.
Однако печальной стороной российской действительности первой четверти XVIII в. явилась не только крайняя избирательность уголовной репрессии в отношении взяточников. Не меньшие проблемы оказались порождены теми изменениями в корпусе государственных гражданских служащих и в построении государственного аппарата, что произошли в результате проведения административных реформ Петра I.
Во-первых, государственных служащих стало значительно больше, а государственный аппарат стал более разветвленным. Если в 1640‐х гг. один «приказной служитель» приходился на 4,4 тысячи жителей, то в 1710‐х гг. — уже на 2,9 тысячи. Особенно резко возросло количество служащих в местном звене системы управления. Если в 1640‐х гг. на всю Россию таковых насчитывалось 774 человека, то в 1710‐х гг. (при двукратном увеличении населения) — 4082[607]. В итоге к началу 1720‐х гг. среднестатистический российский житель вынужден был соприкасаться с представителями государственной власти заведомо чаще, нежели его предок, живший в середине XVII в.
Во-вторых, заметно ухудшился качественный состав чиновничества. Множество новооткрытых вакансий заполнили лица, далеко не лучшим образом подготовленные к управленческой и судебной деятельности. Как справедливо отметил в диссертационной монографии будущий академик М. М. Богословский, на исходе 1710‐х гг. «приходилось пускать в дело служилый персонал далеко не первой физической свежести и сомнительной нравственной чистоты». К примеру, «в числе этого персонала, отпущенного из Разрядного стола в Юстиц-коллегию, были дряхлые и больные старики, лица, находившиеся под следствием в преступлениях по должности и, наконец, кандидаты, которые оказались „хотя и добрыми людьми“, но с одним недостатком — не умеющими грамоте»[608].
В подобных условиях лучшие традиции приказной службы, восходившие корнями к XVII в., оказались нарушены. Всесторонне подготовленные профессионалы канцелярского труда времен Московского царства остались без достойных преемников в государственном аппарате Петербургской империи. А вот привычка к поборам с населения в бюрократической среде благополучно сохранилась (если не приумножились) — утратив, однако, в условиях «преображенной России» какую бы то ни было оправданность.
Тем не менее итоги правления царя и императора Петра I в части противодействия взяточничеству вряд ли стоит оценивать однозначно негативно. Издание грозных законов 1713 и 1714 гг., пусть и не воплощенных надлежащим образом в судебной практике, означало коренной перелом позиции отечественного законодателя в вопросе о допустимости частного вознаграждения должностным лицам. Отныне любые поборы с населения оказались окончательно и бесповоротно выведены за рамки правового поля, превратились в строго караемый состав преступления. И не случайно, что в подметном письме, поднятом в ноябре 1724 г. у стен Зимнего дворца и дошедшем до Петра I, среди прочего лаконично констатировалось: «А взятки [ныне] отрешены…»[609]
Ярославский фискал Алексей Никитин был одним из немногих людей, осужденных в первой четверти XVIII в. просто за факт получения взяток. В сентябре 1722 г. он был впервые допрошен в следственной канцелярии генерал-прокуратуры. Поскольку он упорно отрицал предъявленные обвинения, 3 декабря 1722 г. его отправили в застенок. Не стерпев дыбы и семи ударов кнутом, Алексей Никитин признался в четырех эпизодах получения взяток на общую сумму 111 рублей (плюс бочонок вина). При повторной пытке присутствовал лично император Петр I. Вышний суд приговорил его к смертной казни с конфискацией имущества, однако государь заменил ее «политической смертию».
24 января 1724 г. на эшафоте, установленном на Троицкой площади Санкт-Петербурга, Алексею Никитину дали 25 ударов кнутом, вырвали ноздри и прямо оттуда отправили на вечную каторгу.
По указу его императорского величества, присудствующие в суде господа сенаторы, генералитет, штап- и обор-афицеры от гвардии, слушав взнесенной ис канторы капитана Пашкова выписки и учиненного о бывшем ярославском фискале Никитине приговору, что он, Никитин, преступая его императорского величества указы и презирая фискалскую должность, брал от разных дел взятки, а имянно: 1) с ярославца Федора Серого за непечатанье ящиков, в которых збиралась денежная казна, пять рублев; 2) за неотдачю для продажи на кружечной двор гнилого табаку дватцать рублев; 3) с откупщика Матвея Нечаева за недонос о печатех денег шесть рублев, вина десять ведр; 4) з борисоглебцов Ивана Лодыгина за свод караулу сорок рублев; 5) с Федора Горбунова, чтоб он, Никитин, не часто к ним в слободу приезжал и нападков и разорения им не чинил, сорок рублев, в чем он, Никитин, и с розыску винился. И за то ево преступление и за вышеозначенные взятки согласно разсудили: по силе вышеписанных 1713 и 1714‐го годов указов, казнить ево, Никитина, смертью, а движимое и недвижимое имение ево взять на его императорское величество, чтоб на то смотря, другим так чинить было неповадно.
