Можно ли рассматривать подобный тип социальной жизни как «естественный» или «нормальный» — со всеми вытекающими последствиями для прочих типов? Гуманитарные науки этого не подтверждают, подчеркивая сложность человеческой социабильности и разнообразие связанных с ней поведенческих норм. Конечно, никто не запрещает выдвигать подобные гипотезы. Но они не должны быть признаны истинными a priori: любая гипотеза требует теоретического подтверждения и доказательств, полученных эмпирическим путем. Собранные на сегодняшний день данные, относящиеся к самым разным дисциплинам и касающиеся как человека, так и животного, заставляют усомниться в обоснованности выдвинутой гипотезы.
Связь с незапамятных времен
Гипотеза об эмоциональном замещении сталкивается и еще с одним, не менее серьезным препятствием, связанным с историческими и эволюционными аспектами взаимоотношений человека и собаки. Мы достаточно подробно рассматривали эти вопросы в первых главах книги. Дело в том, что гипотеза не принимает во внимание одного немаловажного обстоятельства: того, что связь между человеком и животным, и особенно между человеком и собакой, уходит корнями в глубокую древность. Феномен присутствия рядом с нами собаки, в частности собаки-компаньона, имеет гораздо более продолжительную историю, чем это предполагает тезис об эмоциональном замещении. Наши два вида были тесно связаны между собой на протяжении всего пути своего исторического развития.
Попробуем взглянуть на достаточно распространенное представление об эмоциональной связи с животным как о сравнительно недавнем изобретении с другой стороны. Что, если все как раз наоборот и мысль о том, что животное представляет собой своего рода вещь, лишенную всякой субъектности, — это относительно новая идея, появившаяся на свет уже в современном западном обществе. То есть, по сути, сам этот феномен можно расценивать как некую историческую особенность, существовавшую далеко не всегда. Иными словами, нынешнее увлечение животными-компаньонами нужно рассматривать в качестве одной из модификаций социальных взаимоотношений, которые, принимая самые разнообразные формы, существовали испокон веков и объединяли человека с некоторыми видами животных. Итак, эмоциональная связь с животным вовсе не изобретение современного человека и не явление, возникшее внезапно, это всего лишь одно из проявлений древней как мир связи.
Подводя итог, добавим, что собаки, равно как и другие животные-компаньоны, волне могут выступать не столько в роли неких эрзац-партнеров, призванных восполнить недостаток социальных и эмоциональных связей с другими людьми, а как раз наоборот, чем-то вроде бонуса, дополнительной возможности, способной сделать эти отношения богаче. Многочисленные исследования доказывают, что в современных западных странах люди в среднем более благосклонно относятся к окружающим, у которых есть собака, а прохожий с собакой вызывает у них большее доверие, чем все прочие. Что тем более справедливо в отношении людей с ограниченными возможностями. Как подчеркивают социологи, животные-компаньоны могут в этом плане играть роль своего рода катализатора, способного повысить эффективность социальных взаимодействий. Приведенные факты никак не согласуются с тезисом о том, что животное-компаньон служит человеку всего лишь эмоциональным заменителем (подробнее об этих и других фактах можно прочитать в следующих работах — Mader et alii, 1989; Arluke et Sanders, 1996; Wells, 2004).
Итак, есть ли смысл с прежней настойчивостью продолжать рассматривать связь между человеком и собакой лишь в качестве заменителя, призванного заполнить пробелы в человеческих взаимоотношениях? Или все-таки стоит признать, что этот феномен имеет под собой иные основания? Разумеется, с точки зрения общей социологии связь с животным для нас, вероятнее всего, менее значима, чем взаимоотношения с себе подобными. Она не настолько сложна и насыщенна, как наши связи с другими людьми. С другой стороны, все это еще не означает, что отношения, связывающие нас с животным, — не более чем пустой вымысел или фантом. На самом деле мы вовсе не стоим перед жестким выбором: либо социабильность, реализованная в форме «настоящих» взаимоотношений, единственных, достойных своего названия — то есть тех, которые мы выстраиваем с другими людьми, — либо отсутствие социабильности, скрытое под вуалью иллюзорной эмоциональной связи с существами другого вида. Следует признать, что связь человека с животным представляет собой иную форму социальных отношений, имеющую свои собственные очертания и свойства. Наша задача состоит именно в том, чтобы определить контуры этой связи, а не пытаться силой притянуть ее к одному из двух противоположных полюсов.
Любовь к зверю, отказ от человека?
