Когда уже в просвещенном XVIII веке Сэмюэл Джонсон навестил северную часть своего королевства, его повсюду встречали дикие, как индейцы, крестьяне, не говорившие по-английски и не пробовавшие белого хлеба. Шотландцы тогда обходились овсом, который в более развитых странах считался фуражом, а не обедом.
Как водится, прогресс перевернул доску, и сегодня мы всем миром навалились на овсянку, надеясь, что она спасет от болезней, долгов и – глупости. Шотландия занимает первое место по числу гениев на душу небольшого, но упрямого населения.
25 июняКо дню рождения Антонио Гауди
Последним его проектом была знаменитая церковь, первым – удобный сортир. Он придумал стул на две ягодицы (на таких до сих пор сидят смотрители в музеях). В лучшем доме его постройки дверь открывается левой рукой, потому что правая поворачивает ключ в замке.
Изобретая современный комфорт, Гауди оставался последним средневековым человеком Европы. Он не подражал истории, а продолжал ее. Задумав, как это водится у гениев, воссоздать на портале своего собора весь мир, он перечислил и процитировал его. Каждая скульптура была гипсовым слепком с живого оригинала: голубя, курицы, осла. Христом стал ремесленник, Марией – торговка зеленью, легионером – каменщик, причем шестипалый.
В этом натурализме чувствуется уважение одного творца к другому. Видя в природе сырье культуры, Гауди, не смущаясь вопросами приоритета, сажал в своем саду каменные пальмы. Не проводя твердого различия между живым и мертвым, он всему придавал одушевленные черты. Не любил Гауди только женщин, очкариков и анархистов. За что последние и выбросили его труп из гроба.
27 июняКо дню рождения Кшиштофа Кесьлёвского
Моя жизнь с сериалами началась с вершины – с “Декалога” Кесьлёвского. Десять серий этого теологического эпоса, помимо библейских заповедей, объединяет место действия. Все происходит в одной варшавской новостройке, с которой автор, как на старинных японских гравюрах, снял крышу, позволяя нам увидеть происходящее внутри.
Хотя Кесьлёвский поднял планку сериала на недоступную другим высоту, он не вышел за пределы жанра. Эпизоды сериала и самодостаточны, и связаны – как венок сонетов. Используя все жанры телевизионной драмы, он создал шедевр в виде метафизической провокации. Последние вопросы задает не Бог, не дьявол, не автор и не герой, а действие. Поступок обнажает скрытую от персонажей причинно-следственную связь и ведет к назиданию, от которого нам не отвертеться. Такого серьезного искусства мы не знали с тех пор, как вышел из широкого употребления другой любимый вид массовой культуры – проповедь.
29 июняК Международному дню рыбалки
Рыбалка – дело тихое, хотя у рыбы и ушей-то нет. Молчание помогает собраться, потому что азарт рыбалки – в напряженном ожидании. Раз за разом падая в темную воду, блесна мечется в поисках встречи, редкой, как зачатие. Отличие в том, что такое трудно не заметить. Налившись чужой тяжестью, леска твердеет и дрожит от нетерпения. Подавляя первый импульс – рвануть и бросить, ты шевелишь спиннингом, показывая, кто хозяин положения. Чем крупнее зверь, тем дольше будет танец. Подчиняясь его дерганому ритму, время движется неровными толчками. Выделывая бесшумные виражи, рыба сужает круги, чтобы навсегда уйти под лодку. От ужаса упустить свой шанс ты теряешь голову и, уже не думая продлить наслаждение, торопишь финал. Последнее, самое опасное напряжение лески – и рыба медленно, как остров, поднимается из воды. Даже увидав предмет страсти, ты не веришь своему счастью и правильно делаешь, потому что в воздухе ослабевает верный ток натяжения, связывавший вас целую вечность. Внезапная легкость предсказывает фиаско, и ты молишься только о том, чтобы взвившаяся в небо рыба упала в сеть подсака.
Рыбный промысел ведет в самое темное из доступных нам направлений – в глубину. Если наверху взгляд теряется в рассеивающем зрение пространстве, то внизу глазу и делать нечего. Глубина кажется нам бездонной, ибо жизнь редко уходит с поверхности. Не рискуя углубляться, мы оставляем таинственную толщу в резерве. Вода надежно растворяет тайны. Она ведь и сама такая. Даже страшно представить, кем надо быть, чтобы в ней водиться.
Июль
1 июляК Международному Дню шутки
Демократия многого требует от главы государства, но есть одно качество, без которого трудно остаться в истории: чувство юмора. Лучшим был, конечно, Уинстон Черчилль. Это мешало ему в политической борьбе, но он не мог удержаться, называя, например, коллегу “овцой в овечьей шкуре”.
В Америке тем же грешил Гарри Трумэн. На вопрос, как завести в Вашингтоне друга, президент ответил: “Купите собаку”. Больше других шутками славился Авраам Линкольн, который мастерски владел редким и ценным искусством – смеяться над собой. Когда его обвинили в двуличии, Линкольн, никогда не считавшийся красавцем, ответил критикам: “Если бы у меня было два лица, стал бы я пользоваться тем, которое все видят?”
