– Думаю, что нет. Мы сделали все, что нужно.
– Когда его можно будет забрать отсюда?
– О, мистер Клевинджер, пока бы я на вашем месте не задавал таких вопросов. Кто знает… Если все пойдет хорошо, месяца через три-четыре…
– Вы меня не поняли, доктор, – в голосе Клевинджера послышались нетерпеливые нотки человека, привыкшего, чтобы его понимали сразу, – я имею в виду, когда его можно будет забрать сейчас, до лечения?
Доктор даже закашлялся от обиды.
– Вы нам не доверяете?
– Я вам абсолютно доверяю, доктор. Просто я…
– Смею вас уверить, что условия в нашей больнице…
– Я просто хотел…
– … лучшие медицинские силы…
– … забрать сына.
После томительной паузы доктор спросил:
– В другую больницу?
– Н-нет, домой.
– Простите, мистер Клевинджер, – голос доктора снова окреп, и в нем теперь угадывалось торжество специалиста, поймавшего, наконец, профана на совершеннейшей глупости. – Ваш сын в таком состоянии не может находиться дома. Даже самый лучший уход не может заменить больницы. Так что это совершенно отпадает. Я понимаю ваши чувства и представляю ваши возможности, но взять его домой было бы преступлением. Ваше право перевести его в другую больницу, если вы нам не доверяете, пожалуйста, но не домой…
Оскару вдруг стало страшно. Зачем отец хочет его забрать? Слишком часто отец настаивал на своем… Он открыл глаза и тихо позвал:
– Отец…
Оскар увидел, как отец на мгновение замер, словно прислушивался, потом стремительно повернулся к сыну и жадно поймал глазами его взгляд. Лицо его на секунду передернула жалобная гримаса, он с усилием сделал глотательное движение. Глаза влажно заблестели. Он нежно коснулся пальцами лба Оскара и провел ими по носу, губам, подбородку. Давно забытая детская восторженная привязанность нежным и горячим облаком поднялась из глубин души юноши, и он почувствовал, что и лицо отца, и комната вдруг потеряли резкость. Он плакал.
– Не бойся, сынок, – сказал отец, и Оскару захотелось поверить отцу, как он когда-то верил каждому его слову. Но не мог. И не только потому, что их разделяли годы все более сильных ссор, но и потому, что слышал слова доктора. Одноногий и однорукий калека. Почему удар пришелся не по голове? Почему?
– И не плачь, – сказал отец. – Я знаю, что разочаровал тебя. Наверное, сыновья всегда разочаровываются в своих отцах, когда вырастают. Но, поверь мне на этот раз, прошу тебя. Я обещаю, что ты выздоровеешь и будешь нормальным человеком.
Оскар услышал, как вздохнул врач. Он бы и сам вздохнул, но страшно было набрать в грудь чуть больше воздуха.
– Завтра можно будет? – спросил Генри Клевинджер доктора.
– Забрать вашего сына?
– Да, – решительно сказал Клевинджер.
– Как вам угодно, – сухо сказал доктор.
10
Отец, ты обещал объяснить мне, куда мы летим, – сказал Оскар Он лежал укутанный одеялом на широких удобных носилках в салоне самолета. Ровный гул легко срывался с двигателей и уносился куда-то назад.
– Сейчас, сейчас, отдохни немного, – сказал Генри Клевинджер.
– Как вы себя чувствуете? – спросил полный врач с сонным выражением лица и взял своими пухлыми теплыми пальцами запястье Оскара.
– Как будто ничего.
– Давайте сделаем укол, и вы спокойно проспите всю дорогу. Мисс Джервоне, шприц, пожалуйста… Немолодая сестра с постоянно испуганными глазами торопливо раскрыла саквояж.
– Нет, нет, – сказал Оскар. – Я чувствую себя вполне прилично. Я хочу поговорить с отцом.
– Доктор Халперн, это возможно? – спросил Генри Клевинджер.
– Вполне. Пульс почти нормальный, наполнение хорошее.
– Отлично. Тогда, если вы не возражаете, мы бы хотели поговорить. Вы можете пока побыть в заднем салоне.
Сестра послушно вскочила на ноги, и Оскар поймал на себе ее какой-то странно напряженный взгляд.
– Тебе удобно, сынок? – спросил старший Клевинджер, и Оскару показалось, что в голосе отца прозвучала нотка неуверенности.
– Да.
– Хорошо. Я знаю, Оскар, что ты не разделяешь многих моих взглядов. Я тоже не всегда могу согласиться с тобой. Наверное, это неизбежная война поколений. Но я прошу внимательно выслушать меня и постараться понять. Заранее хочу тебя предупредить, что все тобой услышанное должно быть сохранено в абсолютной тайне. Не спрашивай почему – ты поймешь сам.
Однажды, когда твоей сестре было два года, мой знакомый как-то сказал мне, что со мной хочет поговорить один молодой ученый. Я ответил, что филантропом себя не считаю, денег не даю и молодых гениев не поддерживаю. Тем не менее он настаивал, и я согласился. Назавтра мне позвонил этот ученый, назвался доктором Грейсоном и просил меня приехать к нему. Мне неудобно было отказываться, и я поехал.
Меня встретил энергичный молодой человек и с места в карьер объявил, что может предложить мне хорошую сделку. Я ответил, что ничего покупать не собираюсь, но Грейсон как-то странно улыбнулся. Я как сейчас помню эту улыбку, хотя прошло больше тридцати лет.
