[52], то есть представление о разуме другого, своего рода набор психологических инструментов, при помощи которого она может интерпретировать поведение окружающих исходя из ситуации, учитывая их желания и убеждения?
Возможно, многие читатели будут разочарованы — или даже категорически со мной не согласны, — но я вынужден констатировать, что ученые больше склоняются к отрицательному ответу на этот вопрос[53]. Вероятнее всего, собаки не воспринимают окружающих в качестве субъектов, наделенных разумом, иными словами, не видят в них источник некой силы, преследующей определенные цели, которые придают смысл их действиям или объясняют ответную реакцию. Конечно, у собак есть собственные намерения: выражение типа «Собака преследует кролика, потому что хочет его поймать» вовсе не будет антропоморфической метафорой. Мы уже говорили, что у собак есть чувства, представления, насыщенная психологическая жизнь. Далее мы сможем убедиться, насколько тонко и сложно организована их социальная жизнь. Этому вопросу будет посвящена следующая глава. Они различают между собой людей и других собак, знают их положение в иерархии, беспрестанно улаживают отношения. Короче говоря, ваша собака вас узнаёт, она знает, кто вы есть, знает ваши индивидуальные особенности, она проживает вместе с вами одну общую жизнь с ее тысячами маленьких ритуалов, известных только вам двоим.
С учетом вышесказанного можно заключить, что у собаки есть разум, больше того, у нее сложная и интенсивная психологическая жизнь. Иными словами, у нее есть мысли, в широком смысле, и они индивидуальны. Просто у собак нет мыслей по поводу мыслей, ни своих, ни чужих[54]. У них нет убеждений по поводу своих убеждений, выраженных в форме убеждений. У собак нет мнения относительно своих желаний, они ничего не думают о своих чувствах, равно как и о чувствах других. Просто-напросто, в отличие от людей, в их репертуаре нет таких понятий, как разум, мысли, убеждения или намерения. Они считывают сигналы этого мира иначе. Здесь кроется основное различие между нами и собаками: нужно иметь разум, чтобы их понять; для нас мир наполнен разумом, для них это слово лишено смысла, мир разума для них пуст.
Конечно, когда собака гонится за котом, она имеет представление о своей жертве; за мгновения она должна точно рассчитать свои действия исходя из ожиданий, траектории движения жертвы и своего прежнего опыта погони за котами. В этом смысле собака действительно думает, что кот убегает, а сама она хочет его догнать. И в зависимости от исхода собака испытает удовольствие или чувство неудовлетворенности… Но у нее не будет никаких мыслей по поводу всей этой ситуации. Например, она не сможет вдруг заподозрить, что могла ошибиться, случайно приняв за настоящего кота искусственную приманку, сделанную человеком. Она не задумывается о том, что кот хочет убежать. Для нее он просто убегает, и все. Собаку не может раздражать поведение других, поскольку это чувство предполагает, что другое существо рассматривается в качестве субъекта, способного изменить свое поведение, если того захочет. Если собака проявляет агрессивность, это вовсе не значит, что она по своему желанию может успокоиться, иметь свое мнение по поводу существа, которое спровоцировало ее на агрессию, осознавать необходимость это мнение изменить или же остаться при своем. Она может чего-то хотеть, но не в состоянии оценить возможность осуществления своего желания. Она может подумать, что кот забрался на дерево, но, если, например, он исчезнет из поля зрения, собака не сможет усомниться в своем мнении и предположить, что ошиблась. Она видит животных на экране телевизора и идентифицирует их, но, когда замечает, что у них нет запаха, или же когда те исчезнут с экрана, она никогда не подумает, что «заблуждалась». И дело здесь вовсе не в том, что она всегда уверена в своем мнении. Просто-напросто оценивать свое первое впечатление от увиденного на экране как «верное» или «ошибочное» означало бы иметь мысли по поводу мыслей.
Кроме того, чтобы иметь мнение относительно собственных мыслей, нужно осознавать свой разум. Собака же не только не видит в окружающих живых существах индивидов со своими намерениями, она и саму себя не воспринимает в качестве субъекта, имеющего собственное мнение и желания. Это чисто человеческая манера восприятия мира, поскольку само определение «заблуждения» предполагает наше отношение к представлению о реальных вещах, то есть выражение мыслей относительно мыслей. По похожим причинам собака не может испытывать чувство вины, даже если и проявляет поведение, которое, как мы видели, в функциональном и адаптивном плане действительно является демонстрацией виновности. Весьма сомнительно, что собака осознает саму себя подобно тому, как это делаем мы. Наше самосознание находится в той области, где объекты и мысли равнозначны и сама мысль становится объектом.
