Необходимо отметить, что в ст. 6 именного указа от 19 декабря 1718 г. дополнительно оговаривалось, что на рассмотрение царя могли передаваться исключительно те судебные дела, разрешение которых вызвало затруднения у Правительствующего сената. В свою очередь, согласно ст. 4 того же указа и ст. 4 «Должности Сената» в редакции от декабря 1718 г., дела могли поступать в судебное производство Сената лишь по распоряжению монарха. Сходный порядок был закреплен и в ст. 4 «Должности Сената» в редакции от 27 апреля 1722 г. (в которой прописывалась также процедура передачи соответствующих высочайших указаний через генерал-рекетмейстера)[623].
Наконец, невозможно обойти упоминанием подборку законодательных актов 1700–1718 гг., в которых устанавливался особый порядок судопроизводства по делам о государственных преступлениях и о преступлениях против интересов службы и предусматривалось личное участие царя в возбуждении подобных дел. Причем это высочайшее вмешательство обуславливалось непосредственным обращением подданных.
Своеобразие ситуации в данном случае заключалось в том, что, хотя традиция обращения подданных к монарху (право челобитья) существовала, как известно, с глубокой древности, эта процедура длительное время никак не регламентировалась. Первая таковая регламентация — в виде ограничения права челобитья — последовала в России лишь в середине XVII в., в связи с внесением в ст. 20 гл. 10‐й Уложения 1649 г. нормы о запрете частным лицам обращаться к царю, минуя центральные органы («в приказе не бив челом»)[624]. В последующем законодательстве XVII в. данный запрет не повторялся.
В первом из означенных актов 1700–1718 гг. — именном указе от 2 февраля 1700 г. — речь шла о праве подданного извещать непосредственно верховную власть о «великих государственных делах»[625]. При всей нечеткости приведенной формулировки возможно с уверенностью предположить, что под «великими государственными делами» Петр I подразумевал в данном случае как популярные в те годы предложения об увеличении государственных доходов, так и сообщения об особо важных государственных преступлениях. Тем самым в законе от 2 февраля 1700 г. впервые в истории российского права оказалось прямо закреплено (хотя и в расплывчатой форме) право подданных обращаться непосредственно к монарху с сообщением о преступлении[626].
Данная линия нашла продолжение в именном указе от 23 октября 1713 г., собственноручно написанном Петром I. В этом законе закреплялось право любого жителя страны — «от первых даже до земледелцоф» — извещать непосредственно монарха о «грабителях народа» (то есть о преступной деятельности должностных лиц всех уровней)[627]. В изданном два месяца спустя именном указе от 23 декабря 1713 г. подданным дозволялось сообщать лично царю о таких преступлениях, как умысел на «государское здоровье», оскорбление «высокомонаршей чести», бунт и измена, что являлось очевидной конкретизацией формулировки о «великих государственных делах» из именного указа от 2 февраля 1700 г.[628] Своего рода синтезом отмеченных указов 1713 г. явился именной указ от 25 января 1715 г. Здесь Петр I сформулировал знаменитые «три пункта», содержавшие составы особо тяжких преступлений, о подготовке или совершении которых только и допускалось напрямую извещать верховную власть. В первых двух пунктах (почти в полном соответствии с именным указом от 23 декабря 1713 г.) фигурировали государственные преступления: посягательство на жизнь самодержца, измена и бунт. В третьем пункте речь шла о казнокрадстве[629]. По смыслу рассмотренных законодательных актов самодержец выступал (в оговоренных случаях) в роли инициатора уголовного преследования.
Остается добавить, что впервые закрепленный в именном указе от 23 октября 1713 г. особый порядок судопроизводства по делам о преступлениях против интересов службы сохранялся до издания именного указа от 19 января 1718 г., по которому из вышеприведенного списка 1715 г. был по существу исключен третий пункт[630]. Окончательно же третий пункт именного указа от 25 января 1715 г. утратил силу в связи с изданием именного указа от 19 декабря 1718 г. об укреплении инстанционности в судопроизводстве. Согласно ст. 7 названного указа, заявления о казнокрадстве надлежало подавать ординарным порядком в фискальские органы[631].
Примечательно, что и в проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг. было внесено (в подготовленную в октябре 1723 г. ст. 42 гл. 2‐й кн. 1) законодательное предположение о допустимости извещать непосредственно монарха именно по первым двум пунктам именного указа от 25 января 1715 г. В качестве альтернативы заявление по этим пунктам предписывалось подавать в канцелярию Сената[632]. Рассмотренными законодательными актами исчерпывалась нормативная основа участия самодержца в российском судопроизводстве конца XVII — первой четверти XVIII в.
