[543]. В наибольшей же мере позиция первого генерал-прокурора по вопросам государственного строительства и социально-экономической политики отразилась в представленной им Екатерине I в 1726 г. «Записке о состоянии России», в которой предлагался комплекс мер по улучшению внутреннего положения страны[544].
Значительно чаще, нежели выдвижением предложений по совершенствованию государственного аппарата и улучшению социально-экономической ситуации, П. И. Ягужинский в первой четверти XVIII в. занимался представлением Сенату доношений нижестоящих прокуроров. В сенатской документации 1722–1724 гг. удалось выявить 13 эпизодов, когда сенаторы принимали связанные с такими представлениями решения[545]. Кроме того, по меньшей мере в одном случае, когда генерал-прокуратура представила в Сенат доношение нижестоящей прокуратуры, никакого решения по нему принято не было[546] (вероятнее всего, таковых эпизодов было больше).
Весьма примечательно, что Павел Ягужинский целенаправленно пытался уклониться от участия в следственных мероприятиях в период осуществления генерал-прокуратурой предварительного расследования «дела фискалов»[547]. Не испытывавший, по всей вероятности, ни малейшей склонности к судебно-следственной деятельности Павел Иванович сумел для начала добиться фактической передачи расследования прокурору Военной коллегии Е. И. Пашкову, а затем поспособствовал передаче дела из генерал-прокуратуры в производство Розыскной конторы Вышнего суда.
Не менее примечательно, что надзорная линия деятельности генерал-прокуратуры — базисная в ее компетенции — проявилась на практике в 1722–1725 гг. весьма слабо. В сенатской документации того времени отразилось всего два эпизода, когда руководители прокуратуры напрямую протестовали по поводу решений Сената. Оба эпизода имели место в 1722 г., и оба были связаны с обер-прокурором Г. Г. Скорняковым-Писаревым[548]. Что же касается протестов генерал-прокуратуры на решения Сената, вынесенных на рассмотрение императора (что предусматривалось в той же ст. 2 «Должности генерала-прокурора»), то таковых протестов не удалось выявить ни одного.
Отсутствие в сенатском делопроизводстве ноября 1722 — декабря 1725 г. каких-либо следов «протестаций» генерал-прокуратуры затруднительно интерпретировать с полной определенностью. Нельзя исключить, что после 1722 г. во взаимоотношениях с Сенатом генерал-прокуратура просто сменила тактику. «Обжегшись» на примере угодившего под суд за нарушение порядка на заседаниях Сената Г. Г. Скорнякова-Писарева, Павел Ягужинский заодно с новым обер-прокурором И. И. Бибиковым сумели выработать эффективный механизм разрешения спорных вопросов еще на стадии подготовки сенатских решений, что и позволило в дальнейшем избегать громогласных формальных протестов.
Однако более вероятным представляется, что Павел Ягужинский изначально занял в отношении Сената позицию целенаправленной бесконфликтности. В обстановке первой половины 1720‐х гг., когда вознесенный на один из высших постов империи П. И. Ягужинский оставался очевидным «чужаком» в среде правящей элиты, а здоровье Петра I год от года ухудшалось, портить отношения с входившими в состав Сената влиятельнейшими сановниками означало готовить себе крушение карьеры. Вот почему П. И. Ягужинский, исправно передавая на рассмотрение Сената доношения нижестоящих прокуроров, ни разу не взялся обозначать собственную позицию, в чем-либо перечить сенаторам.
Что хотелось бы сказать в заключение? История возвышения Павла Ягужинского являет собой уникальный для петровских времен случай, когда вхождение лица в круг высшей бюрократии оказалось обусловлено не его военными, дипломатическими или административными заслугами, не его знатностью или родственными связями, не выдающейся ученостью, а просто длительным пребыванием в непосредственном окружении главы государства. В этом отношении Павла Ягужинского следует признать первым в обширной череде классических «фаворитов» XVIII в.
Вместе с тем П. И. Ягужинский не был ни бездарностью, ни вовсе ординарной личностью, ни безликим статистом. Неоспоримо, что Павел Иванович обладал и разносторонним умом, и приемлемой для того времени образованностью, и способностью к государственному мышлению. Немаловажно и то, что он, в отличие от многих иных «птенцов гнезда Петрова», ни разу не обвинялся в преступлениях против интересов службы, никогда не подвергался уголовному преследованию[549].