– Мистер Клевинджер, – сказал он, – я бы никогда не решился побеспокоить вас, если бы не был уверен, что мой товар вас наверняка заинтересует.
Надо сказать, что в докторе Грейсоне есть что-то от артиста. Он подошел к двери и царственным жестом распахнул ее. В комнату вошла молодая женщина, ведя за руку двухлетнего мальчика.
– Знакомьтесь, – сказал он, – это моя жена Мелисса и сын Эрик.
Я поклонился. Женщина ничем примечательна не была, а мальчуган был точной копией отца. Должно быть, доктор поймал мой взгляд, потому что достал из стола два конверта, извлек из них две пачки фотографий. На всех фотографиях был изображен Эрик. Я не мог понять, что этому Грейсону надо. «Может быть, он хочет продать мне сына?» – подумал я.
– Как по-вашему, кто изображен на фото? – спросил меня Грейсон.
Я пожал плечами. Вся эта нелепая мистификация начинала злить меня. Ты ведь знаешь мой характер. Оскар. Я не терплю неопределенности, загадок, намеков…
– Ваш сын, – сухо ответил я и встал.
– Вы ошибаетесь, мистер Клевинджер, – торжествующе воскликнул Грейсон. – На одних изображен я в возрасте двух лет, на других – действительно Эрик. Если вы сможете определить, где кто, я попрошу у вас прощения за отнятое время и мы тут же расстанемся.
Мне ничего не оставалось, как присмотреться к фотографиям. Мистер Грейсон, по-видимому, шутил. Такого сходства быть не могло… Фотографий было дюжины две, открыточного формата, черно-белых и цветных. И на всех был снят один и тот же мальчик – Эрик. Вся эта мистификация мне изрядно надоела, и я снова встал, на этот раз уже решительно.
– Благодарю вас, доктор Грейсон, – раздраженно сказал я. – Я не покупаю детские фотографии, даже оптом…
– Переверните фото, – властно сказал Грейсон, и сам не знаю почему, но я повиновался. На части фото стоял штамп фотографа и дата, заверенная печатью нотариуса. Год, когда не только Эрика, но, наверное, и его матери еще не было на свете. Или дата фальшивая, или… Я не знал, что и подумать.
Грейсон посмотрел на меня с нескрываемым торжеством. Он кивнул жене, и та вышла вместе с мальчиком. Грейсон выдержал эффектную паузу и небрежно заметил:
– Должен вам признаться, мистер Клевинджер, что Эрик вовсе не сын мне.
– Как? – не выдержал я. – А кто же?
– Он моя копия, мой слепок.
– Это я видел, – нетерпеливо воскликнул я.
– Нет, вы меня не поняли. Я говорю не фигурально. У Эрика не было отца и матери в общепринятом смысле этих слов. Дело в том, мистер Клевинджер, что перед вами гений. Да, да, я не знаю других слов, которыми можно было бы описать мои способности в биологии. Я именно гений, как ни странно звучит такое заявление о самом себе. Я не тщеславен, я просто констатирую факт. Я сделал то, чего еще никому не удавалось сделать. Со временем, вероятно, кто-нибудь этого и добьется, но я первый.
Ты ведь знаешь, Оскар, я человек по природе не впечатлительный и не доверчивый. Но я не засмеялся. В Грейсоне бурлила какая-то дьявольская энергия, он излучал фантастическую уверенность. Он оказался прав: я забыл о времени.
– Вы, возможно, знаете, что весь наследственный код, спрятанный в спиралях ДНК, то есть вся информация, которая определяет, что из этой клетки вырастет, допустим, человек среднего роста с карими глазами или саблезубый тигр, склонный прыгать своим жертвам на спину, содержится не только в половых клетках, но и во всех обычных соматических. Мне удалось активизировать обычную соматическую клетку. Я взял у себя изо рта кусочек слизистой оболочки. Это не операция, боже упаси! Клетки слизистой я поместил в подходящую среду. Затем я взял яйцеклетку Мелиссы…
– Позвольте, – сказал я, – но вы же только что…
– Не торопитесь, – строго сказал Грейсон, словно я был его учеником. – Я обманул природу. Я извлек из ее яйцеклетки ядро и на его место вставил ядро клетки, взятой из слизистой моего рта. Затем подготовленную яйцеклетку я ввел опять в матку Мелиссы. Беременность развивалась нормально, и через девять месяцев она родила Эрика. Однако она была всего лишь сосудом, укрывавшим и кормившим его. Никаких наследственных признаков передать ему она не могла, ибо клетка, из которой развивался Эрик, несла мои и только мои наследственные признаки. Таким образом, Эрик не мой сын и не сын Мелиссы. Он – моя копия, мой точный слепок. Отсюда и сходство, которое так вас поразило.
– Значит, – сказал я, – отныне можно иметь детей, которые будут точными копиями…
– Совершенно верно. Мало того, скоро женщина не нужна будет даже для того, чтобы вынашивать такую копию. Еще полгода – ну меня будет искусственная матка…
– Боже… – пробормотал я.
– Но это еще не все, – вдохновенно продолжал Грейсон. – Может быть, вы слышали, что пересадке органов одного человека другому мешает биологическая несовместимость. Организм распознает чужие белки и решительно отторгает их. Мои слепки абсолютно неотличимы по белкам от хозяина. Если бы сейчас или когда-нибудь впоследствии нужно было бы взять какой-нибудь орган Эрика и пересадить его мне взамен вышедшего из строя – я, разумеется, отбрасываю возрастную разницу, дело не в ней, – такая операция была бы гарантированно успешной.