О чем хотелось бы сказать в заключение? Историческая судьба рассмотренных выше законодательных актов, проекта Уложения и государственных институтов сложилась по-разному. «Краткое изображение процесов…» и Артикул воинский сохраняли юридическую силу до 1810–1830‐х гг.: для военного времени до издания в составе «Учреждений для управления Большой действующей армией» от 27 января 1812 г. Устава полевого судопроизводства и Полевого уголовного уложения[114], а для мирного времени — до утверждения Военно-уголовного устава 1839 г. Грандиозный проект Уложения 1723–1726 гг., так и не будучи завершен, остался исключительно памятником юридической мысли России первой трети XVIII в. Основанная в большей мере по оригинальному замыслу Петра I российская прокуратура существует и сегодня, сохраняя в качестве одной из ключевых функцию общего надзора за соблюдением законности.
«У СОЧИНЕНИЯ УЛОЖЕНЬЯ РОСИЙСКОГО С ШВЕЦКИМ БЫТЬ…»Уложенная комиссия 1720 г. и ее труды[115]
История систематизации отечественного законодательства (прежде всего в форме кодификации) является в настоящее время одним из перспективных направлений историко-правовых исследований. В свою очередь, в истории кодификации XVIII в. особое место принадлежит проекту Уложения Российского государства 1723–1726 гг., подготовленному Уложенной комиссией 1720 г. Исходя из сведений, приводимых в литературе, отмеченный проект следует признать как наиболее значительным по объему, так и наиболее завершенным из числа законопроектов, выработанных уложенными комиссиями XVIII в.
Уложенная комиссия 1720 г. не раз привлекала внимание ученых авторов. Первым к истории означенной комиссии обратился М. М. Сперанский, упомянувший о ней в хрестоматийно известном «Обозрении исторических сведений о Своде законов»[116]. Однако подлинным первооткрывателем сюжета об Уложенной комиссии 1720 г. следует признать петербургского правоведа В. Н. Латкина, который посвятил Комиссии особый раздел докторской диссертации по государственному праву «Законодательные комиссии в России в XVIII ст.», защищенной в 1887 г. на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета[117] и изданной в том же году в виде монографии.
Широко использовав архивные источники, В. Н. Латкин вкратце осветил предысторию создания и внешнюю историю Уложенной комиссии 1720 г. (ее структуру, персональный состав, взаимодействие с Сенатом, динамику проведения заседаний за 1720–1723 гг.), а также законопроектную работу Комиссии (хотя и не предприняв анализа проекта Уложения 1723–1726 гг.)[118]. В 1888 г. на диссертационную монографию В. Н. Латкина появилась развернутая рецензия А. Н. Зерцалова. Правда, коснувшись раздела об Уложенной комиссии 1720 г., А. Н. Зерцалов ограничился лишь тем, что привел разрозненные дополнительные сведения о предыстории ее создания, а также о деятельности и персональном составе в 1724 г.[119]
В начале ХХ века Уложенной комиссии 1720 г. уделили некоторое внимание А. Н. Филиппов (в связи с вопросом о законотворческой деятельности Сената в первой четверти XVIII века) и М. С. Померанцев (в связи с вопросом об участии в Комиссии генерал-рекетмейстера В. К. Павлова)[120]. В советский период наиболее значительные изыскания, посвященные характеризуемой Уложенной комиссии, предпринял ленинградский историк А. Г. Маньков. В первой половине 1970‐х гг. А. Г. Маньков опубликовал три статьи, в которых впервые дал подробную характеристику составленного Комиссией проекта Уложения 1723–1726 гг., а также углубленно рассмотрел отдельные вопросы, связанные с содержанием этого законопроекта[121].
В начале XXI в. Уложенной комиссии 1720 г. небольшие разделы посвятили М. В. Бабич в диссертационной монографии 2003 г., а также В. А. Томсинов в специальном учебном пособии 2010 г.[122] Кроме того, в разное время деятельность Уложенной комиссии 1720 г. обзорно затронули Г. Ф. Шершеневич и О. А. Омельченко[123]. Крупнейшим же вкладом в изучение темы об Уложенной комиссии 1720 г. и ее трудах явились работы А. С. Замуруева. Ученик А. Г. Манькова, А. С. Замуруев подготовил ряд статей, посвященных проекту Уложения 1723–1726 гг.[124], а также кандидатскую диссертацию «Проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг. — памятник отечественной политико-правовой мысли»[125], успешно защищенную в январе 1993 г. в Санкт-Петербургском филиале Института российской истории РАН.