Иван Бахметев Александр Бредихин
Алексей Баскаков Семен Блеклой
Иван Дмитреев-Мамонов Иван Головин
граф Андрей Матвеов Иван Бутурлин
генваря 22 1724
ПЕТР I КАК ВЕРШИТЕЛЬ ПРАВОСУДИЯ[611]
В хрестоматийно известном трактате «Правда воли монаршей во определении наследника державы своей», впервые опубликованном в 1722 г., между иного читается весьма примечательный фрагмент, в котором изложены обязанности образцового государя. Учитывая официозный характер трактата (автором которого прежде общепринято было считать Феофана Прокоповича), следовало бы ожидать, что первейшей среди этих обязанностей окажется забота о внешней безопасности государства[612]. Однако попечение о воинском деле оказалось, как ни неожиданно, помещено лишь на второе место: «Також и да будет крепкое и искусное воинство на защищение всего отечества от неприятеля»[613].
На первое же место в ряду высочайших обязанностей составитель «Правды воли монаршей» поставил заботу монарха о правосудии: «Да будут же поддании в безпечалии, должен царь пещися да будет истинное в государстве правосудие на охранение обидимых от обидящих»[614]. Выходит, одобривший публикацию трактата Петр I полагал, что занятия судопроизводством более важны, нежели занятия по устроению армии и столь любезного его сердцу флота? Или приведенные строки являлись всего лишь риторикой, не отражавшей ни подлинные воззрения, ни реальные приоритеты в деятельности первого российского императора?
Тема личного участия Петра I в отправлении правосудия доныне специально не освещалась ни правоведами, ни историками. В частности, она оказалась почти никак не затронута в двух современных монографиях, авторы которых углубленно осветили многие проблемы как функционирования судебной системы, так и развития уголовного и уголовно-процессуального законодательства России петровского времени[615]. Между тем без прояснения означенной темы невозможно систематически представить, с одной стороны, правительственную деятельность Петра I, а с другой — функционирование государственного механизма России в конце XVII — первой четверти XVIII в. Итак, какое же место занимала судебная практика в круге занятий первого российского императора?
Прежде всего необходимо отметить, что в законодательстве конца XVII — первой четверти XVIII в. порядок непосредственного участия российского монарха в судопроизводстве регламентировался фрагментарно[616]. Исключением являлось лишь более детальное регулирование его участия в военно-уголовном процессе[617]. Здесь необходимо вспомнить именной указ от 3 марта 1719 г., в котором устанавливалось обязательное утверждение царем смертных приговоров, вынесенных военными судами лицам, имевшим офицерское звание[618]. Этот порядок был изменен в самом конце правления Петра I: согласно высочайшей резолюции от 11 ноября 1724 г., наложенной на доклад Военной коллегии, на утверждение императора должны были впредь поступать смертные приговоры, вынесенные только старшим офицерам[619]. В данном случае с формально-юридической стороны монарх выступал в качестве высшей ревизионно-решающей инстанции.
Кроме того, нельзя не вспомнить и Наказ «майорским» следственным канцеляриям от 9 декабря 1717 г., в котором закреплялось санкционирование главой государства применения пыток в отношении подследственных из числа должностных лиц гражданской администрации от вице-губернатора и выше, а также в отношении старших и высших офицеров[620]. Назначение пыток высокопоставленным лицам допускалось в России только с разрешения монарха, несомненно с весьма давних времен, однако лишь в 1717 г. эта процедура впервые оказалась прописана de jure. Наряду с этим именным указом от 7 марта 1721 г. на обязательное утверждение царя было предписано направлять приговоры, вынесенные Сенатом по делам о казнокрадстве[621]. В именных указах от 17 марта 1714 г. и от 19 декабря 1718 г. об укреплении инстанционности в судопроизводстве было в общем виде обозначено положение монарха как суда четвертого (высшего) звена