Вот поэтому я и пьян!»
Он не видит меня, хоть тресни,
Хоть ты сдохни, он всё забыл.
Он играл на гитаре песни,
Он у девок в почёте был.
А теперь изнутри изжога
Сердце, грудь ему, глотку рвёт.
…На скамейке сидит Серёга,
Смотрит в небо и водку пьёт…
Баллада о 1986 годе, когда в СССР издали указ о борьбе с нетрудовыми доходами
Всем бизнесменам страны Советов той поры посвящается эта песня.
Я в Крыму выходные провёл.
Море синее. Рай. Благодать.
Я в «Берёзке» добро приобрел,
Чтоб в краю кипарисов продать.
А в Уваровке мент тёте Маше клешнёй козырнул,
«Прочь, мамаша, с перрона, — сквозь зубы ей — внятно и кратко, —
Уберите укроп, здесь не рынок, кончайте разгул,
И прошу вас пройти на предмет составления акта!»
…Пульс, как дятел, стучит у меня,
Рожа белая, как простыня.
Я швейцарские франки, штук сто,
Сдуру, спьяну просыпал на стол.
Мой сосед по купе подмигнул: «Скоро еду в Париж»,
Я молчу пока — кто его знает, на что намекает?
«Может, надо чего?» — он пристал, я ответил: «Шалишь!
Я аванс получил, тридцать восемь рублёв, мне хватает».
Вот я в тамбур иду покурить,
Там шатание в массах, разброд,
Люди шепчут: «Как дальше нам жить?
Отбирают последний доход!»
В Малой Вишере мент заявился на хлебозавод,
Дядю Мишу свинтил после смены с буханкой ржаного:
«Ты не нас, — говорит, — обокрал, — весь советский народ!
Будет строг приговор и суров, помяни моё слово!»
Я в столице значительный чин.
У меня на лице сто морщин
В виде букв образуют узор,
Знак на роже: не пойман — не вор!
Брат-полярник мне пишет письмо: «Ты фарца, спекулянт!»
«Называй хоть горшком, только в печку не ставь!» — я ответил
И гуляю хожу, весь в раздумьях, по отчим полям,
Из червонцев бумажного змея пускаю на ветер.
Вот туристы залезли в вагон
И душевную песню поют.
Их не топчет судьба сапогом,
Дым костра создаёт им уют.
У меня с собой тоже рюкзак, там чудес невпрогляд,
Там не шило, не мыло, не соль, не сушёное мясо,
Я везу «Джи-ви-си семь шестьсот», неплохой аппарат,
И в кассетах кино, двести штук, для шахтёров Кузбасса.
От легавых почет мне и честь,
Будто я заместитель какой, —
Наша дружба крепка. Стимул есть.
Мой бумажник всегда под рукой.
А в Сухуми, я лично видал, милицейский патруль
Паралитика снял с раскладушки, и мордой — в крапиву:
«Топай лесом, браток, твой хозяин — кулак и куркуль,
Гад, подлец, — честь и совесть за прибыль отдал, за наживу!»
Власти рвутся в атаку, в прорыв,
Вредный сектор громят в пух и прах.
Я смеюсь: мой наличный актив
Два «лимона» в советский рублях.
Я прораб перестройки — в саду своём лямку тяну,
В жаркий полдень сок манго ведром достаю из колодца.
…А в Уваровке мент объявил тёте Маше войну,
В Малой Вишере мент дядю Мишу в браслеты закоцал…
Раздел VБабушкины сказки
Две мои бабушки, Ольга Андреевна и Ксения Ивановна, много рассказывали мне о прошлых временах — о революции 1917 г., о дореволюционной жизни в деревне, о войнах, в которых участвовали их отцы и деды.
Рассказчицы они были замечательные, умели заворожить, и многое из услышанного от них стало складываться у меня в рифмованные тексты. Я спрашивал у бабушек: «А вам что ваши бабушки рассказывали о той жизни?», они вспоминали вслух то, что не забылось, так, что у меня оно перед глазами стояло — конкретнее некуда. И все эти сказочные Иваны-дураки, скоморохи, вся эта голь перекатная, эти мои солдаты, вернувшиеся в родные сёла с разных войн, все персонажи давно минувших дней — они у меня как-то в крови, с детства. Казалось бы, где они и где мы сегодняшние, но мне всё равно, сколько лет прошло с тех событий на русской земле, которые меня волнуют. Для меня очевидна связь между тем, что было, и тем, что сейчас, поэтому я и включил в книгу этот раздел.
«Глухомань дремучая давит, мучает…»
Глухомань дремучая давит, мучает,
Вот оно, поехало, понеслось!
