Побросав свои котомки на землю, распаленные и не совсем трезвые прешерманы окружили колодец. Лица многих цвели свежими ссадинами да синяками, – прощальными отметинами жезьеров. Никто уж и не помнил первопричины застарелой вражды между Прешером и Жезье, пограничными деревнями двух соседних федеральных земель, но власти не могли покончить с ней на протяжении вот уже нескольких поколений.
На площади у полицейского участка толпились провожающие. Среди них выделялись степенные, осанистые главы семейств, влезшие по случаю в мундиры своей молодости. Раздобревшие тела в эти мундиры помещались плохо, выпирали в разные стороны и все не куда нужно, но это никого не смущало. Для мудрого человека важнее не то, как он выглядит в чужих глазах, а то, каким он себя представляет.
В собственных же глазах молодые солдаты – всегда задубелые вояки, а самые замшелые отставники воображают себя прежними огонь-пострелами. Так было всегда: не можешь обмануть старость – обмани себя. Из века в век ведется, потому что легче так живется.
Сдав короткий список фельдфебелю, Иоганн хлопнул Иржи по плечу и посоветовал подаваться куда угодно, только не в пехоту. Лучше всего – в егерские войска. И кормят сытнее, и служба интереснее. Да и отношения получше.
– Главное, напирай на то, что хорошо ездишь верхом.
Иржи кивнул.
– Постараюсь. За матерью присмотришь?
– Не переживай. А вы, ребята, – тут Иоганн обратился к остальному землячеству, – держитесь вместе. Сами не задирайтесь, но и друга в обиду не давайте, понятно? Главное, учебный лагерь пройти, дальше будет попроще.
– Ясен перец. Пройдем, – прогудел Ференц, кузнец и сын кузнеца.
– Ну, ни пуха вам.
– А к черту!
Иоганн погрозил пальцем.
– Не хочу. Мы с Иржи уже знаем, где есть черти.
– И где?
– Да под землей, разумеется. Где же еще?
Иоганн захохотал, сел в свою телегу, хлестнул лошадь и укатил. И как-то сразу после этого завертелась новая жизнь. Иржи и взгрустнуть-то не успел. Прежде всего, рекрутам устроили перекличку. Потом быстро накормили в местном трактире, вывели на площадь между полицейским участком и все тем же трактиром, который имел название «Ясен Перец».
Вдоль строя прошелся рыжий егер-сержант. Ламбо Макрушица, сына бистрицкого трактирщика, он ткнул в круглый животик и предупредил:
– Это есть твой главный враг.
Ференцу бравый вояка пощупал бицепсы. Перед Иржи он почему-то задержался, внимательно глянул в лицо, но ничего не сказал. Зато зычно гаркнул всем:
– Рэвняйсь! Смирнаа!
На крыльцо «Ясного Перца» вышел осанистый вахмистр. Вытер платочком усы, лениво ткнул пальцами в козырек.
– Все на месте?
– Так точно. Разрешите выступать? – спросил рыжий.
– Ну а чего ж время-то терять? Солнце высоко, до Юмма далеко.
– Взво-од! В колонну по трое… Стысь!
До Юмма, в самом деле, было неблизко, больше восемнадцати километров. И все восемнадцать они прошли только с одним коротким привалом. Вероятно, этот привал был бы еще короче, если б не пришлось пропускать встречную воинскую часть – полностью отмобилизованный пехотный полк курфюрстенвера.
Несмотря на мирное время перед полком ехала егерская разведка. Командовавший ею офицер задержался и что-то спросил у вахмистра рекрутской команды. Выслушав ответ, кивнул, пришпорил лошадь и догнал своих солдат.
За разведкой потянулась пехота. Шеренги заполнили дорогу от обочины до обочины. Солдаты шли с полной выкладкой, с касками, штуцерами, ранцами, штыками, шинельными скатками, гранатными сумками. Перед каждым батальоном верхами ехали офицеры с ординарцами, а в середине колонны проследовала двуколка с откинутым верхом. В ней сидел сердитый оберст и курил сигару.
Такого количества вооруженных людей Иржи видеть еще не доводилось. За каких-то полчаса мимо прошагало столько молодых и здоровых мужчин, сколько и жителей-то не наберется во всей деревне Бистриц, даже если с младенцами и старухами считать. Мало того, прокатились еще батарея четырехфунтовых пушек, обоз, санитарные фуры, потом протопал запыленный взвод саперов. Наконец показался арьергард – десяток конных егерей, после которых деловито пробежала лохматая собака.
– Семьдесят первый полк седьмой пехотной дивизии, – сообщил Ламбо, знаток шевронов, погон и лампасов.
– В наши места идут, – с тревогой сказал Ференц. – Тут одна дорога. Неужто ящеры опять зашевелились?
Иржи усмехнулся.
– Да дня четыре назад что-то такое было. Не приметил?
– Больше не будет, – заверил Ламбо. – Не пустят их. Вон какая силища поперла! Слушай, Иржи, а ловко ты тогда дракону в пузо бабахнул. Где такие пистолетики-то раздобыл, а? Не армейские, нет. Дамские какие-то. Ты когда с лошади свалился, я хорошо их разглядел.
– А мама подарила, – сказал Иржи. – Ко дню рождения.
– Ух ты! Боевая мамочка. А мне вот новые штаны сшили.
– Мать, она лучше всех знает, чего сыночку не хватает, – сказал Ференц.
Ламбо захихикал.
– Ага, конечно. Тебе, небось, кувалду поднесли. Маринованную!
