Одним словом, я испугался.
Медленно и тихо, на цыпочках я спустился вниз. Нормальный человек, вероятно, включил бы свет в прихожей, но я не стал. Я думал не о себе, а об Изабель. Если она спустится и увидит того, кто пришел, а тот увидит ее… может возникнуть очень опасная ситуация. Кроме того, опрометчиво было бы оповещать незваного гостя, что я внизу — если он еще этого не понял. Так что я прокрался в кухню и увидел, что Ньютон крепко (пожалуй, слишком крепко) спит в корзине. Насколько я мог судить, ни здесь, ни в кладовке больше никого не было, поэтому я пошел проверять столовую. И там никого. По крайней мере я никого не смог разглядеть. Только книги, диван, пустая ваза из-под фруктов, стол и радио. Я прошел по коридору в гостиную. На сей раз у двери меня захлестнуло ощущение, что в комнате кто-то есть. Но без даров я не мог разобраться, обманывают меня чувства или нет.
Я открыл дверь. В ту же секунду мое тело сделалось легким от всепроникающего страха. До того как я принял человеческое обличие, у меня никогда не возникало таких ощущений. Да и чего бояться нам, воннадорианам, в мире без смерти, утрат и неконтролируемой боли?
И снова я видел только мебель. Диван, кресла, выключенный телевизор, кофейный столик. В комнате — на тот момент — не было никого, но к нам определенно заходили. Я понял это, потому что ноутбук Изабель стоял на кофейном столике. Сам по себе этот факт не вызывал беспокойства, потому что именно там Изабель и оставляла его вечером. Беспокоило то, что он был открыт. Изабель закрывала его. Но это не все. Световое излучение. Хотя ноутбук стоял ко мне тыльной стороной, я видел, что экран горит, а это значило, что кто-то пользовался им не более двух минут назад.
Я быстро обошел кофейный столик и посмотрел, что на экране. Ничего не удалено. Я закрыл ноутбук и вернулся в спальню.
— Что это было? — спросила Изабель, когда я лег в постель.
— О, ничего. Наверное, нам померещилось.
Изабель вскоре уснула, а я смотрел в потолок, жалея, что у меня нет бога, который мог бы услышать мои молитвы.
Четкий ритм
На следующее утро Гулливер спустился к нам с гитарой и немного поиграл. Он разучил старую песню группы Nirvana под названием All Apologies — «Мои извинения». Парень был предельно сосредоточен и четко выдерживал ритм. Звучало здорово, и мы хлопали ему от души.
На миг я забыл обо всех тревогах.
Король бесконечного пространства
Выяснилось, что «Гамлет» весьма угнетающе действует на психику, когда ты только что отказался от бессмертия и переживаешь, что за тобой следят.
Лучший момент был в середине, когда Гамлет посмотрел на небо.
— Вы видите вон то облако, почти что вроде верблюда? — спросил он.
— Ей-богу, — сказал другой человек, повернутый на портьерах фетишист по имени Полоний, — оно действительно похоже на верблюда.
— По-моему, оно похоже на ласточку, — сказал Гамлет.
— У него спина, как у ласточки.
Потом Гамлет прищурился и почесал голову.
— Или как у кита?
И Полоний, которому было не до сюрреалистического юмора Гамлета, подтвердил:
— Совсем как у кита.[11]
После мы пошли в ресторан. Он назывался «Титос». Я взял хлебный салат «панцанелла». В нем оказались анчоусы. Анчоус — это рыба, поэтому первые пять минут я потратил на то, чтобы аккуратно выбрать маленькие тельца и сложить их на краю тарелки, безмолвно горюя об их участи.
— Тебе как будто понравилась пьеса, — сказала Изабель.
Я решил соврать:
— Понравилась. Да. А тебе?
— Нет. Ужасная постановка. По-моему, принципиально неверно брать на роль принца датского садовника из телесериала.
— Да, — сказал я, — ты права. Никудышная постановка.
Изабель рассмеялась. Никогда не видел ее такой радостной. Такой спокойной за меня и Гулливера.
— А еще в ней много смерти, — сказал я.
— Да.
— Ты боишься смерти?
У Изабель сделался смущенный вид.
— Конечно, я до смерти боюсь смерти. Я отошедшая от церкви католичка. Смерть и чувство вины. Это все, что у меня есть.
Католицизм, как я выяснил, это вид христианства для людей, которым нравится сусальное золото, латынь и вино.
— По-моему, ты отлично держишься. Учитывая, что в твоем теле уже начался медленный процесс деградации, в итоге приводящий к…
— Ладно, ладно. Спасибо. Довольно о смерти.
— Но я думал, тебе нравится размышлять о смерти. Поэтому мы и пошли на «Гамлета».
— Мне нравится смерть на сцене. А не вприкуску к пенне аррабиата.
Люди входили и выходили из ресторана, а мы с Изабель всё разговаривали и пили красное вино. Она рассказывала о курсе, который ее уговаривают читать в следующем году. «Первые цивилизации на Эгейском побережье».
— Они пытаются загнать меня все дальше и дальше в прошлое. Наверное, хотят этим что-то сказать. В следующий раз попросят рассказать о первых цивилизациях диплодоков.
Изабель рассмеялась, поэтому я тоже рассмеялся.