В чащу непролазную, в темень тьмущую,
Наугад, без сил тащусь, на «авось».
Голого да босого, меня бросила
Вся честная братия, сдох мой конь,
Нет друзей-товарищей, но пока ещё
Глотка есть лужёная да гармонь!
Про житьё-бытьё пою,
Гоню беду,
По болотам шлёпаю,
Иду-бреду.
Никакой надёжи нет
На светлый путь,
Каждый рад-радёшенек
Мне рот заткнуть.
Вот раскрыл по-скорому в мою сторону
Челюсти скрипучие водяной, —
Захотел отужинать, чёрт контуженный,
Чем-то свежим, новеньким, в общем, мной.
Дети его малые, годовалые
«Папа, — воют, — миленький, жрать хотим!
В списках он не значится, что с ним нянчиться,
Мокрые, в аду потом не сгорим!»
Местным не перечь ты,
Эх, на кой я ляд
После пьянки с печки
Слез, пошёл гулять?
Всей толпой насели —
И азарт, и прыть!
Разобрался. Мне ли
Тихим, робким быть?
Рядом ведьма лешего брагой тешила,
Наливала горькую через край,
Я к ним — не с советами, а с куплетами,
«Эй, — кричу, — компания, подпевай!»
Резануло по уху зверю-олуху, —
Лучше пить без продыху, сладко спать,
И за корку лишнюю глотку ближнему,
За пятак, за гривенник разорвать!
Ведьма в ухо лешему
Хрипит навзрыд:
«Ну чего ты, врежь ему,
Поставь на вид!
Ножичком немножечко
Поковыряй,
Каблуком под ложечку —
И к Богу в рай!
Хватит дурня миловать, вразумили ведь:
Время твоё кончено, сукин сын,
Разлетится надвое голова твоя,
И дружки не вступятся, ты один!
Отгулял весёлый сброд кочевой,
Всех в овраги, в омуты побросали,
Вроде как и не было ничего,
Вроде и не пели здесь, не плясали!»
Хоть шею мне намылили,
Кричу опять:
«Подпевайте, милые,
Кончайте спать!
Вам ли с вашим норовом —
Да по углам
Киснуть? Выше головы!
Бог в помощь вам!»
У болотной шушеры дыбом волосы:
«Эй, браток, заказывай костыли!
А чужому голосу не житьё в лесу,
Тиной мы и плесенью заросли!
Умный — за ушко́ тебя да солнышко,
Шустрый — так стреножат, чтобы в землю врос!
Буйные головушки — вон, на колышках,
Да ещё, вон, катятся под откос!»
Ветер, пьяный всмятку,
Мне намял бока.
У меня с устатку
Набекрень башка.
Страх на сердце скользкий —
Словно мох на пне.
Вот и смерть по-свойски
Подошла ко мне.
Подошла и пламенно обняла меня:
«Ты сюда к нам, выпивший, сам не свой,
Словно рыба в сети лез, вот и встретились,
Напоследок что-нибудь выдай, спой!»
Что ж, не ссорюсь с местными — тропы тесные,
Подыхать — так с песнями, слушай, тварь!
И с разбойным присвистом переливистым
Я ей спел, как раньше здесь пели встарь!
И у смерти волчий
С губ слетел оскал:
«Ты подумай, сволочь,
За живое взял!
Даже у меня, вон,
Грусть-печаль-тоска,
Эх, хорош ты, дьявол,
Что ж, гуляй пока!»
На судьбу не сетую. Что, вообще-то, я
В этих дебрях делаю, не понять,
Самому не верится — я проветриться
Просто вышел по́ лесу погулять.
Скукотища лютая — где тут люди-то?
Хоть бы кто откликнулся, чёрт побрал!
Всё вокруг повыжжено, эх, не вижу я,
С кем бы я на пару здесь спел-сыграл!
Пусть вокруг беснуются твари-чудища,
Пусть в лесу пути мои вкось и вкривь,
Звуки-то какие-то подаю ещё —
Значит, не в могиле я, значит, жив!
…Я к папане ро́ дному
Есть лапшу
Восвояси, до́ дому
Не спешу.
Здесь я к свету вылезу,
Здесь пробьюсь,
Нет пути мне из лесу.
Остаюсь…
«С картой меченой в колоде…»
С картой меченой в колоде,
С песней, с посвистом
Горе-горькое гуляет, бродит
По́ свету.
Вот оно с кривою рожей
Лунной полночью
Мне пришло ломать, корёжить
Жизнь разбойничью.
Ох, ненастное вокруг,
Лихое времечко.
Налетели лучший друг
И два брательничка.
Намудрили, наплели,
Накуролесили.
За три метра от земли
Меня повесили.