й, а две ее звезды-ориентира, находившиеся на Земле на одной линии с Полярной звездой, указывали на ничем не заполненную небесную пустоту.
– Полярной звезды нет! Большая Медведица кособокая! Как это символично! – кипятился отец Камертонг.
Куда уж символичнее. Мистер Коттедж понял, что его ожидает новый поток красноречия, и решил избавиться от назойливого спутника любой ценой.
На Земле мистер Коттедж был безропотной жертвой зануд всякого рода и тактично, терпеливо мирился с умственной ограниченностью, стоявшей за бесчувственной назойливостью таких людей, но дух свободы Утопии успел вскружить ему голову и пробудил реакции, которые до тех пор сдерживало его излишне почтительное отношение к ближнему. Отец Камертонг надоел ему до чертиков, надо было его остановить, и мистер Коттедж приступил к делу с прямотой, удивившей его самого:
– Отец Камертонг, я должен вам кое в чем признаться.
– Ах вот как! В чем именно?
– Вы так долго ходили за мной и кричали прямо в уши, что мне страшно захотелось вас убить.
– Если мои слова задели вас за живое…
– Не задели. Мои уши были вынуждены выслушивать глупую оглушительную трескотню. Мне не хватает слов, чтобы выразить, как она мне надоела. Ваша болтовня мешает мне созерцать чудесную красоту, которая нас окружает. Я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать, указывая на отсутствие Полярной звезды, и какой видите в этом смысл. Вы один из тех упрямцев, кто, невзирая на любые доказательства, верит, что холмы вечные по-прежнему вечны, а небесная твердь со звездами навеки пребудет твердой[5]. Я хочу, чтобы вы поняли: мне неинтересна ваша белиберда. Вы, как мне кажется, олицетворяете все ложное, гадкое и надуманное, что только есть в католической доктрине. Я согласен с утопийцами, что ваши мысли о сексе нездоровы – вероятно, им с самого детства придали непристойное направление – и что ваши постоянные высказывания и намеки в отношении половой жизни чудовищны и возмутительны. С неменьшими неприязнью, раздражением и отвращением я выслушиваю ваши разговоры о самой религии. В ваших устах религия так же отвратительна, как и секс. Вы грязный религиозный ханжа. То, что вы называете христианством, – черные, гадкие предрассудки, оправдание мракобесия и травли. Это вопиющее оскорбление Христа. Если вы христианин, то я решительно считаю себя нехристианином. Однако христианство имеет не тот смысл, который вы в него вкладываете. В определенной степени Утопия и есть христианский мир, о каком можно только мечтать. Он совершенно недоступен нашему пониманию. Случай забросил нас в этот славный мир, который выглядит против нашего как хрустальная чаша по сравнению со старой жестяной миской, а вам хватает наглости и высокомерия говорить, что мы якобы присланы сюда как миссионеры, чтобы учить местных бог знает чему!
– Бог как раз знает чему, – парировал отец Камертонг, несколько опешив, но быстро перешел в контратаку.
– О-о! – На мгновение мистер Коттедж потерял дар речи.
– Послушайте, что я скажу, друг мой, – схватил его за рукав отец Камертонг.
– Ни за что в жизни! – отшатнулся мистер Коттедж. – Посмотрите туда: на берегу озера видны темные фигуры. Это мистер Дюжи, мистер Соппли и леди Стелла. Они привезли вас сюда. Они люди вашего круга, и вы для них тоже свой. Если бы им была неприятна ваша компания, они бы не взяли вас с собой. Ступайте к ним. Я больше не хочу быть с вами. Я отвергаю и отталкиваю вас. Вот ваша дорога. А эта, рядом с маленькой постройкой, моя. Не ходите за мной, или я наброшусь на вас, и утопийцам придется нас разнимать. Извините меня за резкость, отец Камертонг, но уйдите от меня! Уходите прочь!
Мистер Коттедж отвернулся и, заметив, что отец Камертонг все еще колеблется, убежал первым.
