Я помню, что зима в тот год была очень холодной, но голода мы не испытывали, потому, что осенью мы хорошо охотились на бизонов и сделали большие запасы. А потом уже весной в окрестных лесах появились лоси и другая дичь, и наши охотники добыли много свежего мяса, поэтому-то мы там и остались до времени моего дня рождения. Лето было очень жарким и мы, мальчики, много времени проводили у воды, где купались в глубоких заводях, потому, что на перекатах даже нам там было всего лишь по колено. Однажды я ушел так далеко, что перестал слышать голоса товарищей и нашел замечательное местечко, где можно было вдоволь поваляться на горячем песке. Течение возле берега, где я стоял, было очень быстрым, а в воде лежало множество разноцветных камешков. Я пошел туда, где у противоположного берега была глубокая заводь, и сразу же заметил среди красных и серых камней на дне реки много желтых камней самого разного размера. Тогда я начал подбирать самые крупные и меня удивила их тяжесть. «Такие тяжелые камни хорошо бросать в цель!» — подумал я, и тут мне попалась на глаза высокая сосна с раздвоенной верхушкой, у самой развилки которой виднелось большое дупло. Я отошел подальше, и начал бросать в него свои желтые камни и бывало, что попадал, а бывало, что и промахивался. Постепенно камни у меня закончились, и я набрал себе новых и бросал их до тех пор, пока у меня не устала рука.
На следующий день я пришел сюда уже не один, а со своими сверстниками и мы опять бросали в дупло эти желтые камни, причем все они куда-то там проваливались. Упавшие позади дерева камни мы подбирали и опять бросали, так что ни в реке, ни на берегу рядом с этим деревом ни одного такого камня не больше осталось!
ГЛАВА ТРЕТЬЯВ которой гремят выстрелы, и сверкает холодная сталь, а Солнечный Гром рассказывает, как он мальчишкой катался по реке на льдинах, и к чему в итоге привела его шалость
— Все это время, — продолжал рассказывать Солнечный Гром, — мы слышали разговоры о васичу и о том, что племя северных людей воюет против племени южных и что нам, индейцам, это только на руку, потому, что теперь им будет не до нас. Но вскоре мы узнали, о восстании наших братьев в Миннесоте и о том, что, преследуя тех из них, кто сумел избежать плена, солдаты генерала Салли пришли на земли тетон-дакота и дакотов-хункпапа Сидящего Быка. Васичу потеряли тогда несколько человек убитыми, но убили около тридцати индейцев и полностью сожгли их стоянку. В начале 1864 года, когда мне было уже девять лет, обстановка накалилась ещё больше. Все лето наши воины в ответ на вероломство васичу держали в страхе все белое население в районе рек Арканзас и Платт, и тогда солдаты напали на лагерь шайенов и арапахо возле Песчаного ручья — событие, послужившее началом войны на границе. Навряд ли мне стоит рассказывать тебе обо всех тех событиях, потому что о них наверно писали очень многие. Но, как я уже тебе говорил, когда мне исполнилось девять лет, и на землю пришел Отец холода, наши воины, включая и моего отца, участвовали в «битве ста убитых», хотя в ваших книгах почему-то написано, что среди солдат убитых было восемьдесят один человек. То поражение, как известно, повергло ваших людей в смятение, и, хотя форты на реке Паудер и получили подкрепления, в наших местах появилась комиссия из Вашингтона, чтобы заключить с нами мир.
Однако до того, как мир был заключен в месяц, когда чернеет вишня, случилась ещё одна битва, в шести милях от форта Кирни, которую назвали «Нападение на фургоны». Хотя мне было тогда уже двенадцать лет, и я считал себя почти взрослым, так как убил на охоте бизона, я не на шутку испугался, поскольку на этот раз наши не одержали победы, как раньше. Те, кто участвовали в этом сражении, рассказывали нам, что, когда они напали на васичу, те спрятались за фургонами и повели из-за них настолько частый огонь, что приблизиться к ним не было ни малейшей возможности.
Уже позже мы узнали, что в руках у тех васичу вместо старых, и медленно заряжавшихся с дула капсюльных ружей, были новые ружья, заряжавшиеся патронами сзади. Отец, участвовавший и в этой битве, потом рассказывал, что наших воинов собралось очень много и что они решили скакать прямо на фургоны и смести их с земли. Однако грохот от выстрелов васичу стоял такой, что наши пони отказывались повиноваться всадникам и уносили их прочь, а те, которым удавалось с ними справиться, падали под выстрелами ружей бледнолицых. Тогда наши спешились, оставили лошадей в ущелье и начали наступать пешими. Однако и это нам не помогло. Воины падали как трава, скошенные степным пожаром, а ружья васичу все гремели и гремели. Наконец, мы подобрали раненых и отошли. Сколько среди нас было убитых, я тебе не скажу, но как мне показалось, их было очень много. Я просто никогда ничего подобного не видел. Под моим отцом было убито две наших лучшие лошади, но сам он по счастью остался цел и невредим. Он был так рад, что остался в живых, что, вернувшись, тут же подарил лошадь бедняку и все славили его щедрость.