Рассмотрим вторую версию о причинах появления эмпатии по отношению к животному. Согласно этой гипотезе, подобная форма эмпатии возникла у человека вследствие тех нарушений, которые привычная нам система человеческих взаимоотношений претерпела в современном обществе. Суть гипотезы состоит в том, что человек испытывает привязанность к животному не из-за недостатка взаимоотношений с другими людьми, как утверждают сторонники предыдущей гипотезы, но по причине добровольного отказа от таких взаимоотношений. Согласно этой второй идее, — назовем ее для простоты «гипотезой мизантропии», — подобная отстраненность человека от окружающих берет свое начало в глубинах современного индустриального общества.
Она вызвана весьма существенными трансформациями, произошедшими в обществе, среди которых можно назвать развитие индивидуализма, распад традиционного круга общения, дегуманизацию труда, становящегося все более и более механизированным и все менее разнообразным. Все это вызывает у человека экономическую и социальную неудовлетворенность, — как результат несоответствия между ожиданиями и теми средствами, которыми он располагает для того, чтобы эти ожидания реализовать. Человек как бы отгораживается от других людей. Подобное отчуждение может найти выражение и в том, что люди становятся все более восприимчивыми по отношению к животным, а защитники прав животных приобретают в обществе все больший политический вес.
Несомненно, в ряде случаев подчеркнуто трепетное отношение к животному представляет собой оборотную сторону пренебрежения или даже ненависти ко всему человеческому роду или к некоторым категориям людей. Чувства, которые испытывали нацисты к животным вообще и к собакам в частности, могут служить наиболее ярким тому подтверждением. Высшие чины нацистской партии, в том числе и Гитлер, были вегетарианцами. В 1933 году Геринг заявил, что «отправит в концентрационные лагеря всех, кто думает, что можно вести себя с животными ненадлежащим образом […] и продолжать их мучить». Так же как Гитлер, Гиммлер резко осуждал пристрастие к охоте, считая это занятие «обыкновенным убийством невинных существ». Геббельс заявлял: «Я начал презирать людей до самой глубины моей души […]. Столько грязи… Столько коварства… По большому счету, настоящим другом может быть только собака. Чем больше я узнаю человеческий род, тем больше привязываюсь к моему Бенно [псу]» (цит. по: Arluke et Sanders, 1996, chapitre 6). Крайне правые движения традиционно с особым вниманием относились к правам животных. Трудно усомниться в том, на что ориентирована данная позиция: нам предлагают придать животным некую особую ценность с тем, чтобы окончательно обесценить человека, и в особенности те или иные конкретные категории людей, чтобы поставить крест на гуманистическом универсализме во всех его возможных проявлениях.
В речах некоторых наиболее рьяных и радикальных современных защитников «дела животных» также довольно часто можно услышать антигуманистические мотивы. Только теперь эти выступления имеют более выраженную политическую направленность, зачастую откровенно расистского толка, и изобилуют самой разнообразной и подчас довольно странной аргументацией. За повышенным вниманием к животным здесь скрывается презрение ко всему человеческому роду. Подобные «защитники» прав животных ставят под сомнение ценность не только отдельных категорий людей, но и человека как такового. В их антимодернистских выступлениях без труда можно уловить разочарование в человеке или даже отвращение к нему как к биологическому виду — и ностальгию по утраченной чистоте, оскверненной влиянием «тлетворной» цивилизации. Как правило, такие настроения сопровождаются откровенно враждебным отношением к науке.
По иронии судьбы, авторов подобных безапелляционных экстремистских высказываний можно считать первыми жертвами антропоцентризма: они видят в животном именно те добродетели, которые, по определению, имеют привлекательность только в глазах самого человека, — невинность, бескорыстие, бережное отношение к природе. По сравнению с жестокими и безнравственными людьми животное для них предстает бесхитростным, нежно любящим существом, лишенным всех человеческих пороков… — после чего обычно следует парад самых безудержных антропоморфических проекций. В представлениях современных «защитников» животных о природе человек царит надо всем остальным мирозданием. Они щедро наделяют его качествами, которые обеспечивают превосходство над животными: властью, предполагающей ответственность, от которой он, к сожалению, постоянно пытается ускользнуть. Они призывают человека вспомнить о своих обязанностях, неизменно представляя его в образе хозяина, то есть в образе, не лишенном самолюбования, густо замешенного на самом отъявленном антропоцентризме. Дай волю таким «защитникам», и они объявили бы животных существами более человечными, чем сам человек, больше похожими на людей, чем на творения природы. На самом деле все эти рассуждения имеют мало отношения к животным, поскольку речь в них идет скорее о человеке. По большому счету, любовь к животному в данном случае — всего лишь оборотная сторона неприязни к человеческому роду.
О том, что между любовью к животным и недоверием или равнодушием к людям действительно может существовать некоторая связь, свидетельствуют и другие черты современного общества. Так, например, проявления жестокости по отношению к животным