Он быстро пошел по дорожке под прикрытием высоких подстриженных кустов, резко свернул направо, потом налево, пробежал через мостик над водопадом, плеснувшим в лицо мелкими водяными брызгами, наткнулся в темноте на тихо шептавшуюся пару влюбленных, пересек цветущую лужайку и, наконец, запыхавшись, тяжело опустился на ступени, ведущие на террасу с видом на озеро и горы, украшенную, как можно было разобрать при тусклом освещении, сидящими каменными фигурами настороженных людей и животных.
– О, милосердные звезды! – воскликнул мистер Коттедж. – Наконец-то я один.
Он еще долго сидел на ступенях, поглядывая вокруг, наслаждаясь ощущением, что хотя бы на короткое время ему больше не мешало ничто земное и он мог остаться с Утопией наедине.
Мистер Коттедж не мог назвать Утопию страной своей мечты, ведь прежде он даже не осмеливался мечтать о мире, так близко отвечавшем желаниям и представлениям его души. Но именно такой мир или его близкое подобие скрыто существовали в глубине мыслей и упованиях многих тысяч людей, здравых и не совсем, в мире хаоса под названием «Земля». Нет, Утопия не была миром унылого покоя, золотого упадка и потворства прихотям, какой ее рисовал мистер Айдакот. Этот мир был, на взгляд мистера Коттеджа, чрезвычайно воинственным, побеждающим и стремящимся к победам, ломающим упрямство природных сил и материи, преодолевающим далекие безжизненные пространства космоса, торжествующим над противоречивыми тайнами бытия.
В Утопии прошлого, в тени недалеких интриг государственных мужей вроде Дюжи и Айдакота, конкуренции торговцев и мироедов, ни капли не отличавшихся подлостью и пошлостью от своих земных собратьев, тихо вершили свое дело терпеливые мыслители и наставники, закладывая фундамент сегодняшней несуетной активности и неутомимости. Много ли таких первопроходцев увидели хотя бы толику праведной красоты мира, ставшего возможным благодаря труду всей их жизни!
Однако даже в разгар ненависти, смуты и страданий эпохи Смятения жизнь, по-видимому, давала достаточно потрясающих, славных возможностей. Красота заката будила воображение обитателей даже самых мерзких трущоб; в горных хребтах, широких долинах, утесах и холмах, зыбких и пугающих своим величием просторах океана люди ловили намеки на возможность и достижимость жизненного великолепия. Каждый цветочный лепесток, каждый освещенный солнцем листок, жизненная сила юности, счастливые моменты человеческого духа, находившие отображение в искусстве – все это должно было питать надежду, побуждать к действию. И вот он, новый мир!
Мистер Коттедж воздел руки, словно молясь мириадам дружелюбных звезд над головой, и прошептал:
– Я видел его, видел.
Огоньки и пятна мягкого света вспыхивали то тут, то там над массой похожих на цветы зданий и спускавшихся к берегу озера садов. Над головой с тихим жужжанием описал круг аэроплан, похожий на еще одну звезду.
Мимо мистера Коттеджа по ступеням спустилась стройная девочка и, заметив его, остановилась:
– Вы один из землян?
По лицу мистера Коттеджа скользнул слабый свет, отбрасываемый ее браслетом, и, глядя на девочку, он кивнул:
– Да, прибыл сегодня.
– Вы приехали один на маленькой машине из жести, с надувными резиновыми мешками на колесах, очень ржавой снизу, желтого цвета. Я ее хорошенько рассмотрела.
– Машинка не так уж плоха.
– Мы сначала подумали, что жрец приехал с вами.
– Он мне не друг.
– В Утопии много лет назад тоже были такие жрецы. Они сильно баламутили народ.
– Он приехал с другими. Они взяли его с собой на пирушку, но, как мне кажется, зря.
Девочка присела на ступеньку чуть выше его.
