ет. Там была душа.
Следующие пять песен так или иначе посвящены событиям второй половины восьмидесятых годов двадцатого века, когда борьба с пьянством принимала самые причудливые формы.
Мне страх царапает мозги, нутро кроит,
Душа продрогла, сердце ходит ходуном.
Мы взять хотели две поллитры на троих,
Но спятил, скурвился любимый гастроном.
«Имбирной» нету, и «Пшеничной» тоже нет.
Такие лютые настали времена.
Торговля знает, что́ творит людя́м во вред.
Нам надо две, а получается одна!
Кричу: «Братва, за что боролись, как же так?
Четвертый час трамбуем грязь, и вот те на:
В связи того, что водки нет, один коньяк,
Хотели две, а получается одна!»
Последний ящик прочь уносят на рысях.
Закончен бал. Всему хорошему хана!
Торчим, как пни, рубли мусолим так и сяк,
Хотели две, а получается одна!
Андрюха шепчет мне: «Работай, режь углы!»
А я сквозь сон почти: «Спокойно, старина!»
Толпимся, топчемся, как овцы, как козлы,
Хотели две, а получается одна!
Алкаш со стажем, в серой шерсти ветеран,
Красавец писаный — три зуба, два бельма,
Кричит: «Подайте, Христа ради, на стакан!
Не то в натуре, на ходу лишусь ума!»
В него огрызком запустили из толпы,
Потом налили дихлофосу: «Пей до дна!
Прости, товарищ, сами дохнем, как клопы,
Хотели две, а получается одна!»
Барыга в кепке заложил лихой вираж,
Он сыт и пьян, и даже нос, вон, в табаке,
К прилавку лезет: «Ну-ка, Раечка, уважь!»
А сам пять франков, как птенца, зажал в руке!
Я свой любимый, золотой передний клык
Рванул клещами, красный шарф поднял, как флаг,
У Райки — зайчики в глазах, из горла крик:
«Сюда, товарищ, молодец, давно бы так!»
Мой друг Андрюха снял с руки часы «Полёт»,
На край прилавка положил, прикрыл рублём,
Взял три чекушки, рвёт рубаху, гимн поёт!
Бог правду видит. Распогодилось! Живём!
И вот уже гудят, как пчёлы, мужики,
Они бегут ловить прохожих на бульвар,
Хотят отпарывать от польт воротники,
Хотят для Райки на-гора давать товар!
Смеётся Райка, соболей суёт в мешок,
Песцов и нутрий прячет в подпол, в дымоход.
Дела идут. Она не пьёт. Ей хорошо.
Она кричит: «Иди сюда, честной народ!»
««Пьянству — бой!» — есть указ. Есть ответ ему…»
«Пьянству — бой!» — есть указ. Есть ответ ему,
Как бы план наш такой встречных мер.
…Не совсем, но почти близко к этому
Алкоголь отменён в СССР.
С персонажами, чуть даже пьяными,
Нынче фильмов снимать не дают:
Моряки на экранах стаканами
Молоко после плаванья пьют!
Красный вермут хорош
Был. Теперь не найдёшь
Ты его днём с огнём — ну нигде нет!
С водкой — хрень. Не вопрос —
Ацетон, дихлофос
Нам и водку, и вермут заменят!
Раньше нервы полезными травами
Я лечил, усмирял боль и гнев,
А теперь клей варёный по нраву мне —
«Борис Фёдорыч», он же БФ!
Пусть порою нутро окровавлено,
Если густо его замесил,
Политура — «Полина Ивановна»
Снимет стресс и прибавит мне сил!
Это всё я к тому,
Чтобы жить по уму —
Лох и неуч копыта откинут!
Нынче новая власть
Ошалев, скалит пасть!
Ладно, скаль, хрен с тобой, вызов принят!
Я не помню, где дух, где материя,
Но насчёт всего прочего мудр —
Всю известную мне парфюмерию
Применил исключительно внутрь!
А вообще в нашей доле и участи
Ничего необычного нет,
Мы по степени нашей живучести
Переплюнули весь белый свет!
Ах, всегда с нами он —
На свекле́ самогон —
Словно ствол в кобуре, наготове!
И при этом при всём
Огуречный лосьон
Нам выводит токсины из крови!
За портвейном племяш мой с ребятами
Пять часов простоял — и облом!
Всё закрылось. Запасы припрятаны.
Их сейчас продадут за углом.
Он пожарник, он зол и решителен,
Он пошёл против всех, он восстал —
Выпил пену из огнетушителей,
Президенту письмо написал:
«Наломал же ты дров,
Михаил Горбачёв,
Всё отнял — и надежду, и веру!
