пределы нашей индивидуальности. Сосредоточив все свое внимание лишь на первой проблеме, мы, в который уже раз, совершенно необоснованно выстраиваем непреодолимую границу между человеком и животным.
Подобное положение вещей приводит к еще одному ошибочному выводу: почему-то принято считать, что между разными видами животных существует больше общих психологических черт, чем между любым из этих видов и человеком. Полагая, что существует некий «Разум животного» с одной стороны, и «Разум человека» — с другой, мы игнорируем исключительное разнообразие психологии самих животных, тогда как некоторые виды по многим аспектам своего разума гораздо ближе к нам, чем к другим живым существам. На самом деле нельзя отрицать тот факт, что в некотором отношении разум собаки имеет гораздо больше сходства с разумом человека, чем, например, клеща или устрицы — если в случае устрицы вообще можно говорить о разуме. Если задаться целью провести границу в мире живой природы согласно сходству психологических черт у разных видов, она не будет пролегать между человеком и остальными животными. То есть проблема разума в живой природе не может рассматриваться по принципу деления всех живых существ на две большие части: «Человек» и «Животные»; скорее речь идет о многочисленных линиях раздела, которые от вида к виду могут быть четкими или едва заметными и зависят от того, какие аспекты выдвигаются на первый план.
Функциональный антропоморфизм
Есть и еще одна, более веская и глубокая причина для того, чтобы признать правомерным использование антропоморфических концептов в психологии животного. В некоторых случаях их можно применять не только в качестве аналогов или эвристических метафор, а напрямую, в их буквальном значении и в полном соответствии с общей программой классической этологии, сформулированной Тинбергеном. Он выделил четыре основные задачи этолога в изучении поведения животного: изучение причин поведения, его функций, изменений в процессе индивидуального развития и эволюционных трансформаций. В данном случае для нас важно понять разницу между причинами поведения, то есть лежащими в его основе физическими и психологическими механизмами, и его функциями, а именно производимым эффектом, дающим преимущество при естественном отборе. Разделение этих понятий позволит создать прочный научный фундамент и полностью легализовать использование одной из форм антропоморфизма: функциональный антропоморфизм. Объясним почему.
Живые существа разных видов, включая и наш собственный вид, иногда сталкиваются с похожими эволюционными проблемами и вынуждены принимать идентичные решения. Тогда их поведение выполняет одну и ту же функцию, то есть направлено на достижение аналогичного результата. Речь идет прежде всего о проблемах, связанных с социальной жизнью индивидов. Например, существует определенный тип поведения, такой как демонстрация жестов примирения, которое нацелено на снижение уровня фрустрации после агрессивного взаимодействия. Если такое поведение наблюдается у совершенно разных в социальном плане видов, его можно рассматривать как выполнение одной и той же функции, прошедшей естественный отбор в обоих случаях (De Waal, 1989). То есть поведение у разных видов — например, обезьян или собак — может выполнять ту же функцию, что и у людей: в данном случае функцию примирения и успокоения после конфликта. Важно отметить, что идентичность функций еще не означает идентичности лежащих в их основе органических и психологических механизмов, иными словами причин поведения, которые могут очень сильно различаться от вида к виду.
С этой точки зрения неважно, о каких именно психических и органических механизмах идет речь: ревность, например, может рассматриваться как функция, обусловленная действием самых разнообразных психологических механизмов у разных видов; то же самое можно сказать о функции вскармливания, которая в животном мире выполняется при помощи различных органических систем. Например, собака проявляет ревность, когда видит, как ее хозяин гладит другого пса: она мчится к нему со всех ног с громким лаем и требует к себе внимания. Или же, если в отсутствие хозяина собака погрызла мебель в доме, она демонстрирует признание своей вины. И в том, и в другом случае поведение собаки в функциональном плане может рассматриваться как аналогичное проявлениям чувств человека, обозначенных словами «ревность» и «чувство вины». Правомерность такой аналогии связана с идентичностью достигаемого эффекта в определенных социальных ситуациях.
В случае демонстрации чувства вины это желание задобрить и вызвать к себе жалость. Однако в выполнении этих функций у наших двух видов задействованы совершенно разные нейрофизиологические и психологические механизмы. Вспомним хотя бы пример с поведением собак, проявлявших чувство вины за беспорядок, который устраивал сам хозяин. Что же касается ревности, с уверенностью можно утверждать, что у человека это чувство связано с приобретенным, а никак не врожденным и инстинктивным компонентом поведения.
