Мистер Айдакот снял серый цилиндр, подошел к своему месту, опустил его на скамью и, вернувшись в апсиду, окинул назад полы сюртука, упер руки в бедра, выпятил подбородок, с минуту обозревал аудиторию то ли с хитрым, то ли с дерзким выражением, что-то невнятно пробормотал и начал говорить.
Вступление получилось блеклым. Мистер Айдакот страдал небольшим дефектом речи – младшим братом шепелявости и пытался спрятать его за гортанными звуками. Первые несколько фраз были извлечены на свет божий неравномерными рывками. До мистера Коттеджа наконец дошло, что оратор излагает недвусмысленную точку зрения – по-своему взвешенный, вразумительный взгляд на Утопию. Мистер Коттедж не соглашался с критикой, более того, решительно ее отвергал, но был вынужден признать, что она отражала знакомый склад ума.
Мистер Айдакот начал с пылкой похвалы красоте и порядку Утопии, отметил «здоровый румянец на каждой щеке», воздал должное изобильности, безмятежности и удобству утопийской жизни.
– Силы природы, – сказал он, – здесь укротили и подчинили единственной цели – материальному удобству человека.
– А как же Садд и Прудди? – пробормотал мистер Коттедж.
Мистер Айдакот или не расслышал реплику, или пропустил мимо ушей.
– В первый момент, мистер спикер, то есть мистер Серпентин, я подчеркиваю: в первый момент ваш мир производит на разум землянина ошеломляющее впечатление. Стоит ли удивляться, – он быстро взглянул на мистера Дюжи и мистера Коттеджа, – что восторг вскружил голову некоторым из нас? Стоит ли удивляться, что на время почти волшебная красота заворожила нас и заставила позабыть многое заложенное в нашей собственной природе, позабыть глубокие, сокровенные побуждения, влечения, потребности и воскликнуть: «Вот он, сказочный край. Давайте подчинимся его правилам, пристроимся к его продуманной, упорядоченной роскоши, останемся здесь до конца наших лет». Я тоже, мистер… мистер Серпентин, на время поддался этим чарам. Но только на время. Уже сейчас меня переполняют сомнения.
Яркий, стремительный ум мистера Айдакота вцепился в тот факт, что каждый этап прополки и очищения Утопии от вредителей, паразитов и болезней приносил попутные ограничения и потери. Или, точнее, этот факт вцепился в его ум. Мистер Айдакот проигнорировал взвешенность и осторожность, сопровождавшие каждый шаг на пути к превращению планеты в безопасное и благотворное поле человеческой деятельности. Он заранее решил, что каждое приобретение таило в себе утрату, принялся преувеличивать размеры потерь и плавно скатился к неизбежной для участника парламентских дебатов аналогии – выплескиванию ребенка из купели вместе с водой. Утопийцы, заявил он, вели чрезвычайно легкую, надежную и, если будет позволено так выразиться, гедонистическую жизнь (мистер Коттедж заметил: «Но они же работают»), однако вместе с исчезновением тысяч поводов для раздражения и недовольства не потеряно ли нечто более великое и ценное? Да, жизнь на Земле небезопасна, полна боли и тревог, полна напастей, горестей и бед, но также – причем по этой самой причине – преподносит моменты душевного накала, надежд, радостных неожиданностей, счастливого избавления, свершений, которые размеренная жизнь в Утопии, похоже, не в состоянии подарить.
– Вы избавились от конфликтов и неприятностей. Не избавились ли вы заодно от животрепещущих реалий бытия? – наседал мистер Айдакот.
Он произнес речь во хвалу земной жизни. Подчеркнул ее активность, как если бы окружающее великолепие не предполагало активных усилий. Вещал о «громогласном шуме густонаселенных городов», «энергии миллионных масс», «мощных приливных волнах коммерции, промышленного производства и военного дела», которые, «колыхаясь, накатывали на улья и гавани земного племени и снова отступали».
Мистер Айдакот умел подбирать образные фразы и компенсировал нехватку истинного красноречия творческим подходом. Мистер Коттедж перестал обращать внимание на небольшой дефект речи и хрипотцу. Оратор смело признал все земные пороки и угрозы, перечисленные мистером Дюжи. Все сказанное мистером Дюжи – правда. Однако все, что сказал мистер Дюжи, далеко от истины. Нам знакомы и голод, и эпидемии. Нас преследуют тысячи болезней, давно искорененных в Утопии. Нас мучают тысячи невзгод, знакомые Утопии только по древним преданиям.
– Крысы грызут наши припасы, нас донимают и сводят с ума мухи. Порой жизнь смердит и воняет. Я это признаю, сэр. Я это признаю. Мы испытываем неведомые вам даже в страшном сне неудобства и нужду, тревоги, мучения души и тела, огорчения, ужас и отчаяние. Да! Но разве нам неведомо высокое? Я бросаю вам вызов! Что вы с вашей бесконечной безопасностью можете знать о напряжении сил, неистовом, подстегиваемом ужасом предельном напряжении сил, которого требуют многие наши дела? Что вы можете знать о передышках, временном затишье, спасении от опасности? Представьте себе все оттенки нашей радости за пределами вашего понимания! Что вы знаете о блаженстве первых дней выздоровления после тяжелой болезни? О счастье вырваться из опостылевшего окружения? О сладости победы, когда на карту поставлены жизнь или состояние? О выигрыше пари с безнадежной ставкой? Об освобождении из заточения? Кстати, сэр, говорят, что в нашем мире есть даже такие, кто находит упоение в страдании как таковом. Потому что наша жизнь ужаснее, сэр, она имеет, неизбежно имеет яркие моменты, которые вам неведомы. Наша жизнь – это жизнь титанов, в то время как ваша – красивая картинка. Нас она делает сильными, закаляет, оттачивает, как булатный меч. Вот о чем я хотел сказать. Отберите у нас земной хаос, горести и расстройства, нашу высокую смертность и жуткие болезни, и наши мужчины и женщины сначала скажут: «Да-да! Мы согласны!» – но только сначала, сэр!