Это значит — конец
Песне наших сердец,
И тебе, и всему СССРу!»
Кто в спиртах ни бум-бум — все мудилы вы!
У меня на душе свежий шрам —
Значит, сам я такой, мне метиловый
Шибанул по балде, по шарам!
И чего? Ничего! Через полчаса
Я уже оклемался вполне,
Лишь чертей сумасшедшие полчища
Трое суток скакали по мне!
Да, я вырулил к свету из сумерек
И любому теперь докажу:
Кожный зуд и развитие судорог
Я всегда под контролем держу!
Я в специфику вник,
Все нюансы постиг,
Шлю невесте приветы по почте:
«Дорогая, всех благ!
Если пьёшь нитролак,
Пропускай сквозь сосновые почки!»
Вот уже и ответ —
Спорный тезис, совет, —
Я б назвал это женским капризом:
«Хочешь жить, милый друг,
Режь, кромсай свежий лук —
Четверть дольки в стакан с антифризом!»
«Он заходит свободно и гордо…»
Он заходит свободно и гордо,
Заступает на вахту в дозор —
Юра, бывший штангист, мастер спорта,
Олимпийский, в натуре, призёр.
Он сидит у стены молчаливо,
Он огромен, и он справедлив.
Пиво пенное, вкусное пиво
Нам даёт тётя Шура в розлив.
Юра брови мохнатые сводит,
Если хамство пускается в ход.
Он встаёт, справедливость наводит,
И обратно садится, и пьёт.
К нам однажды — к простывшим, озябшим,
«Мусора» со свистками пришли,
Руки за спину первым попавшим
Заломили, во мрак повели.
Ой, темно на душе, ой, погано,
Пиво в кружках от злости кипит!
«Мусор» Миша, как свёкла, румяный —
Самый старший, и толстый, и пьяный,
Хочет денег, над ухом хрипит.
Юра встал, развернул свои плечи,
Отобрал у легавых свистки,
Воронок об панель покалечил,
Эполеты порвал на куски.
Он им дал колбасы для прокорма,
Пива дал — чем богат, тем и рад,
И не дал перевыполнить норму
По отлову нормальных ребят.
«Мусора» воронок починили
За полгода, а, может, за год,
Юру брать всей толпой прикатили —
Может, рота, а, может, и взвод.
Вот они перед ним по программе
Вроде мельниц стоят ветряных,
Машут палками, машут руками!
Юра, с кружкой, один против них!
Сеня, друг, подошёл на протезе,
Юру, грозного, треплет за бок:
«Ну зачем ты на мельницы лезешь,
Смелют к чёрту тебя в порошок!»
Было скользко, и Юра споткнулся,
И на них покатился, как ёж,
В воронок под ружьём кувыркнулся,
И исчез, и пропал ни за грош.
Так и ездиют к нам на машинах,
Чтоб людей раскалять добела —
Офицеры, сержанты, старшины:
«Мы его победили, козла!»
Вот за стойкой грустит тётя Шура,
Сеня мечется, в дудку трубя:
«Юрий Юрьевич, Юрочка, Юра,
Мы всё помним, мы пьём за тебя!»
За окном почернела природа,
Соловей на берёзе затих,
И менты над душой возле входа
Вроде мельниц стоят ветряных,
Заливают шары на халяву.
Мы в сторонку отходим, скорбя,
Мы найдем на них, гадов, управу,
Юра, где ты? Мы пьём за тебя…
«Пусть работой и жизнью ушиблены мы и контужены…»
Пусть работой и жизнью ушиблены мы и контужены,
И тоска нам мозги занавесила огненным заревом,
Как средь каменных глыб, меж домов затерялась жемчужина —
Бар, стекляшка вдали — мы зовём это место «Аквариум».
Мы приходим туда. Мы спокойно, как рыбы, тут плаваем.
Мы прокуренный воздух ноздрями хватаем, как жабрами.
Нас за нашу щетину, обувку, одёжку дырявую
Из культурных других рестораций гоняли бы швабрами.
Мне б ещё и ещё
Локоть друга, плечо
Ощущать — и не к стенке вставая,
А за столик, втроём!
Эх, родной мой район,
Эх, любимая наша пивная…
В светло-сизом дыму плющ по стенам ползёт вроде водорослей —
Это нам красоту создала тётя Валя, буфетчица,
Что за стойкой стоит целый день, дама в теле и в возрасте,
И душе хорошо здесь — уютом, теплом она лечится.
Участковый Серёгин внимательно нас инспектирует,
«Водолаз» — его кличка, — он к нам, словно в царство подводное,
Погрузился, глядит: «Как? Чего?» С ним, с весёлым транжирою,