Их вахмистр явно повидал на своем веку все, что можно повидать, поэтому ничего нового не ждал и от жизни. Со скучающим видом он ехал перед колонной, оглядываясь только для того, чтобы изредка бросить через плечо пару слов команды.
Под стать начальнику оказался и немолодой капрал с артиллерийскими эмблемами на погонах. Этот неизменно держался позади, спокойно покуривая в седле. А вот рыжий егер-сержант словно места себе не находил. Зачем-то перемещался с хвоста колонны до головы. Там придерживал жеребца, тоже рыжего, и пропускал рекрутов мимо. Через час-полтора все повторялось, и Иржи каждый раз ловил на себе его изучающий взгляд. Впрочем, не только он один.
– И чего пялится?! – пропыхтел красный, вспотевший Ламбо.
– Наверное, в свою часть кандидатов подбирает, – предположил Иржи.
– Не нравится мне его рожа.
– Эх, братец! Хуже будет, если ты ему не понравишься, – сказал Ференц. – Армия-то на сержантах держится.
– А он мне больше не нравится, чем я ему, – твердил Ламбо.
– Разговорчики! – прикрикнул сержант.
Макрушиц испуганно замолк. Все остальные давно помалкивали, натопались уже.
Близился конец первого армейского дня. Эпс успел спрятаться за лесистой горой Готтхоб, впереди высились серые стены Юмма. Эта крепость, веками прикрывавшая столицу курфюршества с юго-востока, занимала мыс у слияния двух речек, Юмма и Быстрянки. С юга треугольник суши ограничивал еще и ров, поэтому в город можно было попасть только по одному из мостов. Мосты в мирное время на ночь не поднимали, да и ворота не запирали. Так было и тот раз. Но вот пушек между зубцами Иржи раньше не видел.
– Эка! Да ведь к войне дело идет, братцы, – вполголоса сказал прешерман с подбитым глазом.
– А ты не каркай, – пробурчал другой, потирая шишку на лбу.
Перед мостом вахмистр остановился и небрежно поднял руку.
– Взво-од! – тут же завопил рыжий сержант. – Не в ногу, шагом марш!
– Это еще зачем? – удивился Ламбо.
– А чтобы мост не рухнул, – ответил Ференц.
– Из-за нас?
– Из-за резонанса. Резонанс надо было учить, двоечник.
– Зачем? – отмахнулся Ламбо. – По мосту без резонанса можно пройти.
– Только до ворот офицерского училища.
– А я туда не собираюсь. Нашему брату приставки «фон» не хватает. Отслужу вот, да и открою лавочку в Юмме.
– И что станешь продавать?
– Да все, что вы мне в Бистрице повыращиваете. Физики!
Миновав городские ворота, вахмистр повернул лошадь налево. Иржи вспомнил, что там за рыночной площадью, располагаются старинные казармы. Однажды они с отцом проезжали мимо, и отец сказал, кивнув на мрачное здание из потемневшего кирпича:
– В военной архитектуре возможна красота. Но не бывает радости.
Потом, оглянувшись на городскую стену, добавил:
– Поразительно, сколько сил и ума люди тратят на защиту друг от друга.
Ни в казарме, ни в крепостной стене ничего поразительного Иржи тогда не видел. Все это было привычным, обычным, с малых лет знакомым. Естественным. В Юмм они наезжали часто.
– Разве когда-нибудь будет иначе? – спросил Иржи. – Чтобы люди не защищались друг от друга?
Отец покачал головой.
– Окончательно – никогда. Можно ведь и невзначай причинить человеку боль. Бывает неразделенная любовь, бывают поражения в различных состязаниях, этого не избежать. Но рано или поздно стены останутся только в душах людей.
– И войны исчезнут?
– Да, – уверенно сказал отец. – Обязательно. Так уже было на Земле, будет и на Терранисе.
Иржи не очень в это поверил, потому что днем раньше на школьном дворе подрался с Ламбо. Из-за Анхен, первой и единственной красавицы деревни Бистриц. Она с удовольствием взирала на схватку из окна класса.
У Иржи оторвался рукав, а у Ламбо лопнули штаны, из-за чего он и убежал. Разругались вдрызг, на всю жизнь. До самого вечера не мирились. Вечером Ференц сунул под нос каждому из них кулачище и позвал на рыбалку. Там вражда «на всю жизнь» и закончилась. Потому что клев был хороший.
Нестройными рядами новобранцы пересекли плац и остановились на линейке. Тут вахмистр соскочил с лошади, неожиданно резво отпечатал три шага, вскинул ладонь к виску и отбарабанил рапорт.
Встречавший команду офицер кивнул. Потом громким голосом поздравил всех со вступлением в курфюрстенвер. Под святые знамена, на защиту фатерлянда.
– Ра старасса, – вразброд ответила защита.
– Вижу, – сказал офицер и усмехнулся. – Вольно.
– Вольна-а! – радостно заорал рыжий сержант.
Чем-то он напоминал Бернгардта. Силой чувств, наверное. И бодростью.
– Ну-с, отведаем сейчас солдатских харчей… – пробормотал Ламбо.
Однако харчей отведать пришлось попозже. Сначала всех повели в гарнизонную парикмахерскую. Потом, уже стриженных наголо, пропарили. Из бани вывели не через ту дверь, в которую вводили, а через другую, за которой сидел мрачный фенрих со змеями на погонах. Каждого заставляли перед ним вертеться, приседать, высовывать язык, показывать то горло, то зубы, а то и зад. Деревянной трубочкой слушал, как кто дышит, иным приказывал покашлять. Потом заученно спрашивал «начтожалуетесь» и что-то бурчал писарю. Тот рисовал загадочные кривули в гроссбухе и смачно шлепал печатью «здоров».