. Еще более примечателен был ход мысли императора при разрешении вопроса о судьбе бывшего холопа Ф. Резанова, приговоренного Вышним судом 23 января 1724 г. к смертной казни за пособничество А. Я. Нестерову в вымогательстве взяток с жителей Ржева. В резолюции на приговоре Петр I отметил, что Федор Резанов не являлся в момент совершения преступления должностным лицом («никакого дела врученного не имел»), на основании чего заменил ему казнь на «политическую смерть» (что, как и в случае с А. И. Никитиным, означало наказание кнутом, вырезание ноздрей и ссылку на каторгу)[677].
Достоин отдельного упоминания эпизод, когда российский монарх впервые осознал недопустимость придания уголовному закону обратной силы. Это произошло в 1722 г., когда к Петру I поступил на утверждение приговор военного суда, вынесенный на основании Артикула воинского 1714 г. бывшему обер-коменданту Астрахани гвардии поручику М. И. Чирикову, изобличенному в многочисленных преступлениях против интересов службы. Несмотря на то что Михаил Чириков обвинялся в преступлениях, совершенных в 1717–1718 гг., император, проявив неординарную юридическую щепетильность, предписал выяснить, имел ли бывший обер-комендант возможность ознакомиться с Артикулом воинским («был ли в присылке в Астрахань… Артикул военный»). Поскольку, как было установлено путем опроса подьячих комендантской канцелярии и офицеров местного гарнизона, ни одного экземпляра Артикула воинского в Астрахань в период пребывания там М. И. Чирикова не поступало, Петр I не стал утверждать приговор, указав подготовить его новый вариант (что означало необходимость переквалифицировать доказанные судом эпизоды преступной деятельности бывшего обер-коменданта на основании иных актов уголовного законодательства)[678].
Наиболее же ярким примером приверженности первого российского императора «регулярному» судопроизводству представляется проведенный в ноябре 1724 г. процесс над камергером гвардии поручиком В. Монсом. При всем том, что Вилим Монс был уличен в разнообразных преступных деяниях (главным образом в получении взяток и превышении должностных полномочий), в деле имелся еще один аспект: открылось, что камергер состоял в неподобающих отношениях с императрицей Екатериной Алексеевной[679]. В этих условиях, имея полную возможность осудить В. Монса единолично или вовсе расправиться с ним во внесудебном порядке, Петр I предпочел соблюсти все процедуры ординарного судебного производства. В итоге после предварительного следствия (осуществленного в весьма сжатые сроки императорским Кабинетом) дело В. Монса было направлено в Вышний суд, который вынес ему 14 ноября 1723 г. смертный приговор, незамедлительно утвержденный монархом[680].
Остается добавить, что при вынесении и утверждении приговоров — в качестве дополнительной санкции — Петр I регулярно практиковал такую своеобразную меру, как запрет погребать тела лиц, казненных за государственные преступления и за преступления против интересов службы[681]. Так, приговорив 24 февраля 1712 г. к смертной казни изобличенного Московской губернской канцелярией в неуказных сборах и взяточничестве коменданта города Луха Ф. А. Волкова, царь специально предписал «труп ево в землю не хоронить (но чтоб лежал поверх земли, видим всем)»[682]. Не были преданы земле и тела казненных по делу царевича Алексея Петровича — в частности, шести лиц, обезглавленных в Санкт-Петербурге 8 декабря 1718 г.[683] Общеизвестно, что было оставлено на виселице тело казненного 16 марта 1721 г. М. П. Гагарина[684]. Не было погребено и тело обезглавленного 15 ноября 1724 г. В. Монса[685].
Тяготение первого российского императора к подобной форме дополнительного уголовного наказания привело к уникальному случаю, когда, получив сведения, подтвердившие эпизоды казнокрадства умершего к тому времени в ходе предварительного следствия дьяка П. К. Скурихина, Петр I вынес ему посмертный (!) приговор. 15 апреля 1724 г. император указал извлечь тело Петра Скурихина из могилы и повесить его «на железной чепе за Москвою рекою на Болоте… за то, что он, покрывая и отбывая своего воровства, во всем запирался и… повинной не принес»[686]. В таком контексте не приходится удивляться осторожности, проявленной в 1721 г. главой одной из «майорских» следственных канцелярий М. А. Матюшкиным. Узнав о последовавшей 29 июня 1721 г. смерти подследственного, бывшего архангелогородского вице-губернатора А. А. Курбатова, Михаил Матюшкин не решился дать разрешение на его захоронение, а запросил особое указание Петра I на этот счет[687].