Как же складывалось участие Петра I в судопроизводстве на практике? Для начала следует отметить, что, несмотря на длительные поиски в архивных фондах и опубликованных сборниках документов, автору не удалось к настоящему времени выявить ни единого эпизода участия первого российского императора в судебном разрешении гражданских дел.
Известно, правда, два случая, когда Правительствующий сенат направлял на высочайшее рассмотрение дела о жалованной части наследства скончавшихся высших должностных лиц, не имевших наследников первой очереди. 31 марта 1721 г. царю было представлено дело о соответствующей части наследства покойного сенатора Т. Н. Стрешнева, а 22 сентября того же года — о наследстве покойного президента Военной коллегии А. А. Вейде[633]. Однако в обоих эпизодах речь шла, строго говоря, не о вынесении судебных решений (поскольку отсутствовал судебный спор), а об определении дальнейшей судьбы населенных имений, ранее пожалованных названным лицам Петром I.
Напротив, к уголовному судопроизводству первый российский император испытывал устойчивый интерес на протяжении многих лет, нередко принимая участие как в судебном, так и в досудебном производстве по различным делам. Монарх-реформатор возбуждал уголовное преследование, принимал решения о мерах пресечения, допрашивал обвиняемых и свидетелей, санкционировал различные следственные действия (прежде всего применение пыток), выносил или — чаще — утверждал приговоры.
Затруднительно в точности сказать, насколько широко оказались реализованы на практике нормы законодательных актов 1700–1718 гг. об особом порядке судопроизводства по делам о государственных преступлениях и о преступлениях против интересов службы. Статистика подобного рода в те времена не велась. По всей видимости, сосредоточенному на решении военных, дипломатических и финансовых вопросов, нередко болевшему Петру I было чаще всего недосуг лично выслушивать заявления подданных о государственных и должностных преступлениях.
Одним из явственно немногих примеров реализации на практике норм именных указов от 25 января 1715 г. и от 19 декабря 1718 г. об особом порядке судопроизводства по государственным преступлениям явился эпизод с холопом прапорщика Т. С. Скобеева Акимом Ивановым. Подслушав откровения хозяина об особенностях бытового поведения Петра I, холоп пришел 17 апреля 1721 г. в царскую резиденцию в селе Преображенском, где объявил «слово и дело» караульному офицеру. Изветчика незамедлительно препроводили к царю. И хотя Петр I резонно счел извет «неважным», он направил дело на рассмотрение в Тайную канцелярию, которая и приговорила 1 мая 1722 г. излишне болтливого Тимофея Скобеева к телесному наказанию[634].
Особый порядок судопроизводства по делам о преступлениях против интересов службы на практике оказался, по всей видимости, еще менее эффективным. В условиях второго десятилетия XVIII в. было, конечно, нереально обеспечить — бывшее возможным разве что в удельные времена — широкое личное участие главы государства в разбирательстве дел о противоправной деятельности представителей власти. Думается, именно воспоминания о собственных попытках заняться разбирательством доношений о «грабителях народа», предпринятых в середине 1710‐х гг., побудили Петра I эмоционально высказаться в собственноручно написанной преамбуле к именному указу от 19 декабря 1718 г. о том, что «кому бьют челом [царю], одна персона есть, и та коликими воинскими и протчими несносными трудами объята… И хотя б и таких трудов не было, возможно ль одному человеку за так многими усмотрить, воистинну не точно человеку, ниже ангелу, понеже… где присутствует, инде его нет»[635].
Среди судебных дел особенное внимание монарха-реформатора привлекали, во-первых, дела по государственным преступлениям, а во-вторых, дела по обвинениям высокопоставленных должностных лиц в преступлениях против интересов службы. Примеров разнообразного участия Петра I в разбирательстве дел по государственным преступлениям известно множество — достаточно обратиться к трудам В. И. Веретенникова, Н. Б. Голиковой и Е. В. Анисимова[636].
Из обширной череды таких дел более всего времени Петр I уделил (что легко понять) процессу царевича Алексея Петровича. Здесь царь принял самое активное участие как в предварительном следствии (осуществлявшемся специально учрежденной канцелярией под руководством П. А. Толстого), так и в судебном производстве по делу (которое велось особым судебным присутствием)