Поскольку охота на бизонов была очень удачной, мы, небольшая часть оглала решили отправиться зимовать на Миссури к форту Райс. Там неподалеку жили наши сородичи, и мы решили навестить их, а заодно и попировать, и угоститься агиапи, паисута сапа и чахумписка — хлебом, кофе и сахаром, которые мы уже знали, так как пробовали все это в деревянных городках у бледнолицых. Остальные оглала остались с Бешеным Конем. Но мы все-таки решили, что лучше будет выкурить трубку мира с бледнолицыми из форта, и провести там зиму. Вот тогда-то я и увидел васичу вблизи и не могу тебе сказать, что они мне понравились, однако и страх у меня перед ними тоже пропал, а для будущего воина, как ты сам понимаешь, не бояться врага это очень важно. Сначала из-за своей белой кожи они все показались мне больными, но потом я к этому привык.
Зима была снежной и холодной, однако у нас было много сушеного месяца, а, выменивая бизоньи шкуры на товары васичу, мы ели галеты, и могли пить кофе с сахаром. Да, я совсем забыл, что к этому времени у меня уже были брат и сестра, причем брата так и называли Его Младший Брат, а имя сестры было Красивое Лицо, потому, что она и впрямь была очень милой. Для нас это было счастливое время — мы катались с высокой ледовой горы, которую для себя и для нас сделали люди из форта, и почти что дружески общались со многими васичу, а к весне я практически начал понимать их язык и пытался на нем разговаривать. И вот там-то все как раз и случилось, но как теперь я это понимаю, такова была моя судьба.
Что касается Владимира Бахметьева и Сакамото Ко, то их путешествие тем временем продолжалось. Менялись почтовые станции, лошади и экипажи, менялись попутчики, а они все также, причем на удивление быстро, двигались на восток. В дилижансе бывало и душно и жарко. На станциях не хватало воды, а питаться нередко приходилось одними лишь только консервированными бабами и мясом, но зато… они были в Америке и постепенно продвигались вперед. Нередко их сопровождал небольшой отряд кавалеристов или же техасских рейнджеров, потому что места, через которые они проезжали так и кишели либо индейцами, либо бандитами, либо и теми, и другими сразу. Впрочем, ничего худого с ними пока что ещё не случались, и они оба надеялись, что все эти рассказы о нападениях индейцев сильно преувеличены.
В том, что это не так, они убедились на границе с Техасом, заночевав на небольшой почтовой станции недалеко от одинокой скалы с плоской вершиной, из-за которой она так и называлась — станция Бьютт[2]. Здесь же устроились ночевать несколько охотников на бизонов и пара ковбоев, нанявшихся на ранчо в нескольких милях от станции. Под покровом темноты несколько десятков индейцев приблизились к станции, и атаковали её с первым же проблеском зари. Если бы один возница не пошел как раз в это время проведать лошадей, то неизвестно, чем бы все это закончилось. Но он вышел, и глазам его представилось внушающее ужас зрелище: в холодной предрассветной мгле по-боевому раскрашенные воины-индейцы в головных уборах из орлиных перьев неслись на конях к станции по склону холма.
— Индейцы! — завопил он и выстрелил в них из своего ружья.
В ответ на это раздался леденящий душу боевой клич, от которого все ночевавшие в доме на станции мгновенно проснулись и бросились с оружием в руках защищать свою жизнь. Володя с карабином Лефоше выскочил наружу одним из первых и, тут же встав неподалеку от двери, спокойно, словно на учениях, начал стрелять по приближающимся всадникам. Вслед за ним выскочил Ко и тоже начал стрелять, а затем открыли огонь и другие, так что индейцев встретил буквально ливень свинца, тем более что у двух охотников оказались магазинные винтовки Шарпа и они, как и Володя, делали выстрел за выстрелом. Утренний ветер тут же уносил дым от выстрелов, поэтому стрелкам ничто не мешало стрелять, и они вели огонь практически непрерывно. Лошади вместе с всадниками вались на землю одна за другой, индейцы кричали, пускали на скаку стрелы, но буквально сразу понесли тяжелые потери и по свистку вождя повернули назад. Вслед им прозвучали ещё несколько выстрелов, сразившие двух воинов, так что поражение отряда было полным.