Разумеется, Павел Ягужинский являлся малоподходящей кандидатурой для должности генерал-прокурора в строгом понимании ее смысла. Не имевший ни юридической подготовки, ни опыта административно-судебной деятельности, совершенно несведущий в практическом законоведении П. И. Ягужинский заведомо не был способен осуществлять полноценный надзор за законностью ни в стенах Правительствующего сената, ни тем более во всем государственном аппарате. Однако, будучи облечен неограниченным доверием Петра I, досконально знавший его требования к чиновникам и его представления о «государственной пользе», Павел Ягужинский был, несомненно, способен исполнять в Сенате роль «ока государева» в узком смысле, то есть осуществлять повседневный контроль за работой сенаторов.
В этом отношении определение П. И. Ягужинского на должность генерал-прокурора возможно трактовать как типичное «политическое назначение», когда соответствующему должностному лицу вовсе не обязательно обладать специальными познаниями или профильным опытом в порученной ему области деятельности. Что же касается весьма осторожного поведения Павла Ягужинского в Сенате, то оно, вероятнее всего, устраивало Петра I. Как представляется, император направил в Сенат П. И. Ягужинского именно как человека, с одной стороны, лишенного авторитарных наклонностей, а с другой — органически чужеродного для сенаторского круга.
Что бы там ни было, именно под руководством Павла Ягужинского произошло становление прокуратуры России, превращение ее во влиятельное ведомство. И совсем не случайно в ноябре 1724 г., на самом исходе жизни, Петр I вписал упоминание о прокурорах начальной строкой в свой распорядок занятий государственными делами: «Дни прокурором: поутру пред назначенным днем езды в Сенат зимою, а летом воскресные утра о делах, которые время терпят. А которые не терпят, всегда время»[550].
Часть III. Преступления и наказания
БЕЗОПАСНОСТЬ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА В НАЧАЛЕ XVIII В.[551]
…Забыв страх Божий и государев указ, пытал у себя в доме… в ночи всякими жестокими пытками.
Ходят воры и разбойники великим собранием и многие села и деревни разбили и пожгли.
На всем протяжении истории Российского государства не было периода, когда русский человек мог бы ощущать себя в полной безопасности. Из века в век повседневная явь таила для личной неприкосновенности россиянина немало угроз. Разумеется, по мере развития правовой системы, государственного и социального устройства как набор самих угроз, так и степень опасности каждой из них многократно варьировались. Иными словами, в 2013 г. житель нашей страны находится в перекрестье не совсем тех же угроз, в каких находился его предок в 1713 г. Вместе с тем вполне очевидно, что применительно ко всем временам угрозы для безопасности личности в нашей стране могут быть сведены к трем разновидностям: угрозы, исходящие от криминального мира; угрозы, исходящие от особо влиятельных в социуме лиц («сильных персон», как их именовали в XVIII в.), и угрозы, исходящие от государства[552].
Что касается первой разновидности угроз, то общеизвестно, что в любую эпоху в любом обществе неизбежно складывается круг лиц, для которых преступная деятельность становится постоянным источником дохода. Вопрос лишь в том, каким уровнем могущества обладает криминальный мир, насколько велика вероятность столкновения с его представителями для рядового обывателя в том или ином пространстве в определенный момент истории. В свою очередь, степень повседневной защищенности человека от угроз со стороны преступного мира зависит главным образом от трех факторов: во-первых, от меры совершенства системы правовых норм (или системы судебных прецедентов), предусматривающих ответственность за преступные посягательства на безопасность личности; во-вторых, от эффективности правоохранительной деятельности государства; в-третьих, от поведения самой личности, которая теми или иными своими действиями способна спровоцировать направленное против себя преступление (криминологи называют это «виктимным поведением»)[553].
Кроме того, здесь необходимо иметь в виду еще одно обстоятельство. Несложно понять, что преступная среда особенно укрепляется в кризисные периоды развития общества, когда происходят масштабные социальные потрясения — затяжные войны, революции, экономические катаклизмы. В такие периоды, с одной стороны, усиливается приток в преступный мир обездоленных людей, утративших прежние социальные связи и возможность добыть средства к существованию привычной трудовой деятельностью, а с другой — снижается эффективность правоохранительной деятельности государственного аппарата[554].
Степень угроз безопасности личности, исходящих от «сильных персон», зависит в первую очередь от двух факторов: от закрепления в национальной системе законодательства положения о равенстве всех граждан (или подданных) перед законом и судом и от наличия в стране нормально функционирующих судебной и правоохранительной систем. Пока в законодательстве не будет прописан отмеченный принцип равенства, представители привилегированных социальных групп будут иметь немало возможностей избегать ответственности за противоправные действия — особенно направленные против лиц из менее привилегированных слоев общества. Однако и нормативное закрепление принципа равенства может остаться в большей мере декларативным, если безопасность личности не будет ограждаться независимым судом, а также прокуратурой и следственными органами, одинаково устойчивыми как к коррупционным соблазнам, так и к воздействию «административного ресурса».