Из числа зарубежных авторов существенный вклад в изучение темы внес шведский правовед К. Петерсон. К. Петерсон остановился на вопросе об Уложенной комиссии и подготовленном ею законопроекте в диссертационной монографии 1979 г., а затем в фундаментальной статье 1983 г. «Использование датского и шведского права в законодательной комиссии Петра Великого 1720–1725 гг.», оставшейся, правда, малоизвестной в России[126].
Между тем, несмотря на очевидные достижения предшественников, следует констатировать, что организация и деятельность Уложенной комиссии 1720 года оказались к настоящему времени освещены недостаточно целостно и не вполне систематически. Так, не получили надлежащего прояснения вопросы: 1) о кодификационной концепции Петра I; 2) о политико-правовом контексте деятельности кодификаторов; 3) о стадиях законодательного процесса; 4) о взаимодействии Уложенной комиссии и Правительствующего сената в процессе законотворчества. В предшествующей литературе остались вовсе не затронутыми вопросы о степени подготовленности членов Комиссии к законотворческой деятельности и об их персональном вкладе в составление проекта Уложения.
В настоящей статье предпринята попытка осветить историю Уложенной комиссии 1720 года, опираясь в основном на архивный материал. Источниковой основой статьи послужили прежде всего делопроизводственные и законопроектные материалы Уложенной комиссии 1720 года, компактно отложившиеся к настоящему времени в фонде 342 Российского государственного архива древних актов — в первую очередь протоколы заседаний Комиссии за 1720–1724 гг. (Оп. 1. Кн. 9. Ч. 1).
Переходя к вопросу о концепции кодификации, сложившейся у Петра I еще до создания Уложенной комиссии 1720 года, необходимо отметить то обстоятельство, что в середине 1710‐х гг. Петр I пребывал в убеждении, что основой системы отечественного законодательства должен являться единый кодифицированный акт. Показательно, что уже в законе от 20 мая 1714 г. о подтверждении юридической силы Уложения 1649 г. говорилось, что данное Уложение сохраняет силу до тех пор, пока не будет подготовлена его новая редакция («дондеже оное Уложение… изправлено и в народ публиковано будет»)[127]. А в заключительной части Наказа «майорским» следственным канцеляриям от 9 декабря 1717 г. Петр I удрученно констатировал, что «…Устава земского полного и порядочного не имеем»[128].
К концу 1710‐х гг. концепция создания акта всеобщей кодификации российского законодательства претерпела радикальное изменение. Если ранее предполагалось, что новое Уложение будет создаваться на основе синтеза Уложения 1649 г. и отечественного законодательства второй половины XVII — начала XVIII в., то к моменту учреждения Уложенной комиссии 1720 года законодатель стал исходить совсем из иной политико-правовой установки и, как следствие, из иной кодификационной концепции. В окончательном виде новая кодификационная концепция сложилась у Петра I, по всей очевидности, в 1717 г. Кроме того, вероятно, на стыке 1717 и 1718 гг. царь возложил кодификационные работы на только что основанную Юстиц-коллегию. По крайней мере, в п. 5 доклада Петру I от мая 1718 г. Юстиц-коллегия уже запросила для подготовки нового Уложения дополнительные штатные единицы.
Как явствует из формулировки в отмеченном пункте доклада, кодификационная деятельность Юстиц-коллегии должна была заключаться в «соединении… Росийского уложения, новосостоятелных указов и Швецкого уставу»[129]. В приведенной формулировке, думается, как раз и нашла отражение новая концепция создания акта всеобщей кодификации российского законодательства. Иными словами, законодатель поставил перед Юстиц-коллегией задачу осуществить синтез норм Уложения 1649 года, текущего российского законодательства и шведского кодекса.
Новая кодификационная концепция сложилась отнюдь не случайно. Не останавливаясь на этих страницах на рассмотрении политико-правовых воззрений Петра I (что было предпринято в рамках иных работ[130]), следует отметить, что основой этих воззрений стала концепция «полицейского» государства (Polizeistaat), исподволь, но твердо усвоенная царем к середине 1710‐х гг. В свою очередь, в тот же период Петр I принял стратегическое решение о построении в России идеального «полицейского» государства не с «чистого листа», а по какому-либо зарубежному образцу. В итоге к 1717 г. в качестве такового образца царь избрал, как известно, Шведское королевство.
С точки зрения современных взглядов на проблему рецепции права возможно констатировать, что монарх-реформатор принял решение осуществить частичную рецепцию шведских правовых норм и институтов. Соответственно, новая кодификационная концепция, в отличие от прежней, полностью соответствовала только что утвердившейся стратегической установке Петра I на всемерное использование шведского административного и правового опыта