Если сравнивать институт понудителей с современными ему органами контроля и надзора, то ближе всего этот институт окажется, как ни парадоксально, к прокуратуре. Сходство понудителей с появившимися чуть позднее прокурорами заключалось, во-первых, в стационарном прикреплении к подконтрольным учреждениям, а во-вторых, в непрерывности контроля за их деятельностью. Таким образом, нельзя не признать, что институт понудителей (наряду с фискалами и генеральным ревизором) явился одним из непосредственных предшественников отечественной прокуратуры.
Несмотря на кратковременность существования, понудители успели изрядно накуролесить. В полной мере использовав свои беспрецедентно обширные дисциплинарные полномочия, командированные гвардейцы вызвали настоящее потрясение в среде региональной бюрократии. Скажем, как с негодованием извещал Сенат сибирский вице-губернатор А. К. Петров-Солово, 7 июля 1720 г. понудитель гвардии рядовой Сидор Островский
приходил ко мне в Тоболскую губернскую канцелярию после полудня часу в пятом, напившися пьян, и закричал сторожам, чтоб ему дали железа и цепь, и хотел меня… сковать и цепь [на меня] положить. И я ево за такое невежество и дерзость приказал выслать ис канцелярии…[893]
Более последовательным оказался направленный Камер-коллегией в том же 1720 г. в Азовскую губернию гвардии подпоручик И. Селиванов, посадивший-таки на цепь тамошнего вице-губернатора Степана Колычева[894].
Да что дальние Тобольск и Воронеж, не лучше ситуация складывалась и в Москве. Находившийся в октябре все того же 1720 г. проездом в бывшей столице президент Юстиц-коллегии А. А. Матвеев так описал деятельность понудителя местной губернской канцелярии Поликарпа Пустошкина:
…Отсюды доношу, что присланной из Камор-коллегии ундер-офицер с указы, имянем Пустошкин, жестокую передрягу учинил и все канцелярии опустошил и всех здешних правителей… не толко ноги, но и шею смирил чепми… Я, тех узников по должности христианской посещая, воистину с плачем видел в губернской канцелярии здешной, что множество чепей и желез и честных особ, седящих в них, и токи слез, превосходящеи галерных (каторжных. — Д. С.) прямых дворов…[895]
В целом трудно не согласиться с М. М. Богословским, образно заметившим, что «если прокуроры и фискалы играли роль ушей и очей государя, то гвардейские офицеры и солдаты передавали в правящию действие его тяжелой руки»[896].
Эффективность работы понудителей оценить весьма затруднительно. С уверенностью можно констатировать другое: институт понудителей глубоко противоречил самой стратегии государственных преобразований Петра I, взламывал столь тщательно выстраивавшийся царем-реформатором порядок соподчинения различных органов власти, их бюрократического взаимодействия между собой. Даже с точки зрения элементарной субординации картина получалась абсурдная.
Низшие чины (пусть и гвардии) брали под жесткий контроль в том числе и первых лиц местных учреждений, большинство из которых состояло в штаб-офицерских чинах. Острая реакция того же Александра Петрова-Солово на действия понудителя С. Островского была совершенно естественна: рядовой Семеновского полка попытался заковать в цепи не просто вице-губернатора, а еще и полковника, и не просто полковника, а еще и гвардии капитана (причем капитана «настоящего», фронтовика, бывшего командира знаменитой 1‐й роты Преображенского полка). Какой уж тут Генеральный регламент заодно с Уставом Воинским…
Что бы там ни было, в условиях всесторонней перестройки системы государственного управления понудители, думается, в значительной мере выполнили свою задачу. Экстренно разосланные по стране гвардейцы — пусть и драконовскими методами — все же ускорили движение колес еще совсем плохо отлаженного нового административного механизма. Чрезвычайный по характеру, недолго просуществовавший понудительский контроль стал одним из провозвестников утверждения на отечественной почве прокурорского надзора.
По указу великого государя, Правителствующий Сенат, слушав словесного доношения господина Скорнякова-Писарева, приговорили согласно: для понуждения и высылки из губерней и провинцей к канальному делу на прошлые годы недосланных и вновь на сей 721‐й год положенных денег послать нарочных урядников или салдат добрых, взяв из Военной колегии. И им дать инструкцыи во всем против прежних посланных ис Камор-колегии. И о том в ту // и в Военную колегии послать указы.