Шутки президента часто определяют отношение к нему. Обаяние Рейгана связано и с тем, что он прекрасно рассказывал анекдоты, особенно советские. Зато Буш-младший не блистал ораторским мастерством, но умел шутить над этим.
– Я примирился с тем, – сказал он однажды, – что не всегда в ладах с английским языком. Огорчился я лишь тогда, когда меня стал поправлять Арнольд Шварценеггер.
Обама шутил, сохраняя покерфейс: укол малозаметен, но смертелен.
– Правда ли, что младший Буш, – спросили журналисты, – худший из всех президентов?
– Не знаю, – ответил Обама, – я думал, что этим званием обладает Дик Чейни.
Только вспомнив, что тогдашний вице-президент считался важнее самого Буша, мы чувствуем яд остроты.
Дональд Трамп не столько сам шутил, сколько обижался, когда это делали другие. Тем не менее с приходом Трампа в Белый дом наступил золотой век политической сатиры.
2 июляК Международному дню НЛО
Назвать Хэнкок городом может только покладистая американская карта. Мэйн-стрит исчерпывали три магазина. В первом продавали сачки и удочки, во втором – блёсны и червей, третий был закрыт до осени, но витрину украшало чучело черного медведя. За углом притаился бар с хромым бильярдом и корявым полом, усыпанным опилками.
– Чтобы кровь не замывать, – решил я.
В остальном город выглядел миролюбиво, а главное – не претенциозно: цены как в Мексике и налоги такие же. За это Хэнкок полюбили отставные пожарные и богема на пенсии, прежде всего – наша.
Первым я встретил легендарного скульптора по напряженному металлу, связывавшего рельсы узлами с бантиком. В юности, рассказывают очевидцы, этот запорожец, красивый, как Андрий, и смелый, как Остап, делал стойку на голове на крыше Академии художеств. Чуть позже, когда он оставил родину, переплыв море в резиновой лодке, про него слагали песни и писали романы.
– Как дела? – спросил я, не зная, о чем говорят с героями.
– Муза мучит, – отрубил он, чтобы я понял: ничего не меняется.
Другие были не хуже. Певцы-космисты, летописцы неведомого, они все что-нибудь строили. Одни – баню, другие – галерею, третьи – погреб, четвертые – башню до неба.
Ну и, разумеется, в Хэнкоке был свой юродивый – поэт с ясными глазами и безграничной памятью. Состарившись, они с женой ходили нагими, чем страшно раздражали соседей, посещавших воскресную службу в стоящей тут же методистской церкви. По-моему, это было только кстати. Русская пара напоминала Адама и Еву, опустившихся от тягот изгнания. Город, однако, в наказание за эксгибиционизм отобрал у поэта четыре неработающих автомобиля, служивших мемориалом пьянки длиной в жизнь. В ржавых джипах хранились пустые бутылки.
– Конечно, они идиоты, – ругался поэт, – но что с них взять, если три четверти американцев верят, что правительство скрывает контакты с летающими тарелками.
– Правильно делает, – подумал я, – похоже, что наши на них прилетели.
2 июляКо дню рождения Германа Гессе
Что же такое его “Игра в бисер”? Даже изучив правила, трудно понять, как уместить бесконечный хаос культуры в замкнутую и обозримую форму.
Игра оперирует аббревиатурами, а это – задача поэзии. Не всякой, и даже не лучшей, а той, что от беспомощности зовется “философской” и пользуется узелковой письменностью перезревшей, александрийской, культуры. Такие стихи – интеллектуальный роман, свернутый в ребус, итоговая запись умершей культуры, которую поднял на ноги поэт, которого лучше всего назвать Мандельштамом.
В четыре лапидарные, как морзянка, строки он умел вместить всю описанную Шпенглером “фаустовскую” культуру Запада:
Здесь прихожане – дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом – Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.
Бесценными эти партии делает дар мгновенного выбора слов. Одно бесспорное прилагательное заключает целую историософию. Мандельштам, опуская очевидные для него звенья, писал спорами смысла и называл вылупившиеся строчки “диким мясом” поэзии.
Стихи, однако, нуждаются в творце, Игра – в исполнителе. Гроссмейстеры не выдумывают шахматы, они в них играют. Это значит, что игрецы Гессе не создают культуру, а исполняют ее. И, мне кажется, я знаю, как они это делают, ибо играю в бисер с детства, читая книги.
Всякий читатель – палимпсест, сохраняющий следы всего прочитанного. Умелый читатель не хранит, а пользуется. Но только мастер владеет искусством нанизывания. Его цель – не механический центон, а органическое сращение взятого. Он читает не сюжетами и героями, а эпохами и культурами, видит за автором его школу, врагов и соседей. Нагружая чужой текст своими ассоциациями, такой читатель втягивает книгу в новую партию Игры. Включаясь в мир прочитанного, книга меняет его смысл и состав.