С этой точки зрения заимствованные из психологии человека концепты — концепты антропоморфические — уже не только участвуют в моделировании и создании эвристических образов и, уж тем более, не представляют собой иллюзий: они указывают на вполне реальный общий признак, приобретенный в процессе эволюции, который в функциональном плане идентичен у человека и некоторых животных. Заметим, что при изучении собак использование «функционального антропоморфизма» еще более уместно и даже необходимо, поскольку в процессе эволюции, проходившей в тесном контакте с человеком, собаки вполне естественным образом адаптировали свое поведение к функциям, особенно социальным и эмоциональным, свойственным нашему виду. Так, некоторые специалисты в области этологии собак говорят о существовании функционального подобия между отношениями типа «родитель — ребенок» и «хозяин — собака» (Topál et alii, 1998; Miklósi, 2007, p. 15 et chapitre 8).
В поисках собачьего разума
Остается добавить, что функция поведения значительно проще поддается изучению, чем лежащие в ее основе внутренние психологические механизмы, которые требуют гораздо более тонкого подхода. Дело в том, что определение функции основано на внешних данных — последствиях поведения в контексте адаптации, прошедших эволюционный отбор, — поэтому они по самой своей природе более очевидны, чем скрытые механизмы разума. Кроме того, когда мы задумываемся о разуме животного, вряд ли при этом нас больше всего волнует именно адаптивная функция его поведения, даже если речь идет об анализе на высоком научном уровне. Для простых смертных гораздо любопытнее было бы узнать, что на уме у другого существа и каковы его намерения. Именно это, вне всяких сомнений, и вызывает у нас наибольший интерес: мы хотим знать, что у собаки «в голове» и как она воспринимает окружающий мир, понимать ее психологию и настроение, ее образ мыслей, особенно когда он кажется нам неожиданным и странным.
Как уже было сказано, в последние годы в этой области некоторые этологи постепенно отказываются от абсолютного неприятия любых проявлений антропоморфизма и начинают использовать термины, связанные с субъективными психическими состояниями у животного, — представления, намерения, желания, уверенность, чувства и т. д. — хотя бы в качестве предположения и под строгим научным контролем. Новый подход нашел применение в изучении когнитивных способностей животных. Вместе с тем с новой силой вспыхнул интерес к собакам, которые, будучи животными домашними, прежде рассматривались в этологии как слишком «гуманизированные» и недостаточно «дикие» и поэтому не заслуживающие особого внимания. В течение последних десятилетий фундаментальные программы исследования когнитивных способностей собак значительно обогатили наши знания об этих животных. И тем не менее в этой области, по мнению самих специалистов, остается еще очень много неизученного, настолько мир собаки отличается от нашего — во многих отношениях. И в последующих главах мы поговорим об этом подробнее.
Глава 6Собачий склад ума
Собаки обладают субъектностью. У них есть разум. Но каким образом их разум представляет себе окружающий мир? Подчиняется ли он тем же принципам, что и разум человека? Если мы наблюдаем какое-либо явление — например, когда идет дождь или кто-нибудь поднимает руку на собрании, — мы непременно видим связь происходящего с причинами, следствиями или намерениями. Имеет ли реальность собаки такую же архитектуру, построенную по тем же принципам и основанную на тех же интерпретативных подходах?
Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим четыре аспекта склада ума собаки: ее отношение к физическому миру, к объектам, к причинности — иными словами, способность понимать взаимосвязь событий — и, наконец, отношение к разуму других, особенно к разуму других собак и человека.
Физический мир собаки
Если говорить о «разуме» собаки, то он, как и у большинства животных, в первую очередь должен решать две основные задачи: определять положение животного в пространстве и отслеживать его передвижение. Чтобы ориентироваться в пространстве, нужны точки отсчета, к которым можно привязать информацию, полученную органами чувств из окружающей среды. Эта операция позволяет оценить расположение вещей и расстояние до них. В точности то же самое делает физик, когда определяет реперную точку, принимаемую за начало координат, относительно которой от-считываются координаты других точек пространства. В качестве начала координат всем имеющимся в распоряжении живых существ реперным точкам собака, похоже, предпочитает собственное тело. Хотя иногда она ориентируется еще и на пару объектов из окружающей среды, между которыми устанавливает прямую связь. В этом плане способ собаки ориентироваться в пространстве можно назвать скорее эгоцентричным, чем аллоцентричным.
Кроме того, собаки унаследовали от своих хищных предков способность преследовать добычу, ориентируясь не только по запаху, но и по объектам, замеченным по дороге и позволяющим засечь цель. Ориентиры могут быть связаны с целью напрямую — как кроличья нора, например, — или опосредованно, как, скажем, дерево, мимо которого пробегала жертва, перед тем как скрылась. Во втором случае несколько ориентиров позволяют сопоставить расстояния между целью, ориентирами и самой собакой. Иногда подобные вычисления могут быть довольно сложными.