– Вы попали к нам из странного мира. А вам наш мир тоже кажется удивительным? Могу представить, что многие привычные для меня вещи, потому что я родилась и выросла среди них, кажутся вам диковиной.
– Вы, наверно, еще очень молоды?
– Мне одиннадцать лет. Я изучаю историю эпохи Смятения. Учителя говорят, что ваш мир все еще находится в эпохе Смятения. Вы как будто пришли к нам из нашей древней истории. Я была на беседе и следила за вашим лицом. Вам нравится наш мир. По крайней мере, он нравится вам больше, чем остальным.
– Я бы хотел провести здесь весь остаток своей жизни.
– А это возможно?
– Почему бы и нет? Это проще устроить, чем отправлять меня обратно. Я не буду сильно мешаться под ногами. Проживу от силы двадцать – тридцать лет, постараюсь освоить все, что смогу, буду выполнять все, что скажут.
– Но разве в вашем мире у вас нет своей работы?
Мистер Коттедж промолчал. Казалось, что он пропустил вопрос мимо ушей. Первой молчание нарушила девочка.
– Говорят, что в пору молодости, когда ум и характер еще не сформировались и не созрели, утопийцы были очень похожи на людей эпохи Смятения. Мы были эгоистичнее, окружавшая нас жизнь таила в себе еще много неизведанного, поэтому мы любили приключения и романтику. Мне кажется, я тоже немного эгоистка и романтик. Несмотря на ужасные, пугающие вещи, которые похожи на ваш сегодняшний мир, в прошлые времена у нас было жутко много увлекательного и интересного. Что чувствовал полководец, вступая в побежденный город? Или принц, получивший королевскую корону? Каково было быть богатым и поражать людское воображение актами доброты и могущества? Или мучеником, что идет на смерть ради блестящего, непонятого идеала?
– Такие вещи всегда выглядят красивее в учебниках истории, чем на самом деле, – немного подумав, сказал мистер Коттедж. – Вы слышали речь мистера Айдакота? Он говорил последним из землян.
– Он высказывал романтичные мысли, но вид у него совсем неромантичный.
– Мистер Айдакот вел на Земле вполне романтичный образ жизни. Храбро сражался на войне. Попал в плен и чудом бежал. Его буйное воображение – причина смерти тысяч людей. Вскоре мы увидим еще одного романтика в лице лорда Барралонги, которого сейчас везут сюда. Он невероятно богат и любит поражать людей своим богатством – совсем как это представляете себе вы.
– Разве это не поражает воображение других?
– Романтика и реальность – разные вещи. Лорд Барралонга один из тех беспутных, нечестивых толстосумов, что надоели самим себе и жутко надоедают другим. Им нравятся броские, пошлые эффекты. Этот человек раньше работал помощником фотографа, а когда в нашем мире изобрели кинематограф, стал подрабатывать актером кино. Он быстро освоил эту сферу отчасти по воле случая, отчасти за счет безжалостного обмана различных изобретателей. Затем занялся спекуляциями – поставками и торговлей мороженым мясом, которое у нас перевозят на большие расстояния. Из-за него продукты стали для многих очень дороги, а для некоторых и вовсе недоступны, – таким образом он и разбогател. А все потому, что в нашем мире люди добиваются богатства, как правило, не службой ближнему, а тем, что что-нибудь у ближнего отбирают. Сказочно разбогатев, он оказал кое-какие своевременные услуги нашим политикам, и те сделали его лордом. Понимаете ли вы, о чем я говорю? Ведь ваша эпоха Смятения была такой же? Вы, очевидно, не подозревали, насколько она отвратительна. Так что извините, если я рассеял ваши иллюзии насчет эпохи Смятения и ее романтики. Я только что вышел из ее праха и беспорядка, шума и безответственности, ограничений, жестокостей и потрясений, из усталости духа, убивающей надежду. Вероятно, если мой мир так привлекает вас, у вас еще появится возможность рискнуть и отправиться в него, чтобы исследовать его неустроенность