У подлинного приписано Правителствующаго Сената руками тако: Александр Меншиков, адмирал граф Апраксин, канцлер граф Головкин, граф Иван-Мусин-Пушкин, князь Дмитрей Голицын, барои Петр Шафиров, граф Андрей Матвеов, князь Димитрей Кантемир.
ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ПРИКАЗСудьба в эпоху построения «полицейского» государства (1717–1724 гг.)[898]
Одной из наиболее примечательных страниц истории судебной системы России XVII–XVIII вв. явилось функционирование Преображенского приказа — первого отечественного специализированного суда по государственным преступлениям. Наибольший вклад в изучение этого органа правосудия внесла Н. Б. Голикова, которая всецело посвятила обозрению деятельности приказа кандидатскую диссертацию[899], защищенную в 1953 г. и изданную четыре года спустя в виде монографии[900]. Кроме того, полномочия и статус Преображенского приказа в их развитии Н. Б. Голикова осветила в получившей широкую известность статье 1964 г.[901]
Впоследствии историю приказа затронул Н. Н. Покровский в весьма содержательной статье 1989 г., посвященной обзору законодательства Петра I о государственных преступлениях[902]. В конце 1990‐х — начале 2000‐х гг. к истории Преображенского приказа дважды обращался Е. В. Анисимов[903]. Наконец, вопросы об организации и нормативной основе функционирования Преображенского приказа подробно (хотя и в большей мере реферативно, без привлечения архивных материалов) рассмотрел М. О. Акишин в особом параграфе диссертационного исследования 2005 г.[904] Данный раздел диссертации М. О. Акишина не нашел, правда, отражения в его опубликованных работах.
Однако, несмотря на все достижения предшественников, к настоящему времени систематически исследована оказалась лишь ранняя история Преображенского приказа (до конца 1700‐х гг.). Деятельность же приказа в 1710–1720‐х гг. бегло охарактеризовала единственно Н. Б. Голикова в упомянутой статье 1964 г.[905]
Между тем поздняя история Преображенского приказа представляет никак не меньший интерес, особенно если вспомнить, что в конце 1710‐х — первой половине 1720‐х гг. в нашей стране была осуществлена невиданная по масштабу реорганизация государственного аппарата (сердцевиной которой стали коллежская, судебная и вторая губернская реформы). Означенный историографический пробел и обусловил появление настоящей статьи. В статье предпринята попытка «в первом приближении» рассмотреть обстоятельства внешней истории Преображенского приказа на протяжении 1717–1724 гг.
Не останавливаясь на этих страницах на вопросе о концепции и политико-правовой основе государственных преобразований конца 1710‐х — первой половины 1720‐х гг., каковой уже освещался в иных работах[906], следует отметить, что к 1717 г. в качестве стратегической цели данных преобразований Петр I определил построение в России «полицейского» государства (Polizeistaat) по образцу Швеции. Сообразно этой установке законодателя, Преображенскому приказу не оставалось места в государственном аппарате. Дело в том, что в Шведском королевстве в XVII–XVIII вв. вообще отсутствовал особый орган правосудия по разбирательству дел по государственным преступлениям (crimina laesae majestatis), а соответствующие дела направлялись в военные суды[907]. К тому же, как уже было показано ранее[908], в 1717 г. Петр I замышлял сосредоточить отправление правосудия в стране в проектируемой Юстиц-коллегии и подчиненных ей судах.
Ситуация для упразднения Преображенского приказа сложилась тем более подходящая, что в самый канун начала коллежской и судебной реформ, 17 сентября 1717 г., скончался бессменный глава приказа влиятельнейший Ф. Ю. Ромодановский[909]. К этому времени Преображенский приказ располагал компетенцией, почти не изменившейся по сравнению с 1696 г. (когда приказ был наделен исключительными полномочиями по рассмотрению дел по государственным преступлениям). Как явствует из доныне не вводившегося в научный оборот доношения Преображенского приказа Сенату от 18 сентября 1717 г., в тот момент в круг ведения приказа как органа правосудия входили «великия дела, которые касаютца о его царского величества здравии и о высокомонаршей чести и о бунте и о измене, да всяким правом два полка от лейб-гвардии…»[910]. Иными словами, Преображенский приказ по-прежнему осуществлял разбирательство, во-первых, дел по государственным преступлениям, а во-вторых, уголовных и гражданских дел, касавшихся военнослужащих гвардейских полков.