— Нужно издать тот роман — сказал я, пробуя зайти с другой стороны. — «Выше неба». Он очень хороший. По крайней мере начало.
— Не знаю. Там слишком много личного. Такой у меня был период. Я жила в потемках. Это было, когда ты… ну, ты понимаешь. Теперь всё позади. Я чувствую себя другим человеком. И даже муж у меня как будто другой.
— Напиши что-то еще.
— О, не знаю. Где взять идею?
Я не стал говорить, что у меня уйма идей, которыми я мог бы с ней поделиться.
— Мы уже сто лет этого не делали, правда? — сказала Изабель.
— Не делали чего?
— Не говорили. Вот так. Такое чувство, будто у нас первое свидание или что-то в этом духе. В хорошем смысле. Мы как будто знакомимся друг с другом.
— Да.
— Боже мой, — мечтательно проговорила Изабель.
Она опьянела. Я тоже, хотя не допил еще и первого бокала.
— Наше первое свидание, — продолжала она. — Помнишь?
— Конечно. Конечно.
— В этом самом ресторане. Только тогда он был индийский. Как его?.. «Тадж-Махал». Ты предложил его, когда мы договаривались по телефону, а меня не особенно порадовал вариант посидеть в «Пицца Хат». В Кембридже тогда не было даже «Пиццы Экспресс». Бог мой… двадцать лет. Не верится, да? А еще говорят, что память сжимает время. Тот день запомнился мне навсегда. Я опоздала. Ты прождал меня час. Под дождем. Мне показалось, это так романтично.
Изабель устремила взгляд вдаль, как будто двадцать лет материальны и их можно увидеть, сидя за столиком в углу зала. А я смотрел в ее глаза, блуждавшие где-то в бесконечности между прошлым и настоящим, счастливые и печальные, и отчаянно хотел быть человеком, о котором она говорит. Тем, кто двадцать лет назад не побоялся дождя и промок до нитки. Но я не был этим человеком. И никогда им не буду.
Я чувствовал себя Гамлетом. Я не имел ни малейшего понятия, что мне делать.
— Наверное, он любил тебя, — сказал я.
Изабель очнулась от грез и внезапно насторожилась.
— Что?
— Я, — исправился я, не поднимая глаз от медленно тающего мороженого с лимонным ликером. — И я по-прежнему тебя люблю. Так же, как и тогда. Просто, понимаешь, я смотрел на наше прошлое как будто со стороны. С расстояния времени…
Изабель протянула руку через стол и сжала мою ладонь. В тот миг я мог вообразить себя настоящим профессором Эндрю Мартином, так же как садовник из телевизионного сериала мог вообразить себя настоящим Гамлетом.
— Помнишь, как мы сплавлялись по речке Кэм? — спросила она. — Когда ты свалился в воду… господи, мы были совсем пьяные. Помнишь? Когда мы еще жили здесь, до приглашения из Принстона и переезда в Америку. Весело было, да?
Я кивал, но чувствовал себя неуютно. Кроме того, мне не нравилось, что Гулливер так долго один. Я попросил счет.
— Слушай, — сказал я, когда мы вышли из ресторана, — я чувствую, что обязан кое-что тебе рассказать…
— Что? — спросила она, глядя на меня. Она ежилась на ветру и держала меня под локоть. — Что такое?
Я глубоко вдохнул, наполняя легкие и надеясь почерпнуть смелости в азоте или кислороде. Я мысленно проговорил то, чем предстояло поделиться.
Я не отсюда.
Вообще-то я даже не твой муж.
Я с другой планеты из другой солнечной системы в далекой галактике.
— Дело в том… понимаешь, дело в том…
— Думаю, нам лучше перейти на другую сторону, — сказала Изабель, дергая меня за рукав. По тротуару навстречу нам двигались два силуэта — орущие друг на друга мужчина и женщина. Так мы и сделали: стали переходить улицу под углом, отражающим соотношение скрытого страха и поспешного бегства. Этот угол, как и везде во Вселенной, составлял 48 градусов относительно прямой, по которой мы двигались раньше.
Где-то посредине пустой дороги я обернулся и увидел ее. Зои. Женщину из больницы, с которой мы познакомились в мой первый день на этой планете. Она по-прежнему кричала на громадного, мускулистого, бритоголового мужчину. На лице у мужчины была татуировка в виде слезы. Я вспомнил, как Зои признавалась, что любит жестоких мужчин.
— Говорю тебе, ты не прав! Это ты сдвинутый! Не я! Но если тебе нравится разгуливать в виде такой примитивной жизни, на здоровье! Делай как знаешь, идиота кусок!
— Соска замороченная!
И тут она увидела меня.
Искусство отпускать
— Это вы, — сказала Зои.
— Ты ее знаешь? — шепотом спросила Изабель.
— Боюсь… что да. По больнице.
— О нет.
— Пожалуйста, — сказал я мужчине, — ведите себя прилично.
Тот уставился на меня. Его бритая голова вместе с остальным телом приблизилась ко мне.
— А тебе какое дело?
— Мне, — сказал я, — приятно видеть, когда люди ладят между собой.
— Ты кто вообще такой?
— Пожалуйста, уймись, — бесстрашно сказала Изабель, — и оставь людей в покое. Серьезно, если поступишь иначе, утром об этом пожалеешь.