Сходный случай имел место и в связи с кончиной 21 декабря 1724 г. наказного гетмана Украины П. Л. Полуботка, находившегося под соединенным судом Сената и Вышнего суда и содержавшегося под стражей в Петропавловской крепости. Вышний суд направил тогда Петру I особое доношение с запросом о возможности погребения Павла Полуботка — что и было санкционировано (с оговоркой «бес церемоней») именным указом от декабря 1724 г.[688]
Наконец, нельзя не отметить, что первый российский император практиковал и отложенное помилование осужденных с его участием лиц. При этом Петр I никогда не отменял прежние приговоры полностью. Осужденные освобождались в таких случаях лишь от части назначенного им наказания. К примеру, гвардии поручик Н. Т. Ржевский, осужденный в 1712 г. за взяточничество, был освобожден из ссылки по именному указу от 26 января 1722 г. (в рамках амнистии по случаю победы России в Великой Северной войне)[689]. Осужденный в 1718 г. за пособничество царевичу Алексею Петровичу, В. В. Долгоруков получил освобождение из ссылки по указу Петра I от 7 мая 1724 г., изданному в связи с коронацией императрицы Екатерины Алексеевны[690]. Гораздо меньше довелось ожидать государевой милости осужденным на процессе П. П. Шафирова и Г. Г. Скорнякова-Писарева сенаторам Д. М. Голицыну и Г. Ф. Долгорукову. Приговоренные 13 февраля 1723 г. за пособничество П. П. Шафирову к лишению чинов и штрафу в 1550 рублей каждый, Дмитрий Голицын и Григорий Долгоруков были восстановлены императором в чинах и должностях уже 19 февраля 1723 г.[691]
Представленное обозрение участия царя и императора Петра I в судопроизводстве не исчерпывает, разумеется, всех граней избранной темы. Так, нельзя исключить, что определение монархом-реформатором тех или иных видов наказаний, отмеченные эпизоды непогребения тел казненных имели и некое магико-мифологическое значение. Установление иных аспектов деятельности Петра I в области юстиции должно быть осуществлено в рамках дальнейших изысканий.
Резюмируя изложенное выше, следует констатировать, что Петр I проявил себя как весьма активный судебный деятель, хотя и односторонне сосредоточенный на участии в уголовном судопроизводстве. В центре внимания первого российского императора неизменно находились дела по государственным преступлениям и по преступлениям против интересов службы.
При рассмотрении уголовных дел Петр I выступал в самых разнообразных процессуальных ролях — от инициатора уголовного преследования до верховного судьи, выносившего или утверждавшего приговор. Утверждая приговоры, первый российский император предпочитал в большей мере прагматичный дифференцированный подход, не ужесточая, а, напротив, нередко смягчая назначенные судом наказания. Представляется неоспоримым, что в своей государственной деятельности Петр I в полной мере воплотил в жизнь слова «Правды воли монаршей» о том, что «должен царь пещися да будет истинное в государстве правосудие».
ВЫСШИЕ АДМИНИСТРАТОРЫ ПОД СУДОМ ПЕТРА IИз истории уголовной юстиции России первой четверти XVIII в.[692]
Одно из важнейших направлений познания отечественного прошлого, несомненно, составляют изыскания по истории государственной власти. История российской власти (как, впрочем, и любой иной) соткана из множества нитей — как из судеб органов и учреждений, образующих ее структуру, так и из судеб людей, эти органы и учреждения наполняющих. В свою очередь, история власти в человеческом измерении также многогранна. И одна из таких граней — это история отношения представителей власти к закону.
Особый интерес в этой связи представляет вопрос о мере законопослушания высших администраторов — руководящих должностных лиц, от которых во многом зависит эффективность работы органов управления и суда и которые задают образец поведения для нижестоящих служащих. Что же известно на сегодня об уголовно-правовом аспекте деятельности высшей бюрократии России в переломную эпоху петровских реформ?
Прежде всего стоит отметить, что на протяжении многих десятилетий ученых в первую очередь привлекала тема о происходивших в первой четверти XVIII в. так называемых «политических процессах» над выходцами из правящей элиты (крупнейшим из которых явился, конечно же, процесс царевича Алексея Петровича). Другими словами, до поры до времени приоритетное внимание уделялось истории уголовного преследования должностных лиц, совершивших преступления, по современной классификации, против безопасности государства. Не углубляясь в историографические дебри, необходимо упомянуть здесь никоим образом не утративший ценности труд Н. Б. Голиковой