Мистер Айдакот на секунду умолк, многозначительно подняв палец.
– Но вслед за этим мы задумаемся. Мы начнем спрашивать, как это делали ваши натуралисты, расправляясь с мухами и прочей докучливой мелюзгой: «Что мы потеряем? Какова цена?» А узнав, что заплатить придется отказом от напряженной жизни, энергии страдания, настоянной на опыте твердости, крысиного, волчьего упорства, которые порождает наша извечная борьба, мы засомневаемся. Остановимся. И в конце концов, сэр, я верю, надеюсь и верю, молюсь и верю, что мы скажем: «Нет!» Мы обязательно скажем: «Нет!»
Мистер Айдакот пришел в настоящий умственный экстаз. Тыкал в воздух маленьким кулачком. Голос звучал то громче, то тише, то рокотал, как раскаты грома. Оратор покачивался, поворачивался во все стороны, взглядом призывал других землян поддержать его, бросал беспризорные улыбки мистеру Дюжи.
Мысль, что наш бедный мир с его грызней и волей случая на самом деле есть жесткая, последовательная и мощная система различных противодействий, контрастирующая с закатной красотой устоявшейся, законченной Утопии, полностью завладела умом мистера Айдакота.
– Я никогда прежде не осознавал так ясно, сэр, насколько велика, ужасна и полна приключений судьба земного человечества. Я взираю на вашу сказочную страну, этот доведенный до божественного совершенства край, где нет места конфликтам…
Мистер Коттедж заметил легкую улыбку на лице женщины, напоминавшей Дельфийскую сивиллу.
– …и я вижу и восхищаюсь его порядком и красотой, как это делает запыленный, стремящийся к возвышенной, таинственной цели паломник при виде прекрасного сада какого-нибудь зажиточного сибарита. И подобно этому паломнику мне хочется задать вопрос, сэр: в чем состоит мудрость такого образа жизни? Ибо, как я надеюсь, сэр, я уже доказал, что жизнь, вся ее мощь и красота рождаются в борьбе, соревновании, противоборстве. Нас выплавили и выковали тяготы, сэр… впрочем, как и вас тоже. Но вы все еще воображаете, будто навсегда покончили с конфликтами. Ваш экономический строй, как я полагаю, представляет собой некую разновидность социализма. Вы упразднили конкуренцию во всех сферах мирной деятельности. Ваше политическое государственное устройство основано на всеобщем единстве. Вы полностью ампутировали бодрящую, облагораживающую угрозу и очищающую, приводящую в чувство реальность войны. Все обустроено, всем всего хватает. Все схвачено. Никакого риска. Если бы, сэр, не одна вещь… Не хочу нарушать ваш безмятежный покой, сэр, но я вынужден робко напомнить об одном забытом явлении – деградации! Что может воспрепятствовать деградации вашего мира? Да и пытаетесь ли вы ей препятствовать? Наказывают ли у вас за нерадивость? Поощряют ли за выдающиеся заслуги и усилия? Что поддерживает в людях предприимчивость и бдительность, если никому не грозят личная опасность и личные потери, за исключением абстрактной угрозы общественного ущерба? Некоторое время вы еще сможете двигаться дальше по инерции. Будет казаться, что вы преуспеваете. Должен признать, что вы, похоже, действительно преуспеваете. Но это красота осеннего увядания! Красота заката! Тем временем параллельные племена в параллельных вселенных продолжают трудиться, страдать, соревноваться, отсеивать слабых и накапливать силу и энергию!
Мистер Айдакот подчеркнул свои слова победным жестом.
– Я не хочу, чтобы вы думали, сэр, будто я критикую ваш мир с враждебных позиций. Моя критика продиктована дружескими чувствами и желанием помочь. Я призрак на вашем пиру, но доброжелательный и извиняющийся призрак. Я задаю эти пытливые, неприятные вопросы, потому что не могу иначе. Так уж ли разумен выбранный вами путь? Да, вы обрели легкость, свет, свободное время. Согласен. Но если действительно существуют мириады других вселенных, о чем вы, мистер Серпентин, так ярко и образно рассказывали, и если одна из них вдруг неожиданно проникнет, подобно нашей, в Утопию, то я должен со всей серьезностью спросить: долго ли продержатся ваши легкость, свет и свободное время? Ведь речь идет о весьма тонкой – неизвестно даже, насколько тонкой – перегородке между бесчисленным количеством миров. Стоя здесь, окруженный драгоценным покоем, сэр, я почти слышу топот жадных полчищ, не уступающих свирепостью и настырностью крысам или волкам, рычание племен, привыкших к боли и жестокому обращению, призывы к отчаянным подвигам и безжалостному истреблению врага.