Короче говоря, даже если бы собаки умели разговаривать, вряд ли бы мы стали понимать их лучше, чем сейчас. Сами же они были бы очень удивлены нашей непомерной страстью к разного рода спорам и сплетням, от серьезных дискуссий до пустой болтовни. Собаки сочли бы эти разговоры странными и бессмысленными, хотя в нашей социальной жизни они играют такую важную роль. И вряд ли кто-либо из наших любимцев согласился бы платить психоаналитику… если только не ради того, чтобы доставить удовольствие своему хозяину или же самому неплохо провести время растянувшись на кушетке.
Desperate housedogs?[55]
Возможно, некоторым читателям подобное откровение придется не по душе и они придут к выводу, что наука только на то и способна, что разрушать их привычные представления о мире, уничтожая все то, что им так нравилось в собаке, что придавало их взаимоотношениям с четвероногим другом столько теплоты и нежности. Возможно, они будут разочарованы, узнав, что их собаки не видят в них людей, наделенных разумом, что они глубоко ошибались, когда считали таким выразительным взгляд своего верного друга. И тем не менее вряд ли эта новость способна изменить наше мнение о собаке или наше к ней отношение. Сама природа человека и его культурные традиции настолько сильны, что никакие разумные доводы не могут противостоять нашей склонности видеть в собаке существо, обладающее теорией разума. И самое главное: могут ли эти научные заключения в полной мере убедить нас в том, что мы заблуждались, ошибочно трактуя процессы, которые «на самом деле» происходят в голове у собаки? Посмотрим на ситуацию с другой стороны. Не будет ли подобная реакция на выводы науки несправедливой по отношению к животному? Не означает ли она очередное проявление чистой воды антропоморфизма? В конце концов, вопрос о разумности другого существа может быть настолько важен только для тех, кто одержим идеей знать, что у другого «на уме». Для всех прочих этот вопрос вообще не имеет смысла. И если именно в этом знании и состоит основное стремление человека, нас, несомненно, должна радовать возможность приблизиться к пониманию разума, настолько отличному от нашего. Для нас это редкая удача, поскольку одной из особенностей нашей собственной психики является неудержимое стремление познать другие формы разумного существования…
В конечном счете эти открытия могут многое сказать не только об окружающих нас существах, но и о нас самих. Они дают возможность понять, что в нашем мире существуют и другие формы бытия, другая жизнь, не менее богатая в социальном и эмоциональном плане, чем наша, жизнь, которая течет вне зоны действия наших идей. Сожаление о том, что собака не имеет мыслей по поводу мыслей, равноценно попытке воспринимать отсутствие представлений о разуме не иначе как недостаток, упущение или свидетельство исконной неполноценности. На самом деле это качество представляет собой не более чем — а можно сказать, что и прежде всего, — иное субъектное отношение к миру, отличное от нашего собственного. Суть наших недавних открытий состоит именно в том, что они позволяют сделать вывод о существовании совершенно других способов восприятия вещей и окружающих живых существ. А еще точнее, что существует целая гамма невидимых человеческому глазу взаимоотношений, чувств и мыслей, которые переживают не только другие существа вокруг нас, но и мы сами. Они существуют незаметно, скрытые от сознания нашей неуемной страстью к поискам интенционально ориентированного разума. Наука вовсе не обязательно должна нас разочаровывать, доказывая, что окружающий мир заселен существами, наделенными разумом, не похожим на наш. В некотором смысле это знание только добавляет миру очарования, открывая для нас совсем иные способы быть.
Изучение собак дает нам возможность со всей очевидностью понять, насколько представления о разуме завладели человеческим воображением. Конечно, такой образ жизни сам по себе весьма привлекателен и добавляет ей разнообразия. Кроме того, он дает адаптивные преимущества. Но кто сказал, что жизнь собаки всего этого лишена? Во всяком случае, эти животные умеют очаровывать своей удивительной непохожестью на нас. По словам Стефана Будянски, и человек, и собака представляют собой исключительно социальные виды; только нас интересует то, о чем другие думают, а собак — то, что они делают.
Все это еще раз доказывает, что изучение собак способно не только обогатить наши знания об этих животных, во многих отношениях столь близких человеку; оно может представлять интерес с точки зрения антропологии и психологии самого человека. Прежде всего, оно дает нам возможность проникнуть в действительно иной мир, имеющий гораздо больше отличий от нашего, чем можно себе представить, изучая различные собственно человеческие культуры. Изучение собаки открывает новые неожиданные подходы к проблеме, относящейся скорее к компетенции социологии: каким образом можно смоделировать взаимодействие и режимы коммуникации, если речь идет об общении между индивидами, владеющими представлениями о разуме, и теми, у кого подобных представлений нет? Кроме того, оно привлекает внимание к глубинным пластам нашей ментальности, доступ к которым перекрыт из-за неосознан